— Могу ли я подарить его ей? — нота нетерпения прозвучала в его голосе. — На Рождество, я думаю.
— О! — она кашлянула, понимая, что должна разрешить эту проблему.
Леда хорошо знала драгоценности леди Кэй. Она предпочитает скромные и элегантные, весьма подходящие ее возрасту. Такой очень личный и дорогой подарок, наверное, не был вполне подходящим. Если бы это было нечто простое — жемчужина или камея. А потом Леда подумала, что леди Кэй и мистер Джерард давно знают друг друга, и это допустимо.
Она утвердительно кивнула.
— Я думаю, что это зависит от того, какие именно камни, какого стиля и ценности.
— Я покажу их вам, я не уверен в выборе. — Он снова пожал плечами. — Я не знаток женских туалетов и украшений.
— Думаю, я смогу угадывать, что понравится леди Кэй. — Она следила за своим голосом, чтобы исправить первоначальную неделикатность.
— Тогда зайдите в библиотеку перед обедом. — Он положил руку на дверную ручку. — Я принесу это сюда.
Он чувствовал себя обессиленным до крайности, ожидая ее в назначенное время в библиотеке. Велюровая коробка от Тифани лежала на широкой поверхности полированной конторки, освещенная свечой, свет которой вздрагивал, когда дождь с градом ударял в темнеющие окна. Деревянные стеллажи и ряды книг заглушали свет, лишь зеркальные дверцы закрытого секретера у дальней стены отражали освещение.
Закрытый в коробке, выбранный им подарок лежал на синем ситце. Взволнованный интерес к ее мнению был проявлением его слабости, но он не противился этому. Лучше следовать своим побуждениям, выяснить все неясное и от этого неожиданно стать сильнее.
Было в Леде что-то такое, а что он хотел понять. Она была источником правды, сбивала с толку, казалась непонятной, постоянно изменчивой женщиной, и ее женская логика разрушала даже то, чему его годами учил Дожен.
Она понимала то, что было недоступно Сэмьюэлу. Его жизненная неопытность была столь огромной, что он, остерегаясь действительности, балансировал между неловкостью и цинизмом. Конечно, Кэй любила детей и, конечно, хотела своего собственного ребенка. Весь день она ничего не делала, только обнимала Томми и болтала с ним, отбирая его у леди Тэсс. И это не было минутным капризом. Он знал, что так было на протяжении многих лет. Дети вовлечены были во все ее дружеские привязанности, в ее добровольную работу, в ее увлечения.
Он знал это все время. И никогда, вплоть до сегодняшнего дня, не сталкивался лицом к лицу с тем, что это значило.
Он был уверен, Кэй и сама не знала, что это значило. Если бы она знала, то сама была бы другой, она не была бы такой легкой и веселой, не обращалась бы так открыто с ним или с кем-нибудь другим, ее объятия и поцелуи были похожи на объятия и поцелуи детей, безгрешные и чистые.
Люди, взрослые дети, подобные ей, тем не менее, существовали. Он хотел, чтобы не существовало подобных ему самому. Он всегда хотел только охранять Кэй от того, что познал сам.
И от себя самого. От разницы между его любовью к ней и тем, что произошло с ним вчера, когда мисс Этуаль прижалась к нему своим телом. Из всех его побуждений самым определенным было то, что он никогда не хотел причинить Кэй боль. С ним она была в полной безопасности. Он не хотел от нее ничего большего, кроме этих невинных объятий и поцелуев, ему ничего не было нужно, лишь быть ее щитом и защищать ее хрупкую невинность. Он пришел к этому, как к итогу его жизни: он женится на ней, и они оба будут в безопасности. Они будут защищены. Он останется верным избранному пути воина.
А она хотела детей.
Он перебирал все это в своем уме, ища тропинку в обход этой ямы. Соединить вместе Кэй и то, что таилось в нем, было невозможно, как запах яда в чае Дожена. Все его инстинкты, все его существо говорило — нет.
Кэй ничего в этом не понимала, не видела того, что он скрывал, но, возможно, мисс Этуаль знала. Кэй бросилась в его объятия: та же самая Кэй, то же полное доверие, пьяна она или трезва. Мисс Этуаль защищает себя шипами, кроме того случая, когда она была пьяна от вишневого бренди. Она держала себя отчужденно… Может быть, она поняла… Может быть, она чувствовала то же, что и он, и так же старалась владеть собою.
