- Нет-нет, только не так! Пожалуйста, нет! – с болью, поспешно воскликнул я.

Так имел право называть меня только монсеньор. Он говорил, что у меня очень красивая фамилия – гораздо красивее, чем имя. «Ваше « Горуа» похоже на нотный рисунок, она очень музыкальна», - улыбался он в ответ на мои вопросительные взгляды. Он и вправду произносил ее всегда, чуть растягивая буквы, словно пел – «Го-ру-а»…

Домиан понял и кивнул.

- Ну, что ж, тогда остается только одно – называть вас по имени. Вы не против?

Я не был против. Домиан сел рядом со мной на крыльцо и задумчиво потер руками подбородок.

- Послушайте, Вольдемар. Я буду с вами откровенен и рассчитываю на ответную откровенность. Среди здешних магов я – один из сильнейших, и завтра утром мать Эрика скорее всего назовет мое имя в числе тех, кто будет сопровождать вас на поиски монсеньора.

- Ну и что ж? Я догадывался об этом.

- И вы не имеете ничего против меня? – маг внимательно посмотрел мне в глаза; нет, он не читал мои мысли, он именно ждал моего ответа.

- А почему, собственно говоря, я должен быть против? – удивился я.

- Ну, - маг слегка замялся, но не отвел глаз. – Вы, наверное, уже поняли, что я люблю монсеньора.

- Тоже мне новость! – я фыркнул и невольно улыбнулся. – Его все любят. Он ведь инкуб.

- И вас это не смущает?

- Я привык, - пожал плечами я. – А что мне еще остается делать. Стоит его хоть раз кому-нибудь увидеть, как… Да вы и сами знаете, как это бывает. И нет значения – мужчина, женщина, юная девица, монах, король, девственница. Вон, Флер, бедняжка, и та все норовила поначалу меня укусить.

- Вы путаете любовь и вожделение, Вольдемар, - мягко положив руку мне на плечо, улыбнулся маг.

- Ну, знаете ли, - с чуть заметным лукавством посмотрел я на До-миана, - вожделение чаще всего сопутствует любви.

- Да, но вожделение не всегда означает любовь.

Я вспомнил отца Дрие. Уж в ком не было ни капли любви, так это в бывшем отце Стефане, великолепном рыцаре Святое Копье.

- Пожалуй, здесь вы правы, - согласился я.

- Я почему затеял этот разговор, - чуть покраснев, улыбнулся Домиан. – Когда люди идут вместе на смерть, между ними не должно иметься каких-либо личных счетов или претензий, которые отвлекали бы их и не давали делать общее дело. Люди, идущие вместе на смерть, не должны ненавидеть друг друга.

- Ах, боже мой! – я нашел в темноте руку молодого мага и крепко стиснул – так крепко, что тот едва заметно поморщился. – Клянусь вам, маг. У меня нет, и никогда не было к вам не просто ненависти, а даже какой-либо неприязни. Я не могу и не имею права запретить вам любить монсеньора, как не могу запретить смотреть на солнце. Ну что, вы удовлетворены?

На щеках Домиана мелькнул яркий румянец.

- Вполне, - он ответил на мое рукопожатие и не спешил убирать руку. – Пойдемте, я хочу вам показать кое-что. Кроме вас, этого никто не видел и, пожалуй, вы – единственный, кому я могу это показать.

Он повел меня в маленькую деревянную мастерскую за домом.

- Входите, Вольдемар, - он зажег свечи и сдернул белое покрывало со стоящей посреди комнаты статуи. – Последнее время я мало сплю по ночам и – вот результат моей бессонницы.

Я ахнул. Статуя…нет, не статуя. Это был граф Монсегюр, вырезанный в полный рост из какого-то светло-золотистого и теплого, как сама заря, дерева. Сходство было изумительным – каждая черта, каждый мускул словно бы дышали жизнью. Он был полностью обнажен, и сила его красоты даже сейчас, воссозданная, воплощенная в дереве, вонзалась в глаза, ласкала глаза, ослепляла и заставляла сердце зависать где-то на самом краю таинственной и прекрасной бездны, имя которой Совершенство и Вечность.

- Господи! – ахнул я и, с трудом преодолев столбняк, подошел ближе.

