Но, в каком бы горе ни пребывала она, Нюша всё же сумела сообразить, что помочь дяде Егору она ничем не сможет, и значит, надо ей отсюда подобру-поздорову убираться, пока не поздно. Дядя Егор успел внушить ей, что с милицией лучше всего ни по плохим, ни по хорошим поводам не встречаться. И, облившись слезами, она вынуждена была уйти с этого страшного места, где навсегда остался последний в ее жизни человек, искренне и бескорыстно любивший её — дед, дядя Егор…
Вот о ком написала бы она книгу, стань она вдруг каким-либо чудом писательницей!
Глава 6
А как же Нюшкины родители? — давно уже, наверное, задается этим вопросом дотошный читатель. — Как же так, двенадцатилетняя девочка, пережившая невероятную трагедию, едва выжившая после страшной травмы, уходит из дома неизвестно куда… и — что? — родители ее не ищут?
Не всё так просто обстояло на самом деле. Когда Аня ушла от Натальи Владимировны, якобы, домой, эта женщина, всей душой пережившая свалившуюся на девочку трагедию, интуитивно почувствовала, что здесь что-то не в порядке. Поздно вечером, часа через четыре после Аниного ухода, она-таки, не выдержав, от-правилась к Аниным родителям. И точно: они и понятия никакого не имели, куда ушла их дочь.
— Странно, — развела руками Анина мать, — мы же договаривались с вами, что сегодня она придет домой. Мы с отцом решили не заострять внимание на случившемся, думаем, пусть она сама придет домой, будто ничего и не было. А она, вон что, опять что-то придумала….
— Да что ты хочешь, мать, — буркнул ее муж, упоенно возившийся в углу прихожей с какими-то автомобильными запчастями, — порченая девка — уже не человек, что хочешь мне говори. Сука — она сука и есть!
— Господи, да что такое вы говорите! — недоумённо воскликнула Наталья Владимировна. — Вы хоть отдаете себе отчет, что она бедная девочка, пережила?!
— А, — махнул рукой отец, — известное дело, сучка не захочет — кобель не вскочет! Один позор нам теперь с матерью, поди вот, объясняй людям, что с ней, бедной, приключилось!
Наталья Владимировна, полагая, что она что-то не понимает, ослышалась, может быть, растерянно переспросила:
— Вам — позор?
— Конечно! — энергично поддержала мужа Анина мать и злобно сощурилась. — Сначала, когда всё это случилось, мы с отцом уж так переживали, так переживали… А потом, когда к вам-то пришли она лежит, смотрит, как… — мать долго не могла найти подходящего слова… — как гадюка! Как будто весь мир перед ней, бедной, виноват. А кругом сама виновата, не надо было за пацанами шастать, приключений искать!
Наталья Владимировна потерянно молчала. Что же это за люди такие, Анины родители? И о чём с ними говорить? Но ведь девочку-то всё-таки нужно искать…
Договорились на том, что утром мать всё-таки пойдет в милицию и объявит розыск.
Несколько месяцев милиция безрезультатно искала пропавшую несовершеннолетнюю девочку, тем более, что мать, опасаясь возможных осложнений, сказала, что девочка незадолго до исчезновения упала, катаясь на велосипеде, и сейчас у нее на лице свежие шрамы. И естественно, милиция искала девочку со шрамами на лице, но не вконец изуродованное юное беззубое создание…
И лишь после гибели дяди Егора, когда Нюшка несколько суток потерянно бродила по вокзалу, не зная, что ей делать, куда податься и как вообще жить ей дальше, милиция, наконец, обратила внимание на юную бродяжку, бесцельно слоняющуюся по вокзалу.
Из вокзального отделения милиции она была переправлена в инспекцию по делам несовершеннолетних, а там быстренько установили, что несколько месяцев назад пропавшая несовершеннолетняя Аня — вот эта самая юная вокзальная потаскушка и есть.
Специально вызванный медик-венеролог, осмотрев ее, коротко бросил: "Похоже, свеженькая гонорея", и ее впервые отправили в кожно-венерологический диспансер, сообщив о случившемся ее родителям.
Аня, выхваченная из безразличной к ней вокзальной суеты, впервые оказалась в центре внимания врачей и пациенток, и она растерялась, испугалась, ушла в себя! И это поганое прозвище — Нюшка-Мочалка — она получила именно здесь, в свой первый заход на лечение.