Это было бы облегчением, подумал он. Темное, желанное облегчение — оказаться рядом с ней и утолить этот голод.
Он угадал момент, когда она остановилась за дверью. Она всегда была открыта для него — ясное чувство жизни. Запах, шаги, нежное дыхание, шелест ткани — все эти признаки он, конечно, знал, но было нечто за порогом его обычных представлений, тоже светлое, столь светлое, что проникало в глубь его существа. Со времени ночи, когда он начал пользоваться ее комнатой как местом для хранения украденных сокровищ, он знал ее, мгновенно узнал ее в ателье, хотя никогда раньше не видел ее лица при дневном свете.
Она была женщиной по самой природе. Казалось еще более женщиной, более ему противоположной, более окутанной тайной, чем Кэй или леди Тэсс. Та слабость, что была внутри него, томилась по ней.
— Ты должен быть открытым, — часто говорил Дожен. — Расценивай слабость только как ошибку, ограничивающую твои намерения. Надо повернуться лицом к правде, а затем использовать ее.
Но это была слабость, которую он не смел использовать. Чтобы поддаться слабости, нужно знать, к чему это приведет, а этого он не знал, хотя хотел узнать.
В холле с ней были другие, он не знал никого из них, он слышал голоса, ее поспешное извинение, обещание, что она не задержится. Она не постучала, не тронула дверь до тех пор, пока не прозвучали шаги удаляющихся из холла людей.
Запах листьев ворвался вместе с ней, освежая воздух в сухой теплой комнате.
Леда быстро закрыла дверь, не делая попытки оставить ее открытой.
На ней было зеленое платье с глубоким вырезом, задрапированная юбка полоскалась изумрудной тенью, ее кожа, открытая шея были как бледный белый цветок, распускающийся ночью.
Он ощутил невесомость, как если бы вдруг прыгнул с утеса. Месяцами он общался с Доженом и бизнесменами. Китайские лавочники, архитекторы, плотники, кондукторы на железных дорогах, морские капитаны, матросы. Что касалось женщин, то он мог бы считать себя монахом-воином на вершине горы.
Она была одета к обеду. Он это понял. Он никогда не видел ее одетой в иное, чем в платья с высокими воротничками, кроме того случая, который волновал его, когда он увидел в ее комнате, как она расчесывается, обнажив нечаянно грудь, спину, плечи.
Эти каштановые волосы, те самые, которые легко коснулись вчера его подбородка. Она подняла их вверх и собрала в свободную пышную прическу. Ее лицо не отличалось классическими чертами, как у Кэй. Лицо мисс Этуаль можно было назвать, в лучшем случае, хорошеньким, ее глаза не были чисто зелеными, а подбородок был в форме сердца. У ее рта был красив изгиб даже тогда, когда она не улыбалась. Как хорошо он это изучил, наблюдая за ней украдкой. Казалось, что она не броской внешности, но он ее заметил.
Сейчас Леда не смотрела на него. Она стояла, держа руки за спиной на ручке двери, — Жанна д'Арк у столба.
— Я не заставлю вас пропустить звонок к обеду, — сказал он, прибегнув к спасительному ироничному тону, раздраженный ее и своим напряжением.
— Конечно. — Она взглянула на него и слегка пошевелила руками за своей спиной. — Это девицы Голдборо и их мать, они меня ждут.
Она надеялась, что он сделает какое-то замечание, но он молчал.
— Знаете, они не поймут, — она перебирала свои пальцы, волнуясь, — что я ваш секретарь. Я боюсь, что миссис Голдборо это может не понравиться. Они считают, что я компаньонка леди Кэй и помощница леди Эшланд.
— Вы им это говорили?
— Конечно, нет! — она опять приняла позу оскорбленной невинности, готовой защищаться до конца, что обычно вызывало его улыбку. Сегодня же он смотрел на ее обнаженные плечи и на изгиб талии. — Не было необходимости кривить душой. Я просто выполняла обязанности, которые мне выпадали, и позволяла гостям делать собственные выводы.
