Недолгое молчание, пока И Скалий собирался с мыслями несколько дольше, чем полагалось всевышнему, было для Кашония пыткой. Ему уже чудился чад разожженного под ним костра.

Если бы мания небесного величия не поразила И Скалия, он, видимо, гневно обрушился бы на злополучного вестника «Ремльского чуда», но теперь, не столько по расчету, а больше из-за болезненного представления о самом себе как о вездесущем и всемогущем, он произнес:

— Да, смертный, Я уже благословил новую святую, когда в облаках небесных пала она к ногам Моим. — И он полузакрыл глаза, словно вызывая в памяти небесное видение.

Кашоний сообразил, что папий скорее всего в припадке божественного величия показывает сейчас свою бредовую осведомленность. Но это означает, что задуманное Кашонием по пути в Святикан окажется подобно зерну, падающему на подготовленную почву.

И Кашоний еще подобострастней заговорил:

— О, если бы ничтожный и смиренный служитель церкви мог просить Тебя, Всевышнего, отметить «Ремльское чудо» Чудом еще более Великим, мир воцарился бы на Землии под единой властной рукой.

— И что предложило бы во имя этого И Скалию подобное смиренное ничтожество? — надменно спросил папий, сощурившись.

— Сотворить у всех на глазах «Святиканское чудо», равное свершениям самого божественного Добрия, прославляя небеса и взглядом своим исцеляя калек.

— Что ты знаешь, «увещеватель», об исцелении несчастных?

— Знаю веру в Тебя, о Всевышний, способного сотворить небывалое чудо на Святиканской площади перед собором, где будет отслужена месса в честь новой небожительницы Надежанны!

И Скалий усмехнулся:

— Не хочешь ли ты сказать, что «Ремльское чудо» надобно затмить Чудом еще более великим?

— Именно так, Владыка небесный, сошедший к рабам своим!

— Кого надо убедить?

— Тех, о Владыка наш, кого обманом увлек за собой подлый вероотступник Мартий Лютый, дабы дошел до них слух об истинно божественном Чудесном деянии в Святикане и отвернулись бы они от слуги преисподни, ввергнувшего мир в кровопролитную войну.

Кашоний затронул самое болезненное место И Скалия, не знающего, как прекратить религиозный мятеж, как вернуть себе абсолютную власть в государствах, объятых сейчас смутой.

— Да будет так, — раздумчиво произнес папий и добавил: — Но пусть жаждущих исцелиться будет трое.

— Почему только трое? — робко осведомился Кашоний, но тут же испуганно уткнулся в священный узор на паркете папийских покоев.

— Потому, жалкий невежда в мантии, что лишь три точки определяют плоскость, ибо совершенно число три, как в музыке, так и в речи людской, когда наиболее веско третье повторение, наконец, в сказке народной, когда у отца было три сына, одного из которых, как и тебя, обидел умом господь.

«Конечно, кого-то обидел умом господь», — кощунственно подумал Кашоний и зажмурился со страху.

В это по-осеннему холодное солнечное утро голубям, всегда суетящимся на Святиканской площади, не осталось места на камнях мостовой, и они, обиженно нахохлясь, сидели на карнизах ближних зданий.

Площадь заполнилась людьми, которых не вместил собор.

Трубачи-глашатаи заранее оповестили жителей Ромула и окрестностей о Великом Чуде, которое сотворит в этот день на площади перед собором св. Камения И Скалий, Наместник Всевышнего на Землии.

Очевидно, по воле его дождя не было, и Великопастырь всех времен и народов, охраняемый наемниками в причудливой форме, разделяющей каждого из них на правую и левую разноцветные половины, шагал по живому коридору ликующих людей.

Рукой в дорогих перстнях величественно опираясь на посох, украшенный драгоценными камнями, знатоком которых И Скалий считал себя еще с рыцарских времен, шествовал Великопастырь, возвышаясь над толпой драгоценной тиарой, скрадывающей его малый рост. Он поднялся на паперть и вступил в распахнутые для него двери собора.

Хоть месса, на этот раз не малая, а торжественная, была посвящена новой святой, вознесшейся на небо, но славился в ней прежде всего «сошедший на Землию Всевышний», воплощенный в папии.

