Он осторожно протянул руку, вплетая пальцы в волосы графа.

- Вы – необыкновенный, вы – сама страсть. Если, даже, ненавидя меня, вы могли доставить мне такое удовольствие, то я представляю, какое удовольствие вы доставляете тому, кого любите.

Стоя в алькове, я потянулся за мечом. Если этот негодяй и дальше будет распускать руки, я долго не выдержу.

Словно почувствовав мое состояние, граф сказал быстро и холодно:

- Вы, наверное, забыли, Стефан: я не люблю, когда трогают мои волосы. Это – единственное, что я не позволял вам трогать. Будьте так добры – уберите руки.

Дрие медленно и нехотя, но подчинился.

- Я не прошу вашей любви, Монсегюр, мне не нужно так много. Любите кого угодно и сколько угодно, мне на это глубоко плевать. Дайте мне то, что давали 10 лет подряд, и то, что принадлежит мне по праву – ваше изумительное, ваше совершенное тело, и на свете не будет слуги, более послушного и более преданного, чем я.

Великий магистр вдруг рассмеялся – негромко, с горькой издевкой, так, словно на цветущем вишневом дереве вдруг показались острые шипы.

- Что-то подобное совсем недавно я слышал из уст его высочества. Однако, принц оказался более благороден, чем вы. Моя жизнь оказалась для него дороже его собственной страсти.

- Да что такое жизнь для вампира, Александр! Вы и вам подобные не цените ни жизни других, ни свою собственную. Герцог – слабак, а слабак вас никогда не получит, как бы благороден он не был!

- А вы считаете, что вы меня получите? – прищурился мой друг.

- Да, - спокойно и серьезно кивнул Дрие, настолько спокойно и настолько серьезно, что мне сделалось страшно – уж очень г-н аббат был в себе уверен. – Рано или поздно вы все равно окажетесь в моих объятиях. Обещаю и клянусь вам.

Граф Монсегюр заметно вздрогнул – видимо, его тоже покоробил уверенный тон аббата.

- Вы – сумасшедший, - прошептал он.

- Пусть так. Сумасшествие и целеустремленность сродни друг другу. Итак, ваш ответ.

- Вы его знаете, Стефан.

- Нет?

- Нет.

- Хорошо, я подожду. Что такое время для того, кто влюблен в ангела?..

Он стремительно вышел прочь, не закрыв за собой дверь.

Я тут же одним прыжком очутился рядом с графом.

- Уф! Наконец, он ушел. Еще бы минута – и я бы его точно прикончил.

- Это вряд ли, mon chere. Стефан – опытный и опасный воин.

Мой друг вздохнул и медленно прикрыл двери.

- Он явно догадывается о чем-то. Он подозревает, что здесь что-то не так. За 10 лет он слишком хорошо успел меня изучить – он понимает, что скорее небо рухнет на землю, чем я сдамся.

- Он скажет об этом Ванде? – с беспокойством спросил я.

- Нет. Пожалуй, он ничего не скажет. Он ведет свою игру. Однако после сегодняшней коронации, я думаю, у него уже не останется никакой надежды на мой счет.

- Что вы задумали, Александр?

Он вскинул на меня смеющиеся глаза.

- Скоро увидите.

…За обеденным столом мы сошлись все четверо.

Граф, как обычно, изящно и мастерски ухаживал за нами – разливал вино, резал дичь, комментируя вкусовые качества того или иного блюда.

У герцога Лотарингского не было аппетита – он не спускал вопросительных и настороженных глаз с Дрие. В глазах же священника был спокойный вызов и едва заметная насмешка. На меня оба они почти не обращали внимания, так, словно я был неприятным, но неизбежным приложением к их трапезе.

Из всех четверых невозмутимым казался только граф. Весь ужин он непринужденно болтал о достоинствах и недостатках крупных собак. То и дело поглаживая по загривку дремлющую под столом Флер. Несколько раз я перехватывал его руку и крепко пожимал, и он, не меняя бесстрастного выражения лица, ласково отвечал на мое пожатие, сплетая свои пальцы с моими. Правда, он совершенно не притронулся к ужину, только несколько раз пригубил бокал красного вина.

- Нервничаете перед коронацией, Монсегюр? – усмехнулся аббат, провожая тягучим и страстным взглядом каждое его движение.

- С чего вы взяли? А, впрочем, конечно, нервничаю. Согласитесь – такое событие происходит не каждый день.

