Затем говорил третий:

— Взгляни на реку, текущую по нашей земле: там, где течение ее стремительно и бурно, оно, сметая все на пути своем, разливается на множество рукавов, столь мелких, что женщины переходят их вброд. Но взгляни на нее там, где течет она плавно и тихо: медленно полнятся ее воды, но внушают благоговение народам и останавливают войска.

С того времени народы эти стали вернейшими подданными Бактрианы.

Меж тем мидийский царь проведал, что Арзас правит в Бактриане. В сердце у него проснулось воспоминание об оскорблении, которое тот нанес ему. Он решил пойти на Арзаса войной и обратился за помощью к гирканскому царю.

«Присоединись ко мне, — писал он ему, — будем мстить сообща. Небо предназначало бактрианскую царицу тебе; мой поданный отнял ее у тебя: отвоюй же ее».

Гирканский царь ответил так:

«Я влачил бы в Бактриане цепи рабства, не пошли мне судьба великодушных противников. Возношу благодарения небу за то, что по воле его мое царствование началось несчастливо. Злоключение — мать нам, благоденствие — только мачеха. Ты подстрекаешь меня на распри, недостойные царей. Оставим же в покое царя и царицу Бактрианы, пусть наслаждаются счастием, которое находят во взаимной склонности и любви».

Когда бы мы неуклонно следовали законам природы и справедливости, на земле все жили бы счастливо: не было бы ни непреклонных матерей, ни ворчливых мужей, ни неверных жен.

Однако мы исповедуем совсем иные взгляды, и лживая дочь, глядишь, обернется недоверчивой и обманутой матерью; супруги покупают, а не выбирают друг друга, и узы брака теряют красоту, будучи отторгнуты от любви.

Назидание сие необходимо, дабы оправдать Зельмаиду.

Она была дочерью королевы (как вы могли легко догадаться), носившей имя Цвет Розы, невзирая на возраст; и по волосам ее можно было судить, что белый цвет подарен ей годами, а розовый — пристрастием души.

Когда-то (а иначе говоря — давным-давно) вышла она замуж за Бесцветника, о котором мне не многое известно. Должно только предполагать, что крепостей он никогда не осаждал. Жена его овдовела — и правильно поступила. Зельмаида была единственной дочерью, а посему весьма богатой, и ее, по особым соображениям, предназначили в жены удивительному глупцу. Это был дух-сосед, звавшийся Тугодумом и вполне оправдывавший сие имя. Говорил он мало, думал еще меньше, а всего более предавался сонным грезам. Не довелось мне слышать, сочинял он что-либо или нет, но уж наверное мог сочинить оду на манер тех, что в прошлом году были написаны.

Словом, таков был муж, которого Зельмаиде надлежало осчастливить. Земли их соседствовали, сердца же были далеки друг от друга. Нынче это зовется браком по расчету. Вы, конечно, не сомневаетесь, что принцесса Зельмаида обладала всеми совершенствами; в моей власти придать ей кое-какие недостатки, но я не воспользуюсь этой возможностью и, дабы написать ее портрет в нескольких словах, скажу, что была она настолько же пленительной, насколько ханжа мнит себя почтенной.

Королева Цвет Розы, не одаренная талантом воспитывать детей, поручила воспитание принцессы фее Разумнице. То была старая, дряхлая фея и, подобно всем женщинам такого возраста, некогда блистала, говорят, небесной красотой. Дворец ее находился далеко отсюда (Тавернье и Поль Люка,^{65} два известных враля, должно быть, упоминали о нем в своих путевых заметках). Торговцы новостями из Пале-Рояля^{66} после безуспешных стараний отыскать его по карте на берегах Эско, Ли^{67} и Рейна обнаружили его наконец в царстве фей.

Фее Разумнице отдавали на воспитание всех детей; тех, кто постарше, — из чванства и без каких-либо особых последствий; младших — из принципа, что тоже ни к чему не приводило.