Фимиам богослужения, воспевание его божественности дурманили И Скалия. Сладкое сознание своей исключительности, всесилия и могущества, поистине неземного, обуяло его.

Он стоял перед сверкающим драгоценностями золотым алтарем, и глаза его тоже сверкали, готовые совершить чудо, исцелив ждущих его на паперти трех несчастных калек.

И он был уверен, что сотворит это Чудо.

С таким чувством папий по бесценной ковровой дорожке, на которую молящиеся не смели и ногой ступить, направился к выходу.

Он не обратил внимания, что на площади не стояли, а тесно сидели или лежали на земле люди, держа свои костыли. Перед собором словно раскинулось поле сечи, усеянное павшими воинами. И Скалий, сосредоточенный на самом себе, не видел этого.

Он уперся взглядом в двух мужчин и одну женщину, преграждающих ему путь. Вид их был жалок и ужасен. Сведенные судорогой тела мужчин уродливо извивались дугой, и ноги их доставали затылка, а женщина с окостеневшими согнутыми ногами тянулась скрюченными руками к «Богу-целителю».

Пронзительно глядя на них, собрав всю внутреннюю силу, И Скалий громко, так, что его голос, не в пример обычной речи, был слышен по всей площади, возвестил:

— Встаньте, Всевышним прощенные, и идите с миром!

И произошло чудо. Все трое словно проснулись, потянулись, как после сна, привстали на колени и, отвесив «Всевышнему» земной поклон, быстро отправились прочь.

Но то же самое произошло не только с этими тремя несчастными. Сотни только что сидевших или лежавших в самых невероятных позах калек, отбросив в сторону костыли, тоже поднялись на ноги и, громко восхваляя милость всевышнего, коего лицезрели перед собой, толпой стали покидать площадь.

Дорога расчистилась перед И Скалием. При виде сотен брошенных костылей он почувствовал в себе воплощение верховного божества. Вот оно, пьянящее чувство превосходства над всеми, начало свершений во имя никому не известных планов высшей мудрости!

Ему казалось нужным напрячь все силы, чтобы при неосторожком шаге не взмыть вверх, не оторваться от камней, не вознестись на небо, ибо не шел он по земле, а плыл над нею, едва касаясь ее ногами.

Брошенные за ненадобностью костыли, усеяв площадь, пробуждали в нем восторг и преклонение перед самим собой. Безмерная радость победителя переполняла его. Никто не мог бы переубедить сейчас И Скалия в неземной его сущности.

Он был возбужден, растроган, восхищен. Комок подкатывал у него к горлу.

Видимо, настал черед выполнения его давнего замысла о всеобщем мирском монастыре с архипелагом общин, управлять которым будет Он, силой Своей небесной держа всех в страхе и повиновении.

С этого дня в Святикане началось царствование на Землии «Владыки небесного».

Сразу после аудиенции у наместника всевышнего на Землии, по прибытии из Ремля, папиец св. Двора Кашоний направился прямо в святиканские подземелья, хорошо ему известные как Верховному слуге увещевания.

Там он, нагоняя страх на тюремщиков, объявил, что обязан передать грозное повеление Великопапия трем заключенным, обвиненным в ереси, каковыми оказались сестра и братья Кашония. Видимо, переданное тем повеление «Всевышнего» было так устрашающе, что всех их одного за другим разбил паралич, в чем тюремщики, после увещеваний узников Кашонием, могли убедиться сами, посетив казематы еретиков. Уличенная ведьма со скрюченными руками и ногами возносила молитву всевышнему и не отзывалась на обращения к ней. Обоих колдунов свело дугой, и не то чтобы подняться, но даже пошевельнуться, как ни настаивали тюремщики, узники не могли. Двухцветным наемникам пришлось в назначенный день тащить их к собору св. Камения на руках.

Туда же, но не на паперть, а на церковную площадь, доставляли и других калек, собранных по монастырям и… по кабакам. И все они, каждый увечный по-своему, кто на носилках, кто ползком, кто опираясь на костыли (врученные им Кашонием вместе с увесистым кошельком) неумело пробирались к указанным им местам.