Прекрасный мужчина из золотого дерева, воздев руки к небу, стоял посреди мастерской. Его чудесные волосы непокорными волнами струились на плечи, грудь и спину. Его стройные ноги, изящные и сильные, твердо упирались в землю, словно бы черпая из нее силу и соединяя эту силу с энергией звезд и неба. Да, именно так: руки – к небу, ноги – на земле. Домиан тысячу раз прав. Дитя звезд, несравненный граф Монсегюр принадлежит обоим мирам, он – связующее звено между мирами, та единственная нота к космической октаве, которая делает музыку неповторимой. Об этом говорила его улыбка – влекущая, страстная, жертвенная и трагичная.

- Похоже? – сложив на груди руки, грустно спросил Домиан.

- Очень, - с трудом выдохнул я, пересиливая невольное желание протянуть руку и коснуться шелковистой стали изумительной кожи юного бога. – Вот только когда вы успели…Ну, в смысле…

Я хотел спросить, когда и где он видел графа обнаженным, но Домиан, угадав мой вопрос, ответил сам:

- На Поляне Любви. Помните?

Еще бы я не помнил!.. То сумасшедшее, бесстыдно-прекрасное представление, которое мы устроили под действием любовного напитка колдуньи среди сотен цветов и сотен посторонних глаз!..

- Вы были там?

Домиан кивнул, щеки его порозовели.

- Ну, тогда понятно. Кто-нибудь еще видел вашу работу?

- Нет. Конечно, нет. Боюсь, что сходство слишком велико, а потому…

- А потому боитесь, что в одно прекрасное утро ваше творение бесследно испарится? – понимающе усмехнулся я. – Правильно боитесь. А у вас, оказывается, талант, г-н маг. И часто вы балуетесь такими вещами?

Дамиан грустно посмотрел на меня.

- Это моя первая работа, Вольдемар. Вот, если бы монсеньор изъявил желание мне позировать…

- Ну, уж дудки! – быстро воскликнул я, но тут же одумался. - Впрочем, это решать ему. Да и потом – вам ведь вовсе не обязательно снова делать статую обнаженной, правда?..

Переглянувшись, мы тихонько рассмеялись.

Я вернулся к себе в комнату и, упав рядом с капитаном, заснул на какое-то время глубоким, как беспамятство, сном.

Меня разбудил д*Обиньи, он тряс меня за плечо.

- Ну, и здоров ты спать, парень, будишь – не добудишься!

Я хотел было напомнить ему, что это он, а не я всю ночь проспал сном младенца (или нет – младенцы так не храпят!), но промолчал. Едва мы успели ополоснуть лицо, как пришла Зингарелла.

- Мать Эрика ждет вас, - пряча глаза, сказала девушка.

Боится она меня что ли?..

Мы пришли на поляну. Было совсем серо, солнце еще не взошло, и даже полоска горизонта была не розовой, а синей.

Мать Эрика сидела посреди поляны на большом, гладком камне, а перед ней уже собралась вся вчерашняя компания.

Ночной туман струился по земле вязкими молочными волнами, и со стороны казалось, будто сидящие на поляне люди вот-вот захлебнутся.

Колдунья повернулась к нам, лицо ее было мрачным.

- Должна вас огорчить, молодые люди, - без предисловия сказала она резко. – Я не смогла определить местонахождение монсеньора.

- Как?! – почти одновременно воскликнули мы с Домианом.

Капитан вполголоса выругался, Флер заскулила. Не обратив внимания на наши отчаянные взгляды, женщина спокойно продолжила:

- Тут еще какая-то защита, помимо магии. Что-то, что блокирует всякое вмешательство с моей стороны. И я догадываюсь, что. Человеческую магию могут заблокировать только сильные человеческие эмоции – такие, как безумный восторг или же безумные страдания.

Я невольно хохотнул.

- Вы хотите сказать, что граф Монсегюр находится сейчас в таком месте, где люди или безмерно счастливы или же безмерно страдают?

Взгляд колдуньи сделался еще более сосредоточенным и мрачным.

- Вспомни еще раз, юноша, что сказала Ванда напоследок? Куда они собирались ехать? Вспомни дословно.

Я наморщил лоб, пытаясь сосредоточиться.

- Она сказала, что… Что-то вроде «мы отправимся в такое место, где нас не найдет и не почувствует ни один маг».

Колдунья быстро встала и толкнула меня на свое место на камень.

- А теперь сядь, юноша и пусти меня в свою голову так глубоко, как только я смогу проникнуть. Не сопротивляйся мне. Я уверена, что где-то там, очень глубоко г-н магистр крошечной частицей сознания все равно остался с тобой. Мне нужно знать, что эта его частица сознания сейчас видит и чувствует.