Крыло преградило ему путь. И рыцарь вонзил свое копье в эту преграду. Одновременно внутри мельницы что-то захрустело. Очевидно, Сандрий вставил в зубчатки палку.

Никита собрал все силы, чтобы не выпустить копье из рук, силясь своим весом остановить вращение крыла.

Но оно, несмотря ни на что, продолжало подниматься. Никита почувствовал, что его тянет из седла. Тогда он собрался с силами и так сжал натренированными ногами ребра коня, что тот заржал от боли.

Толпа любопытных снова ахнула. У всех на глазах деревянный великан своей «могучей рукой» поднимал в воздух рыцаря вместе с лошадью. Проклятый ветер был изменчив и дунул с удвоенной силой. Конь сначала встал на дыбы, потом почувствовал, что земля уходит из-под копыт, конвульсивно рванулся, упал на все четыре ноги и опрометью поскакал прочь. А всадник остался висеть в воздухе, упрямо не выпуская копье из рук. Предательское крыло поднимало его выше и выше. Пришлось Никите прыгать с огромной высоты.

Восторженный вой толпы опередил движение герцога, махнувшего шарфом в знак присуждения победы «великану».

Копье О Кихотия, вонзенное в лопасть ветряка, продолжало вращаться вместе с крылом.

Прихрамывая, под общий смех и улюлюканье вельмож, направился Никита к холму, где его ждал довольный герцог, получая золотые от придворных, заключавших с ним обреченное пари.

— Что ж, рыцарь? — обратился он к О Кихотию. — Не было еще ни у одного палача в мире столь отважного помощника! — И он издевательски улыбнулся.

— Я выполнил наш уговор, ваше всесилие, — хрипло отозвался О Кихотий, — выполню и вторую его часть.

Герцог не мог унять хохота. Никогда он так не смеялся, редко так торжествовал.

Королева Лилия заткнула себе уши и велела унести ее в носилках. Она негодовала. Этот странный рыцарь в рыбацкой хижине выглядел совсем другим. Она восхитилась его планом и даже жалела, что не он был королем, возведшим ее на престол. Какой он король, просто шут при герцогском дворе! И она отвернулась.

Носилки мерно качались. Дюжие носильщики разбрызгивали сапогами лужи.

Поздней ночью, во тьме, рискнул Санчо Пансий покинуть мельницу. Уходя, он оглянулся и в мелькнувшем на миг лунном свете увидел замершую лопасть ветряка с застрявшим в нем копьем.

Все-таки деревянный великан был смертельно ранен храбрым патроном, ранен и замер к концу дня. Потешный турнир кончился…

Увы, но на судьбе божественной Надежанны поражение «великана», видимо, уже сказалось, и маленький оруженосец, поскольку никого не было поблизости, навзрыд заплакал.

Религиозная война, а главное, успехи в ней лютеров, вовлечение в нее соседних стран, превращение Мартия Лютого в некий символ протеста против извечной, ныне называемой скалийской добриянской церкви стали не на шутку беспокоить И Скалия.

Уже привыкший ко всеобщему трепетному повиновению, он постепенно стал забывать, что добивается с этой помощью, как он замышлял, самых высоких целей Добра.

И вот при всей его, И Скалия, признанной высшей святости и власти какой-то беглый монах дерзнул бросить ему в лицо на диспуте в соборе в виде обвинения его же собственные, пусть сейчас и отступившие на второй план, идеи, которые так хорошо воплотились во Вселенском монастыре с «архипелагом» монашеских лагерей, где все одинаково равны, трудолюбивы и послушны. Послушны прежде всего ему, И Скалию, которого пока зовут наместником всевышнего на Землии, но кого признают, если понадобится, и самим всевышним, восседающим в Святикане.

Но этот Мартий Лютый был недосягаем для всемогущей, казалось бы, руки И Скалия.

В одолевших И Скалия кошмарах Мартий Лютый грозил ему таким страшным возмездием, о котором и сам папий знал лишь понаслышке от ездивших на Восток миссионеров, с ужасом расписывающих лютую казнь, когда живого человека протыкают острым колом, а затем поднимают в воздух, беспомощно болтающего руками и ногами.

И Скалий не хотел умирать, он хотел, как подобало его всевластию, считать себя бессмертным.

Мартий Лютый превратился в наваждение, и Великопастырь всех времен и народов со страхом ложился в свою роскошную кровать под святиканским балдахином. Было от чего сойти с ума! Просыпаясь в бессильной ярости, он обрушивал ее на приближенных, пугая их придирками и подозрениями. Наконец ему пришло в уже затуманенную страхом и злобой голову, что у каждого из них можно взять в когти СС увещевания кого-нибудь из близких и держать как заложников, чтобы никто не рискнул выказать симпатий к крамольному Мартию Лютому.

И покорные папийцы св. Двора тряслись от одной мысли, что схваченные их сестры, якобы ведьмы, или братья, будто бы колдуны, увещеваются. Испуганные прелаты из кожи лезли, стараясь показать свою ycepдную беспринципность.

Не миновал такой заботы Великопастыря о преданности ему и Кашоний, которому расправой с Надежанной надлежало доказать, как он служит папийскому престолу.

А Наместник всевышнего на Землии все более и более зверел.

Узнав от гонца о приговоре Деве-воительнице, он не проявил к ней никакого участия, подумав лишь о прилежании Кашония. Но слугам увещевания приказал зорко следить за подозреваемыми родственниками папийца.

Нарядная, украшенная коврами и дорогой мебелью спальня примыкала к круглому залу королевской башни замка точно так же, как и голая каменная спальня обреченных королей в соседней тюремной башне, где томилась Надежанна. Только роскошные балдахины над королевским ложем и там и тут были совершенно одинаковыми.

Король Кардий VII, в золоченом камзоле, в ботфортах с торчащими вверх шпорами лежал поперек постели, лицом вниз, заткнув уши, а над ним стояла недавно повенчанная с ним супруга и убеждала:

— О мой возлюбленный король! Как можете вы предаваться унынию, когда начинаете свое царствование с освобождения страны от иноземцев-захватчиков? Притом так по-добриянски победив завоевателей, не пролив крови своих подданных, более того: найдя дружбу у былых противников. Слава будет сопутствовать вам.

Король резко повернулся и сел, смотря на королеву взглядом загнанного зверя.

— О чьей славе может идти речь, моя дорогая? О славе той, которую отправят сейчас на костер? Не вы ли удерживали меня от обращения к Великопастырю всех времен и народов папию И Скалию, чтобы он, признав заслуги ее, даровал ей помилование?

— Полно, возлюбленный мой король! — возразила королева Лилия. — О каком помиловании может идти речь, если ваш маршал Надежанна стояла в строю рядом с вероотступником Мартием Лютым, отлученным И Скалием, Наместником всевышнего на Землии, от церкви святой твердой, как скала, веры? Великий папий никогда бы не простил такой вольности даже френдляндскому королю.

Кардий VII вскочил и, заламывая руки, забегал по узкой спальне.

— Все вы, все вы против меня! — почти истерически воскликнул он. — Как ни просите, как ни требуйте, но я не пойду смотреть на казнь!

Королева презрительно усмехнулась.

А разъяренный король подошел к ней лицом к лицу и прошипел: