- Ох, ради бога, простите! – тут же спохватился я. – Простите, Александр, я сам не знаю, что говорю. Одно только упоминание имени этого негодяя выводит меня из себя.

- Не нужно извинений, Горуа. Все верно, - с грустной усмешкой, но совершенно спокойно сказал мой друг. – В свое время Дрие многому меня научил, и теперь я могу с полным правом использовать эту науку против него же. Когда-то я мог из него веревки вить, да и теперь смогу, стоит только…

Он умолк и вопросительно посмотрел на меня.

Усилием воли я взял себя в руки и сказал негромко, но твердо:

- Пусть будет хоть десять Дрие, Александр. Пусть будет хоть десять герцогов. Лишь бы вы остались живы.

Граф Монсегюр быстро опустил глаза, кивнул и чуть-чуть улыбнулся.

… Ужин прошел в молчании.

Граф был задумчив, герцог мрачен, я заторможен. Флер спала у ног хозяина, время от времени тихонько поскуливая – видно, ее грызли блохи.

Наконец, во время десерта, когда мой друг изящно и со знанием дела нарезал ножом аппетитно пахнущий яблочный пирог, его высочество вдруг поднял глаза и неожиданно спросил:

- Вы действительно не боитесь смерти, Монсегюр?

От неожиданности я едва не подавился. К чему это он?

Мой друг равнодушно пожал плечами.

- Нет, не боюсь. А вы?

- Да, я, в общем-то, тоже (герцог слегка побледнел). Только вот обидно было бы умереть, не познав тайн мира, не исчерпав всех возможностей и желаний. В мире ведь столько интересного, что… Вам, ангелу, этого не понять – ведь вы все познали.

Великий магистр неожиданно рассмеялся.

- Всего не знает никто, ваше высочество.

- И даже бог?

- А бог тем более. Если бы он все знал, он не наделал бы столько ошибок во время сотворения мира.

В синих глазах принца мелькнула улыбка: сейчас он впервые, пожалуй, смотрел на моего друга без вожделения, а просто, как на интересного и остроумного собеседника.

- Удивительный вы человек, граф. В смысле, не человек, а… Черт, даже не знаю, как сказать.

- Говорите, как придется, я не буду в обиде. Можете даже называть меня человеком – я это восприму, как комплимент.

Герцог снова улыбнулся.

- Давно хочу вас спросить, Монсерюр. Раз уж вам известно прошлое так же хорошо, как и будущее, скажите: что такое египетский Сфинкс? Когда я путешествовал по окрестностям Каира, меня поразила эта статуя, и я расспрашивал о ней, кого только можно.

- И что же? – в глазах моего друга появился лукавый огонек.

- Ах, да чего только мне не понарассказывали!.. В целом, я понял, что это один из знаков божественного откровения, только вот, какой именно? Что хотели сказать этим символом Великие и Всемогущие?

Улыбка магистра сделалась еще более лукавой и в то же время грустной. Сейчас он менее всего был похож на соблазнителя-инкуба, сейчас он был просто приятным молодым мужчиной, невероятно красивым, но - человеком!.. И от этого у меня по спине бежали мурашки. Должно быть, и у его высочества тоже.

- Хорошо, я вам отвечу, - сказал магистр. – Только, предупреждаю: вы будете разочарованы. Несколько тысяч лет назад у одного из Всемогущих, который в то время правил Землею, сдохла любимая кошка. И он решил увековечить свою любимицу в камне. А для большего пафоса велел представить ее в облике льва с головой фараона. Получилось красиво.

- И это все?! – от изумления герцог выронил вилку. – Вы шутите?

Мой друг негромко рассмеялся.

- Я предупреждал, что вы будете разочарованы.

- Я не просто разочарован, вы меня огорошили, Монсегюр! А как же пирамиды?.. Только не говорите мне, что это самые обычные усыпальницы для фараонов!..

- О нет! – снова рассмеялся граф с юным озорством мальчишки, которому удалось утащить у отца арбалет и который теперь с гордостью демонстрирует свою меткость приятелям. – Все обстоит гораздо хуже, чем вы думаете. Пирамиды изначально были созданы с вполне конкретной и определенной целью – как хранилища для вина.

