Рядом с ней высились четыре фигуры в таких же плащах: мощные торсы, обхваченные такой же серебристой, сверкающей в лунном свете кожей, лица скрыты под черными капюшонами, а руки сжимают усыпанные бриллиантами рукояти древних мечей. И на каждом мизинце каждой руки (прекрасной, белоснежной руки, словно рука святого на иконе) горел перстень с рубиновой звездой, точно такой же перстень, который был спрятан у меня на груди рядом с крестом – знак ангела, печать вампира.
Я пригляделся. Точно такие же величаво-неподвижные фигуры высились на дороге вдоль реки: оцепив черным кольцом лунную площадку, они и сами были похожи на камни – прекрасные черные монолиты, рухнувшие на землю вместе с осколками чужой галактики.
- Добро пожаловать, Александр Прекрасный, Единственный, Бес-смертный и Всемогущий, - Ванда величаво склонилась перед великим магистром и тут же едва слышно добавила:
- Надеюсь, сегодня обойдемся без глупостей и этих твоих человеческих штучек?
- Там будет видно, - усмехнулся мой друг.
Бездонные глаза Ванды на мгновение встретились с моими глазами.
- А этого зачем ты сюда притащил? Ему не место здесь – сегодня здесь имеют право находиться лишь посвященные.
- Ты, должно быть, запамятовала, Ванда? – глаза и голос моего друга в одно мгновение сделались ледяными и жесткими, как сталь. – Этот юноша посвящен лично мною – посвящен моей кровью. По-твоему, этого мало? – издевательски добавил он.
- Нет. Этого довольно.
Мадам Петраш на секунду закрыла глаза и вздохнула.
- Ну и упрям же ты, божественный! Хочу дать тебе маленький совет: после сегодняшней церемонии найди себе новый предмет для страсти – богу как-то не к лицу делить ложе с оруженосцем.
Не дожидаясь ответа графа, она развернулась и пошла ввысь по залитой лунными лучами дорожке между каменных гигантов, сделав остальным знак следовать за ней.
- Кто они? – тихо спросил я друга, с опаской кивая на застывшие по краям дороги высокие черные фигуры с мечами в руках
- Ах, эти… Не обращайте внимания, Горуа. Это просто свидетели. Они ничего не значат и ничего не решают. Церемония должна иметь размах и вызывать трепет – ведь это же коронация. Знаете поговорку про пятую ногу у собаки?
Я не совсем понял его, но промолчал.
Около алтаря в настороженных позах замерли еще трое, не похожие на остальных. Даже беглого взгляда достаточно было для того, чтобы убедиться в том, что это люди. Причем все трое настолько отличались внешностью и настолько удивительно (и даже в какой-то степени нелепо) смотрелись рядом, что невольно притягивали к себе внимание.
Один был невысокий, смуглый, черноглазый, с гладко выбритым лицом и маленькими изящными руками, сжимающими кривой в форме полумесяца меч. Его яркие восточные одежды в полумраке отсвечивали алым, словно оперенье экзотической птицы.
«Арабский шейх!» - догадался я, с интересом скользя глазами по изящной, словно фарфоровая статуэтка, миниатюрной фигуре араба. И тут же перевел взгляд на другого – он заинтересовал меня куда больше.
Это был детина огромного роста, я отродясь не видел таких гигантов – широколицый и голубоглазый с длинными золотисто-русыми волосами и аккуратно подстриженной клинышком русой бородой. Одет он был богато, но уж очень необычно – длинный, почти до колен расшитый золотом кафтан, украшенный алой бахромой пояс и такой же алый короткий плащ, сколотый на груди медной брошью. Клинок его был широким и коротким, как и вся его узловатая лапа-ручища.
«О, да это скиф какой-то!» - подумал я, вспомнив недавно услышанное от моего друга незнакомое слово.
Ну, а третий – третий вообще был что-то из ряда вон выходящее!.. Невысокий, поджарый, словно молодой олень на выгоне, с узким, смуглым аж до красноты лицом – он был красив какой-то особенной, дикой, первозданной, почти непорочной красотой, словно одно из незнакомых явлений незнакомого мира, внезапно открывшееся моим любопытным глазам. А, впрочем, так, должно быть оно и было. «Новый Свет», - вот что сказал об этой стране мой друг – четвертая сторона света, о которой пока что знают только маги и ангелы.
