Он слегка повел плечами – так, если бы ему внезапно сделалось холодно.

- Нет. Ее не видно отсюда. Она слишком далека. Да и зачем она мне? Тот мир для меня чужой.

- А этот?

- Этот тоже. Моего мира просто не существует ,Горуа. Мой мир – это я сам. Я – вне миров, я – вне времени. Я – лишняя нота в космической октаве, которая, однако, придает этой октаве неповторимое звучание. Я – тайная буква в алфавите, которая превращает обычную азбуку в волшебные руны.

- А еще вы - потрясающе красивый человек, - улыбнулся я, пряча лицо в его волосах, - отважный, умный и добрый.

- Добрый?..

- Ну, настолько, насколько возможно быть добрым в вашем положении!..

Мы оба негромко рассмеялись. Флер проснулась, и завиляла хвостом.

- Вы собираетесь до утра здесь стоять?

- А вы хотите предложить мне что-то более интересное? – с ласковой улыбкой прошептал он.

- Ага, - я принялся торопливо осыпать поцелуями его затылок и волосы, но потом вдруг, пораженный неожиданно пришедшей в голову мыслью, быстро обошел его и спросил:

- А, скажите-ка, монсеньор магистр, если бы в ту ночь, когда вы испытывали меня на прочность вашими чарами и когда я едва не сжег руку, помните?..Если бы в ту ночь я все-таки вам поддался, что бы вы сделали? Неужели и вправду отрубили бы мне голову?

- А что, было похоже? – усмехнулся он.

- Честно говоря, да. У вас было такое лицо, что…

- А вы все равно не испугались. Нет, mon chere – за это я еще ни разу и никого не убил. А тем более – вас. Скажу даже больше: если бы тогда ночью ваша страсть окончательно прорвала бы преграду разума и хлынула наружу, то, скорее всего, она встретилась бы с точно такой же неудержимой страстью.

- Вы хотите сказать, что, - обомлел я.

Он посмотрел на меня своими удивительными глазами, в которых сейчас светились и трепетали нежные мотыльки звезд.

- Я хочу сказать, что, скорее всего, все случилось бы уже тогда, в ту ночь. Между вами и мною. Я – ангел, но я ведь не из железа, mon chere.

Я озадаченно почесал затылок.

- Выходит, я тогда сделал большую глупость?

- Нет, Горуа. Так мог поступить только очень гордый и очень благородный человек с сильным характером. Открою вам маленькую тайну: вы – первый, кто поступил подобным образом.

- А у меня были предшественники? – я захлопал глазами от удивления. – И часто вы баловались такими вот испытаниями человеческих слабостей?

- Бывало, - коротко ответил граф. – Наверное, мне хотелось доказать самому себе, что люди в большинстве своем не заслуживают уважения. Чтобы хоть как-то оправдать свои собственные действия.

- И что же вы делали, если не секрет, с теми, кто не проходил испытания?

Ответ монсеньора был прост и лаконичен.

- Спускал с лестницы.

Я не выдержал и рассмеялся.

- Да, у вас по части этого немалый опыт! Ну, что же – мне остается только благодарить бога за то, что я оказался счастливее других.

- Нет, Горуа. Бог здесь не причем. Благодарите себя и только себя.

Он ласково положил руки мне на плечи, и мы стали целоваться.

Я уже почувствовал вспыхнувшее, было, в его крови пламя, когда внезапно… Его словно бы что-то ударило изнутри – резко, неожиданно, сильно. Так сильно, что он даже покачнулся. Руки его, губы его в одно мгновение сделались холодны, как лед, а лицо бледным, словно могильная плита.

- Александр! – ничего не понимая, в ужасе прошептал я.

Он замер, словно пригвожденный к земле невидимым копьем, затем медленно закрыл лицо руками.

- Нет. Не может быть. Этого просто не могло случиться.

Ужас в его глазах – черный, тяжелый, как вечное проклятие, нечеловеческий ужас, в одно мгновение словно бы расколол черные жемчужины его зрачков и хлынул наружу. Хлынул, подобно вышедшему из берегов океану, заливая террасу, и сад, и лестницу, и саму ночь.

- Умоляю, скажите, что случилось? – я попытался его обнять.