Первый раз она лежала в палате, где было более десяти женщин. Здоровенные раскормленные тёлки спавшие целыми днями, а потом ночи напролет крутившие любовь с парнями из мужского отделения, увидев новенькую, обрадовались развлечению: хоть на время сменить тему разговора, послушать, что новенькая расскажет. И — началось:
— Как тебя зовут?
— Сколько тебе лет?
— С чем сюда поступила?
— Да ты что, язык проглотила, молчишь?
Аня стояла у входа в палату, до глаз закутав лицо полотенцем, выданным в санприёмнике.
— Остригли, чо ли? — подскочила к ней одна бойкая девица и, предвкушая потеху, рванула полотенце с Аниной головы. Увидев неожиданно открывшееся лицо новенькой, юная сифилитичка только потерянно ойкнула:
— Ой, да что это у тебя такое?!
Аня, ничего не ответив, прошла к свободной кровати и села на край постели.
И молодые халды, понятия не имеющие о сострадании, элементарной жалости ни друг к другу, ни к самим себе, невольно приглушили голоса и перестали к новенькой приставать.
А на другой день, на обходе, девицы узнали, что зовут новенькую Аней.
— Ну, чо, девки, — завелась палатная атаманша семнадцати лет от роду, лежавшая в КВД пятый раз и бывшая здесь для всех в доску своей. — Надо новенькую всё-таки окрестить, а? "Аня" — это у нас не имя, это — ФИО. А имя… — Атаманша раз, другой прошлась по палате, на разные лады повторяя: Аня, Анечка, Анютка… Анна… Аннушка… Анюшка… А, придумала! Она у нас будет Нюшкой, девки! Нюшка-Мочалка!
И все пациентки в палате, будто с цепи сорвавшись, заорали на разные лады: "Нюшка-Мочалка!.." "Нюшка-Мочалка!" "Нюшка-Мочалка!!!"
Так Аня из уличной девчонки окончательно превратилась в девочку из КВД, получив в КэВэДэшном "крещении" это поганое имечко — Нюшка-Мочалка…
Это имя вышло вместе с ней из диспансера, попало снова на вокзал и до конца ее дней стало ее визитной карточкой и паспортом, ее предназначением…
Курс лечения подходил к концу. Лечащий врач Лариса Сергеевна на осмотрах удовлетворённо говорила: "Ну, Анечка, дела твои идут на поправку. У тебя всё хорошо. Скоро пойдешь домой…"
"Домой"? Это куда? Туда, где живут чужие ей люди, продавшие ее детство, ее здоровье за паршивую вонючую жестянку — автомобиль? Как бы не так!
Глава 7
Мать с отцом приезжали к ней в КВД пусть не ежедневно, но раз в три-четыре дня обязательно. Причем, маме очень понравилась роль безвинно страдающей матери, несущей неизвестно за что тяжкий свой крест.
Сунув Ане в руки кулек с гостинцами — а приносила-то что, мамочка страдающая? Сухари, яблоки, конфеты — то, чего Нюшке вовек уже не едать! — мать, постояв с дочерью приличия ради пару минут в комнате для свиданий, поспешно прощалась с ней и спешила к диспансерным санитаркам. А уж те рады стараться, все новости, как есть, выкладывают ей, как на тарелочке: кто поступил еще, с каким диагнозом, в каком возрасте, да откуда родом, да кем работает… Под завязку нагруженная свежими впечатлениями мать, возбужденная, выскакивала на улицу к терпеливо поджидавшему ее в машине отцу и, еще не открыв дверцы автомобиля, возмущенно начинала орать:
— Ой, ты только представь, кто сейчас на третьем этаже лежит с сифилисом!
И отец заинтересованно тянул к ней шею и поощрительно буркал:
— Расскажи, а то вряд ли, действительно, когда такое узнаешь…
Об Ане у родителей никаких разговоров не возникало. Да и что о ней говорить-то? Потерянный человек, можно сказать, не живет — только небо коптит…
Домой?.. Вечером, кое-как выпросив жестами у девчонок в палате листок и карандаш, Аня написала лаконично несколько строк: "Домой меня не ждите. Я вас ненавижу. Зачем вам я, у вас ведь теперь машина. И не ищите меня, всё это напрасно. Скажите знакомым, что я уехала к дедушке и бабушке…"