Герцог Лотарингский сильно побледнел – он попытался поймать глазами взгляд моего друга, но тот отвернулся. Его высочество вздохнул, как пловец перед прыжком в воду, расправил плечи и, гордо вскинув свою красивую голову, занял свое место между скифом и азиатом.
Дрие остановился с противоположной стороны алтаря.
Вот так вот – четыре апостола и пастырь новой веры.
А я? Где мое место?
Словно угадав мои мысли, граф легонько тронул меня за руку.
- Станьте сюда, Горуа, перед камнем – нужно же кому-то держать мой плащ и меч. Ванда не будет возражать. Правда, милая?
Он насмешливо прищурился, мадам выразительно фыркнула.
Великий магистр сбросил мне на руки свой белоснежный плащ. Сегодня он был в черном – черная кружевная рубашка, украшенная бриллиантами, узкая в талии, с неимоверно расширенными книзу рукавами, и узкие черные брюки из неизвестной мне мягкой эластичной ткани, плотно, словно вторая кожа, обхватывающие его изящные ноги и бедра. Его грудь была полностью обнажена – так, что печать ангела сразу бросалась в глаза. Она горела, она мерцала под сердцем, нежно переливаясь голубыми огоньками, словно на груди великого магистра подрагивала своими прозрачными крылышками сапфировая бабочка.
Его красота ошеломляла, ослепляла и завораживала. Сегодня, в эту ночь она была тем магнитом, который легко притягивал к себе не только людские сердца, но и планеты.
«Вот почему луна светит сегодня так ярко, - подумал я. – Она просто, как глупая желтая мошка, угодила в тенета его чарующей улыбки».
В одно мгновение я словно собственной кожей почувствовал, как вздрогнули и затрепетали сердца пятерых стоящих у алтаря мужчин. И скиф, и краснокожий, впервые увидевшие графа, вздрогнули так, словно под ногти им загнали иголки. Краснокожий встряхнул головой и медленно, непослушным от восхищения голосом пробормотал что-то на своем языке – «Маниту, о, Маниту!». Должно быть, так звучит у них имя бога. Скиф ничего не сказал, но из глаз его упрямой огненной волной брызнул такой восторг, что у меня комок встал в горле.
Глаза маленького азиата грустно мерцали в темноте – он приложил руку к глазам и к сердцу, приветствуя великого магистра, как хорошо знакомого и любимого друга.
Даже Дрие смотрел сейчас на него несколько иначе: он безоговорочно склонял голову перед красотой и величием нового бога, признавая его право быть в первую очередь богом, а потом уже всем остальным.
И только лицо его высочества было мрачным – сейчас он словно заново переживал свое решение, свой выбор, свою безнадежную и слепую страсть, свое предательство.
Где-то далеко над рекой невидимые колокола пропели полночь, и в то же мгновение широкий золотой луч луны, словно достигнув определенной точки в пространстве и времени, ударил прямо в центр черного алтаря. Камень, будто на глазах превратился в простертую к небу золотую ладонь - гигантскую ладонь пробудившегося от векового сна, древнего, как сама земля, каменного бога.
- Грэдо, верто, аль миро! – простерши руки к небу, громким, словно удар набата, голосом выкрикнула Ванда и кивнула графу:
- Поднимайтесь, монсеньор – вам пора.
Великий магистр медленно поднялся по вырубленным в камне ступеням на алтарь и застыл в центре, подняв к небу свои соперничающие со звездами глаза.
В руках Ванды появилась сверкающая, словно выточенная из цельного изумруда, чаша.
- Тэо, тао, тауритэ, - сказала она и, подойдя к замершим перед алтарем апостолам, опустилась перед ними на колени.
- Отдайте свою кровь богу – пусть это будет вашим причастием.
Одной рукой она протянула им чашу, в другой руке у нее сверкнул небольшой клинок с серебряной рукоятью в виде змеи и длинным тонким лезвием.
Первым нож взял скиф. Не отрывая глаз от замершего наверху алтаря графа, он резко и сильно, одним ударом раскроил себе ладонь и наклонил ее над чашей. Кровь, словно вино, брызнула из раны.