- Какого вина? – обомлел герцог, и, честно говоря, вместе с герцогом и я.

- Самого обычного, виноградного, - великий магистр аккуратно разрезал ножом яблоко: одну дольку протянул мне, одну положил себе в рот. – У Великих и Всемогущих тоже есть свои маленькие слабости. Например, им очень понравился хмельной напиток из винограда, и для того, чтобы сохранить его ценные качества долгие-долгие годы, они помещали его в магические многоугольники так называемых пирамид. А усыпальницами они уже стали потом, когда Всемогущие развлечения ради уступили этот мир людям, которых опять же шутки ради решили создать по своему образу и подобию. Вот так вот, мои любознательные г-да.

Лицо герцога скривилось, как будто он проглотил лимон. Затем он внезапно рассмеялся.

- Знаете, Монсегюр, не говорите об этом никому. И вы, Горуа. Я тоже буду молчать. Люди, они ведь, как дети. А для ребенка обиднее всего узнать, что сказка, рассказанная им няней – только сказка, и ничего более.

- Полностью с вами согласен, ваше высочество, - улыбнулся магистр, подавая ему кусочек яблока.

Герцог вздрогнул и медленно протянул руку: на мгновение его пальцы нежно и просительно коснулись пальцев моего друга.

- А ведь мы могли бы стать друзьями, г-н Монсегюр, - прошептал он, осторожно лаская пальцы графа.

Шелковые ресницы великого магистра дрогнули, и его взгляд улетел куда-то за окно, под темный купол надвигающейся ночи.

- Да, ваше высочество. Если бы вы не стремились положить звезду в карман, как вот это яблоко.

Наступила пауза – герцог все так же медленно убрал руку.

- Знаете, о чем я подумал, когда увидел вас в первый раз в зеркале мадам Петраш? «У этого бога человеческие глаза. Боги с такими глазами обычно умирают на кресте». Ах, как бы мне хотелось, чтобы я ошибся.

Он поднял кубок с вином и встал.

- За вас, г-н Монсегюр!.. За все, то удивительное, что в вас есть – за ошибку создателя!

Он быстро, одним глотком опорожнил кубок и, опустив глаза, вышел, почти выбежал прочь.

… Поздним вечером я нашел графа на террасе. Он стоял на самом краю, и у ног его простирались сад, река, лес и долина, уходящие во тьму, исчезающие во тьме, словно тонущие корабли в океане. А над головой его раскрыла крылья загадочная и молчаливая птица-ночь, которая грустно смотрела на него своими нежно мерцающими звездами-глазами и шептала ему что-то на своем, понятном лишь им двоим языке.

В темноте белая рубашка графа казалась маяком, и я пошел на этот маяк, с наслаждением вдыхая разлитый в вечернем воздухе аромат сирени.

Флер лежала у его ног большой черной тенью; она напоминала обломок скалы, на котором ветер чуть заметно шевелил черные кисточки ушей.

Я пошел на маяк сквозь вязкое беззвучие сладкого ночного воздуха, как парусник за путеводной звездой. Я остановился чуть позади, так, чтобы касаться грудью нежного шелка его рубашки, и тоже посмотрел на небо. Зрелище воистину завораживало: небо сияло, словно усыпанный бриллиантами перстень – прекрасный черный перстень, подаренный невестой Ночью своему жениху.

Граф легонько откинул голову ко мне на плечо и прошептал так, словно читал по звездам свою судьбу:

- Моя грустная подруга,

Ускользающая ночь.

Ты ведешь меня по кругу,

Но не можешь мне помочь.

Мне помочь никто не в силах –

Ни воитель, ни святой,

Только губ дыханье милых,

Что трепещут: «Ангел мой!»

- Только, пожалуйста, не говорите мне опять, что это японская поэзия, - прошептал я сквозь слезы, обнимая его за талию и осторожно привлекая к себе на грудь. – Я вам все равно ни за что не поверю.

- Не буду, mon chere. Живя на Земле, я приобрел много человеческих слабостей – в том числе и тягу к стихосложению.

Он по-прежнему смотрел в небо, и я перевел глаза туда же - звездная россыпь сверкала и манила, словно волшебный колодец, полный белых жемчужин-снов.

- Вы ищите свою звезду?