Сия фея с превеликим умением наделяла воспитанников справедливым умом и честным сердцем, учила их чувствовать и думать; в то же время она объясняла им, как сдерживаться в разговоре, как поверять уроки живыми примерами, а правила — поступками. Отсюда можно заключить, что современные наши историки, сочинители и прежде всего я сам не проходили у нее обучения. Во дворце ее можно было чаще встретить людей большого ума, чем остроумцев, — таким званием никто не хвалился, и все почитали, что остроумцем прослыть куда легче, нежели умником.

Поелику ей поручено было множество детей, а к тому же она не напрасно была феей, она различала их между собой по волшебной свече, подаренной ею каждому; свеча сия горела, пока обладатель ее оставался верен учениям феи, и угасала, едва он от них отступался, что и вынуждало ослушника покинуть дворец. Эту свечу и прозвали впоследствии светочем разума.

По огоньку свечи фея судила о вкусах, склонностях и занятиях своих учеников. Будущие кокетки носили свечу в потайном фонарике; ханжа зажигала свою, стоило ей кого-нибудь увидеть, и задувала, находясь в одиночестве. Философы всегда держали при себе незажженную свечу, но искренне верили, что горит она ярче, чем у других. Таких учеников фея отправляла домой, к родителям. Тем не менее они почитали, что весьма многим ей обязаны. Самолюбие представлялось им особым достоинством, а рассуждения — рассудительностью. У поэтов же, напротив, свеча вспыхивала столь ярко, что либо истекала воском, либо выгорала за один день.

Вот уже пятьдесят лет, по меньшей мере, как фее не удавалось довести ни одного ученика до окончания курса наук. Юношей ей полагалось держать у себя до восемнадцати лет, девиц же — до шестнадцати, но ни разу первые не оставались даже до семнадцати, а вторые — до пятнадцати. Стоило им дойти до этих лет, как свеча угасала. Именно последний год и приносил неудачу — по вине феи Обманщицы, заклятого врага Разумницы.

Обманщица была вовсе не из тех фей, что запугивают людей змеевидными кудрями, зубами, источенными ржавчиной, очами, пылающими будто раскаленные угли, и повозкой, запряженной крылатыми драконами. Она была куда опасней; не отпугивала, а завлекала, обладала даром принимать любое обличье, наделенное всяческими прелестями, дабы вернее принести вред и половчее сотворить зло.

Фея Разумница не имела права запретить ей вход в свой дворец — напротив того, приход ее был испытанием, необходимым для совершенствования юных созданий, но почти всегда они оставались несовершенными.

Кое-кому из них она представала под видом феи Честолюбия и вовсю расписывала красоты жизненных вершин; напрасно фея Разумница тщилась показать их в истинном свете, то есть во всей неприглядности; ее слушали, но не верили, ибо картины, представляемые феей Обманщицей, льстили тщеславию, а большего и не надо было; честолюбие тех, к кому она обращалась, уже тешилось почтением, которое воздают высокому положению в свете, и дыхание гордыни вскоре задувало свечу.

Обманщица старательно изучала характер девиц; тех, у кого его вовсе не было (что случалось нередко), она учила, как прельстить двадцать любовников на радость и славу себе, не полюбив и одного из них, именовала умом искусство завлекать воздыхателей, звала любезностью коварные козни ума, а мудростью — умение наслаждаться, потешаясь над влюбленными.

Ежели, по воле случая, встречались ей девицы добросердечные, она обманывала их, как дурочек; внушала им жажду любви, превознося радости долговременной привязанности и искреннего чувства. Тщетно фея Разумница, добродетельная без суровости, любезная без притворства, доказывала им, что счастье сие слишком зависит от того, к кому прилепишься сердцем: никто ей не верил. Самолюбие, вредное наше самолюбие, могущее породить столько добрых свойств, а на деле губящее чуть ли не все, твердило им, что фея не права и вовсе невозможно, чтобы их когда-либо разлюбили.