Но, наверное, легче было бы обнять ураган. Не контролируя себя, он оттолкнул меня так, что я, как щепка, отлетел в сторону. Он рванулся к краю балкона и, не минуты не задумываясь, прыгнул вниз.

- Александр! – в свою очередь, выскочив на балкон и зажмурившись (третий этаж, черт возьми, непременно убьюсь!), я прыгнул следом.

Я приземлился на ноги, почти не почувствовав боли (видимо, сказывалась кровь ангела), и в растерянности огляделся.

Где-то далеко, между деревьями, мелькнул белый парус его рубашки. Граф бежал к реке. Собрав в комок все свои силы, я бросился следом, стараясь не терять его из виду.

Через несколько минут я был уже на берегу, жадно шаря глазами по темным водам в поисках белой рубашки моего друга. Но, должно быть, он уже переплыл реку, а, может быть – просто перелетел через нее, не коснувшись воды.

Не тратя время на раздумье, я бросился в воду. Кровь ангела и безумная тревога дали мне возможность одолеть реку удивительно быстро. Отряхиваясь на ходу, словно мокрая собака, я побежал к монастырским воротам. Должно быть, именно сюда направился мой г-н – больше некуда. Интересно, что же могло такое случиться, что он, как ненормальный, сломя голову бросился в монастырь?.. Ужасное предчувствие непоправимой беды сжало мне сердце.

Я уже был в яблоневом саду, когда в монастырской часовне, где-то высоко над моей головой ударил колокол – ударил пронзительно, резко и тревожно, словно вырванное из груди отчаянно пульсирующее человеческое сердце. Колокол ночью в монастыре?.. Господи, что это все значит?

Опрометью миновав сад, я, как вихрь, ворвался в невысокую каменную часовню и…

Я почувствовал, как тело у меня покрывается холодным липким потом. То, что я увидел, более напоминало кошмарный сон. Я зажмурился – нет, такого просто не могло случиться в действительности!..

Граф Монсегюр сидел на полу перед самым алтарем, прижимая к груди безжизненное тело женщины. Ее белая монашеская одежда была в крови, а в груди, с левой стороны торчала рукоять небольшого изящного кинжала. Пол возле алтаря был залит кровью, словно кто-то нечаянно разбил сосуд с церковным вином для причастия; кровь была на одежде и руках графа.

Его глаза, устремленные в зияющий провал одному ему ведомых миров, напоминали распахнутые врата в бесконечность.

Поодаль, между скамьями, охваченные ужасом и паникой, беспорядочно жались монахини. Через несколько секунд от них отделилась женщина лет 40-ка с суровым лицом в черной накидке, с огромным золотым крестом на груди она осторожно приблизилась к замершему у алтаря без движения молодому человеку.

- Я – настоятельница, мать Агата, - сказала она, с опаской вглядываясь в лицо словно бы спустившегося со звезды прекрасного мужчины, красоту которого горе и ужас как будто сделали еще совершенней, еще пронзительнее. – Мне очень жаль, граф. Мы ничего не знали и не смогли помешать. Графиня Монсегюр среди ночи покинула свою келью и пришла в часовню, где у нее, по всей видимости, была назначена встреча с убийцей. Отец Марио, наш священник, услыхав шум, заглянул в часовню, но все уже было кончено – графиня, бездыханная лежала на полу, а рядом сидела ее убийца.

- Убийца? – в безжизненных глазах великого магистра мелькнуло что-то, словно язычок пламени в угасающем камине.

- Да, монсеньор. Молодая девица. Она даже не пыталась убежать. Сидела возле графини, как вы сейчас, и молилась.

Лицо графа сделалось еще бледнее, белыми стали даже губы.

- Приведите ее сюда, - тихо и очень спокойно сказал он.

Через несколько минут в сопровождении монахинь вошла женщина в длинном черном плаще – ноги ее были босы, а голова непокрыта. В длинных, черных, как смоль, волосах непокорно змеились алые ленты.

- Цыганка! – пронесся по церкви испуганный шепот.

Граф даже не взглянул в ее сторону.

- Зингарелла, - сказал он еще тише. – Я так и думал.

От изумления у меня подкосились ноги: перед нами действительно была Зингарелла, юная цыганка, спокойная и невозмутимая, словно стоящая у жертвенного алтаря весталка.