- Ты все-таки это сделала, - мой г-н медленно поднял на нее свои прекрасные глаза, в которых корчилась от боли и догорала Вселенная.

Встретив ее взгляд, девушка побледнела и задрожала всем телом – его боль, подобно копью, входила в душу и рвала на части сердце.

- Да, мой г-н. Я не прошу у вас прощения – я знаю, что это невозможно.

- Но зачем, зачем? – тихо, почти беззвучно шевельнулись губы графа. – Впрочем, я понял.

У девушки на мгновение вспыхнули глаза – должно быть, именно так они вспыхнули в тот день и в ту минуту, когда г-да инквизиторы зачитали ей смертный приговор.

- Да, я сделала это. Я сделала то, чего бы вы никогда не сделали сами – я вас освободила.

- Ты меня…

Мой друг запрокинул голову и рассмеялся тем жутким смехом, от которого стыла кровь и умирали на лету птицы.

Монахини отступили, в ужасе зашептали молитвы и закрестились. Но смех графа внезапно оборвался.

Аккуратно положив безвольно поникшую голову Мари на подножие алтаря, граф Монсегюр быстро поднялся.

- Пойдем со мной, - не глядя на Зингареллу, он кивнул на дверь и вышел.

Она, опустив на голову капюшон плаща, покорно пошла следом.

Я чуть помедлил, не зная, что мне делать. То, что сейчас должно было произойти между ними, касалось лишь их двоих. Имел ли я право присутствовать при этом?.. Но ведь я принадлежал моему г-ну – душой и телом. Где он, там и я . В аду, так в аду. Пусть его ад станет и моим адом тоже.

И я последовал за ними, держась все же на некотором расстоянии. Следуя за графом, мы миновали сад, и вышли на лужайку, где так часто любила сидеть Мари – здесь она пела старинные кельтские песни своему мальчику и украшала цветами его чудесные волосы.

Граф остановился в центре лужайки спиной к нам. Он не смотрел ни на Зингареллу, ни на меня. Его взгляд блуждал где-то в потемках своего горя. Сейчас он более всего походил на ангела, который вернулся на землю за своим вырванным тысячи лет назад сердцем.

- Ты ей все рассказала? – очень тихо спросил он, не оборачиваясь. Голос его звучал ужасающе спокойно, так, будто бы он интересовался погодой. Или – спрашивал, как попасть на небо.

- Да, - цыганка кивнула так же спокойно, будто отвечая, что погода великолепная, а для того, чтобы попасть на небо, нужно сперва умереть. – Она сама выбрала кинжал. Она хотела, чтобы никто и никогда более не смог принудить вас к тому, что вам отвратительно. Она не хотела быть причиной, из-за которой вы бы пошли на преступление против этого мира, против нас, людей. Она хотела…

- Не нужно, я понял. Мать Эрика знает?

- Да. Она меня благословила.

Он медленно обернулся: по щекам его, словно дождевые капли по лицу брошенной на руинах разрушенного храма прекрасной мраморной статуи, катились слезы.

- Вы не имели права ничего решать за меня. За меня и без меня. Когда-то я подарил тебе жизнь, Зингарелла, а сегодня я эту жизнь у тебя отниму. Я убью тебя, цыганка.

Граф Монсегюр легонько взмахнул рукой, словно рисуя в воздухе неведомый знак, и в то же мгновение в руке его, подобно молнии, вспыхнул огненный меч – он светился не ярко, а, словно приглушенное пламя, нежно мерцал золотистыми искрами. Он был похож не на разящую стрелу, а на золотой стебель волшебного растения, который самый прекрасный из ангелов собирался подарить смертному.

- Я готова, монсеньор, - цыганка откинула капюшон и опустилась перед ним на колени. – Будьте благословенны, Александр Прекрасный, да прославится в веках ваше имя!..

Она приклонила голову к земле.

Великий магистр взмахнул мечом и …

Вместо того, чтобы обрушиться на голову цыганки, меч, сделав сверкающий полуоборот в воздухе, вонзился в небо.

Сильный удар грома потряс воздух и заставил землю задрожать подобно раненной лани. Я не устоял на ногах, я упал лицом вниз – земля подо мной стонала, дрожала и ходила ходуном, словно грудь тяжело больного.

Я плохо помню, что было дальше.

