- О, да вы тоже умеете исцелять раны! – искренне удивился капитан.

Маг скромно потупился.

- Немножко. Честно признаться, ваша питомица – чуть не первый мой пациент. Но пойдемте, нас ждут.

На большой поляне у реки, там, где всего две недели назад великий магистр пленял слушателей своим удивительным голосом, теперь собрались маги. Их было человек 50, мужчин и женщин. На этот раз они сидели, молча, подобравшись, то и дело с тревогой оглядываясь по сторонам. Нас действительно ждали.

Как только мы подошли, несколько десятков глаз вопросительно, настороженно, с ожиданием и надеждой устремились в нашу сторону.

- Здесь только те, кто прошел обряд посвящения несколько лет назад, то есть, зрелые и опытные маги, - объяснил Домиан. – Остальные нам сейчас не помощники. Итак, дамы и господа…

Он остановился перед костром в центре поляны и вытянул вперед руки с хрустальным шаром на ладонях.

- Итак, друзья. Вы все знаете, что случилось. Великий магистр попал в беду, ему требуется наша помощь. Однако на сей раз, нашими противниками будут не люди, а те, кто куда опаснее, сильнее, безжалостней и беспощадней. Наши давние враги – те, кто захватил наш мир и считает его своим без всякого на то права. Те, кто хочет лишить нас будущего – нашей истории, нашей судьбы, самой жизни, наконец. Это ангелы. Борьба против ангелов может оказаться не только опасной, но и бессмысленной – они сильны. И не просто сильны, а всесильны. Если мы вступим в эту войну, многие из нас погибнут. Даже не так: немногие из нас останутся в живых.

- А, если не вступим? – глядя на огонь, тихо спросила Мадлен.

- А, если не вступим… Что ж. Наш мир исчезнет. А мы сами – и мы, и люди – станем марионетками в руках Всесильных, подсобным материалом, глиной, чистым холстом, на котором и из которого они будут создавать свой мир и свое будущее для нас, исходя из их представления о гармонии и совершенстве. Мы потеряем все, что имели, и все, что должны будем иметь через тысячи лет. Выбирайте, дамы и господа. Вас никто не неволит. Вас никто ни к чему не принуждает. Пусть сейчас каждый из вас подумает над тем, что я сказал, и каждый из вас сам для себя примет решение. Видите шар у меня в руках?.. Если решение ваше будет совпадать с моим, если вы отважитесь вступить в борьбу, шар сделается красным, как кровь Спасителя. Ну, а, если большинство из вас ответит отказом, решит, что наше дело – сторона, шар останется таким же, как сейчас – хрустально-белоснежным, как… Как ладони монсеньора, который, возможно, в эти минуты принимает нечеловеческие страдания за то, чтобы наше «завтра» было нашим и только нашим.

Наступила тишина – такая тишина, что слышно было, как звенит потревоженный чужим дыханием воздух. Люди сидели вокруг костра, молча, не глядя друг на друга. В их глазах, словно в осколках разбитого зеркала, танцевало пламя, отражалось пламя, в них рождался (а, может быть – умирал?) новый день.

Затаив дыхание, я смотрел на шар. В полумраке капитан нашел мою руку и крепко сжал – рука его была холодной, как лед, и слегка дрожала. Если уж д*Обиньи изменила выдержка, то что и говорить обо мне: мое бедное сердце то проваливалось в бездну, то, подобно гончей, пускалось опрометью куда-то непроходимыми дебрями тревожного и мрачного ожидания.

- Смотрите, смотрите! – вдруг тихонько воскликнула стоящая рядом Мадлен.

Где-то в центре хрустального шара внезапно вспыхнула алая искра, затем еще, и еще одна. Шар вздрогнул, словно стряхивая с себя сон и оживая, по нему отчетливо пробежали розовые волны – одна, другая, третья… И с каждой волной, с каждой новой искрой он неудержимо и бесповоротно изменял свой цвет. Бледно-розовый, как лепесток магнолии, затем – цвета убегающих за горизонт летних облаков, и еще через мгновение – алый, словно спелые лесные ягоды. А через минуту – ярче крови и краснее вишневого сока. И, наконец – темный, сочный, густой, почти багровый, как запекшаяся кровь на истерзанных болью губах моего друга.

- Довольно! – выдохнул Домиан, поднимая шар высоко над голо-вой. – Довольно, я понял. Все видят? Все понимают, что это значит?