- Да-да, - тут же подхватил герцог. – За ужином мы еще говорили вам «монсеньор», а за завтраком вы уже будете «сир». Если, конечно, вообще захотите завтракать с вашими бедными вассалами.

- Все может быть, - таинственно усмехнулся мой друг, снова встретившись в густой собачьей шерсти с моими пальцами.

- А вы, я смотрю, хорошо знаете графа, сеньор Дрие, - с вызовом глядя на священника, заметил принц.

- О да! – отец Стефан перевел горящие глаза с герцога на моего друга (тот заметно напрягся – я почувствовал, как вздрогнула его рука). – Я давний друг г-на Монсегюра. Настолько давний, что он теперь не желает меня вспоминать.

- Ну, насколько я успел узнать графа за эти дни – он ничего не делает просто так, - усмехнулся герцог.

- Что вы хотите этим сказать?

- Ничего, - принц с невинным видом положил в рот кусочек орехового лукума и запил его вином. – Мы продолжим наш разговор после коронации. И желательно один на один.

- Ничуть не возражаю, - насмешливо прищурился Дрие.

- Ну, зачем же откладывать, - граф решительно встал и свистнул собаке. – Я покидаю вас, сеньоры. Мне нужно отдать распоряжения перед отъездом. Встретимся во дворе перед колоннадой за час до полуночи.

- Вот было бы здорово, если бы они прикончили друг друга, - мечтательно заметил я, выходя вслед за другом.

Великий магистр вздохнул.

- И не надейтесь. Оба слишком благоразумны для того, чтобы вот так вот по-глупому лишиться жизни. Они будут осторожны, как факир, мечущий кинжалы над собственной головой.

…Потом мы долго сидели на террасе, пили вино и смотрели на закат. Алое зарево медленно расползалось под нашими ногами, жадно поглощая своим сиянием и сад, и реку, и темную полосу леса над рекой, и золотые кресты монастырской часовни на другом берегу.

Шерсть лежащей у наших ног Флер отливала розовым – розовыми были кончики ее ушей, а оскаленные в блаженной полуулыбке клыки казались розовыми жемчужинами.

Мы сидели, молча, по-прежнему крепко держась за руки. В этот день мы вообще почти не размыкали рук. Так дети боятся, что в любой момент может налететь вихрь и вырвать их из рук матери, а потому отказываются выпускать ее руку… А слова, слова были не нужны. Он мне уже давным-давно все сказал своим отчаянно-нежным «я ваш, mon chere – я ваш и только ваш». Я же…я боялся, что, если скажу хоть слово, то разрыдаюсь.

Около 11 часов ночи мы покинули замок. Было темно, луну скрыла туча, и мы неслись по темной ночной дороге, словно по уходящему к звездам Млечному Пути, и земля, казалось, стенала и плакала под копытами наших лошадей.

Граф Монсегюр не стал тянуть время – его лошадь неслась стрелой, задавая нам темп. И, как мы не старались держаться рядом, он все равно вырывался вперед – его белый тамплиерский плащ мелькал впереди, словно крылья волшебной птицы, или, нет – словно покинувшая свою грешную оболочку душа, улетающая к небу.

Мы добрались быстро. Казалось, прошло всего несколько минут – и перед нашими глазами выросли черные исполины разрушенного храма. Они, насторожившись, с насмешкой щурились в небо своими пустыми глазницами – спокойные, как смерть, и равнодушные, как вечность.

Однако сегодня здесь не было темно. Все вокруг – дорога на подступах к руинам, опушка леса, черное плоскогорье, украшенное сонными исполинами, каменная площадка на краю обрыва – все было словно пропитано льющимся откуда-то сверху ярким золотым светом. Казалось, что вышедшая из-за облаков луна вдруг в десять раз увеличилась в размерах и обрела яркость и силу солнца. Ночь сияла – торжествующе и зловеще.

Мы спешились и отпустили лошадей. В то же мгновение откуда-то из-за камней, словно из ада, вынырнуло несколько темных фигур.

- Добро пожаловать, г-да! – Ванда откинула черный капюшон и приблизилась к нам.

Сегодня она была не в своем излюбленном изумрудном платье. Сегодня на ней было надето что-то наподобие змеиной кожи – тонкое, серебристое, облегающее, с глубоким разрезом до самого бедра (должно быть, именно так одевались когда-то легендарные амазонки). И на все это великолепие был накинут длинный бархатный плащ, расшитый драгоценными камнями, которые сверкали в полумраке не хуже звезд.