Это была душераздирающие прекрасная и убийственная, безумная, беспощадная, вышедшая из-под контроля ночь, превратившаяся в светопреставление.

Звездное небо, словно открытую рану, разорвало молнией, затем еще и еще одной. Мгновение – и небо сделалось черным, как в Судный день. Еще мгновение – и хлынул дождь, нет, самый настоящий ливень, ледяной и обжигающий, который почти тут же превратился в град. А вместе с градом на землю обрушились вихрь, ураган, стихия, которые, словно, вырвавшись из безжалостной ночи рыдающих глаз замершего с простертыми к небу руками юного ангела, черной стрелой пронеслись по земле, сметая своим дыханием все на своем пути.

Деревья затрещали и накренились; некоторые из них, вырванные, вывороченные с корнем, со сломанными ветвями понеслись к реке, черные воды которой встали дыбом, словно вырвавшийся на свободу дикий конь.

С крыши монастыря летели бревна и черепица…

Воздух звенел, выл и стонал, наполненный шумом ветра, беспощадными ударами ледяного ливня и стонами терзаемой земли.

…И среди этого шума, грома, стона и воя вдруг раздался иной звук – настолько сильный, что заглушил все остальные, пронзительно прекрасный, рвущий уши и сердце отчаянным эхом своей непереносимой боли, словно где-то там, между небом и землей, в муках догорала звездная октава Вселенной.

Это кричал мой друг. Кричал дико и отчаянно, закрыв глаза и запрокинув голову, и лицо его, умытое слезами и ливнем, было похоже на расколотую молнией маску древнего бога с черными провалами глаз.

- Почему?! Почему?! За что?! – кричал он с яростным отчаянием, словно пытаясь разбудить кого-то там, наверху, и воззвать к его совести. – Зачем тебе этот мир? Разве мало других миров во Вселенной?.. Зачем ты мучаешь их, тех, кому он принадлежит по праву, и за что терзаешь меня, того, кто этому миру не принадлежит?! Я не хочу, не хочу и не буду больше тебе подчиняться. Я – твое создание, но, прости, я – не твоя вещь, которую можно ломать и гнуть по своему усмотрению. Я свободен, свободен, свободен!..

Вне себя от ужаса я бросился к великому магистру, однако это было не так легко – ветер не пускал меня, хлестал по щекам и бил в грудь.

- Александр, пожалуйста! – ценой нечеловеческих усилий я, наконец, прорвался к нему и, крепко обхватив его руками, попытался обнять, прижать к себе, но – бесполезно: легче было бы сдвинуть с места мраморную колонну.

- Александр, - оставив свои бесполезные попытки, я без сил опустился у его ног. – Александр, пожалуйста, прекратите. Не нужно этого! Опомнитесь, ведь вы бог, а бог не может, не имеет права сходить с ума, пусть даже страдания его сильны, как смерть и время. Иначе мир рухнет.

Я не знаю, услышал он меня или нет, но… Руки его медленно опустились.

- Дерк мун берк, - едва слышно шевельнулись его бледные, словно печать Снежной Девы, губы. – Финита ля комедия, - добавил он еще тише и сел на землю рядом со мной.

Буря прекратилась, и стало светло, будто кто-то рядом зажег лучину. Это растаяли облака и показались звезды. Ветер сложил свои крылья и рухнул в пустоту, исчезнув, растворившись в робком отблеске наступающего утра.

Мы сидели в изломанном, почти что стертом с лица земли монастырском саду и смотрели, как над рекой загорается новый день.

Рядом кто-то тихонько застонал – это была Зингарелла. Ее накрыло ливнем и придавило падающими ветками. Теперь же она, освободившись, робко приблизилась к графу.

- Мой господин…

Он поднял голову и посмотрел на нее равнодушно, как на пустое место.

- Уходи.

- Но ведь вы… Разве вы…

Ее черные глаза распахнулись от изумления – словно дверь, вернее, дверца в новую жизнь.

- Разве вы меня не убьете?

Он тихонько фыркнул и встряхнул мокрыми волосами.

- В жизни своей я еще не убил ни одной женщины. И, скорее всего, уже никогда этого не сделаю. Уходи, Зингарелла. Просто уйди – я не могу тебя видеть.

Она не заставила себя просить дважды. Накинув на голову капюшон, она нырнула куда-то в сумрак догорающей ночи.