По поляне прокатился вздох. Восторг, одобрение, озарение, жажда деятельности нескольких десятков глаз и нескольких десятков сердец – все было в этом вздохе. Так, словно те, кто собрался сейчас на этой поляне, были одними глазами и единым сердцем.

- Мы все пойдем! – протягивая к огню руки, сказала Марфа. – Раз прекрасному г-ну нужна наша помощь, то…

- …то помочь ему сможет разве что Марфа со своей первой ступенью посвящения, да и то неполной.

Голос раздался совсем рядом – громкий, хлесткий, ироничный, он, словно ушат ледяной воды, выплеснулся на разгоряченные всеобщим воодушевлением головы молодых магов. Все разом умолкли, подобрались и насторожились.

Губы Домиана дрогнули в легкой усмешке – он медленно обернулся. Мы с капитаном - тоже.

Мать Эрика стояла в нескольких шагах от нас. В темноте ее грубоватое, загорелое, крестьянское лицо казалось почти черным, а зеленые глаза, словно пропитанные океанской бездной, казалось, жили сами по себе, не принадлежа ни этой странной, одетой в длинную, грубо скроенную и украшенную рунами рубаху, женщине, ни вообще – этому миру.

Чуть поодаль за ее спиной я увидел Зингареллу – цыганка робко жалась к дубовым стволам и старалась казаться незаметной.

- Вы хотите нам что-то сказать, мать Эрика? – выступил вперед Домиан.

Флер тихо гавкнула, но тут же под быстрым взглядом колдуньи осеклась, умолкла и спряталась за мои ноги.

- Здравствуй, юноша, - не отвечая на вопрос мага, женщина кивнула мне, как старому знакомому. – Говоришь, что сегодня ночью в замке было жарко?.. Так жарко, что вы с капитаном д*Обиньи подпалили себе штаны? (она сдержанно хмыкнула, или, может быть, хохотнула – я не понял) Ну, давай, рассказывай, как было дело.

- Да вы ведь все и сами прекрасно знаете, - удивился я.

По лицу женщины пробежала загадочная усмешка.

- Твой возлюбленный тебе уже, кажется, говорил, что всего не знает даже бог, не то, что бедная земная провидица. Не тяни время – рассказывай. Я хочу услышать все это от тебя.

И она невозмутимо опустилась на пенек в центре поляны.

Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться. И я стал рассказывать – о черном кристалле, о Ванде, о пылающей на груди великого магистра звезде и о пролитой им во имя и ради нас крови. По мере того, как я говорил, лица сидящих вокруг костра магов бледнели и мрачнели, а глаза загорались негодованием. И только лицо колдуньи хранило невозмутимость каменного идола.

Наконец, я умолк, и все присутствующие вопросительно посмотрели на мать Эрику.

- Ну и дела! – она задумчиво поправила на голове повязку с рунами. – Так ты говоришь, магистр ухитрился прорвать блокаду кристалла?

- Я не знаю. Ванда так сказала.

Мать Эрика рассмеялась – удовлетворенно, с каким-то лукавым девичьим озорством.

- Ну, Монсегюр, ну, красавец!.. Честно говоря, я не ожидала. Даже, если он тот, о ком говорит пророчество, кольцо кристалла непробиваемо для посторонней энергии. Оказывается, всякое утверждение в этом мире относительно, а так называемая «невозможность» того или иного явления очень условна. Вы, милейшие г-да маги, хотя бы понимаете, что все это означает?

Сидящие у костра молодые люди с недоумением переглянулись.

- И что же это означает? – спокойно задал вопрос за всех Домиан.

- А означает это, дамы и г-да, то, что этот мальчик, в руках которого сосредоточена судьба нашего мира, силен так же, как и породившая этот мир Великая Основа, Мать всего сущего. Он не нуждается в подпитке никакой чужой энергии, поскольку сам является источником энергии – дикой, могучей, первозданной, той, которой не страшны никакие черные дыры, потому что она сама их породила, как галактики, как звезды и планеты.

Возле костра снова повисла пауза – все замерли, словно громом пораженные.

- Но, тогда почему же, - робко начал Домиан, - почему он не стал бороться, а ушел в другие миры?.. Он ведь мог стереть с лица земли и Ванду, и этих негодяев, ее сообщников. Почему он не стал защищаться?