Платок в его руке моментально сделался алым, и кровь неудержимой густой струей хлынула на пол.

- Александр! – почти одновременно воскликнули мы с герцогом, и бросились было к нему, но – легкое, почти не заметное движение его руки, и мы застыли, как вкопанные.

- Не двигайтесь с места, г-да. Со мной все в порядке. Ваш ответ, ваше высочество.

- Но у вас кровь…

- Ваш ответ, принц.

- Но…

- Я жду ваш ответ, - почти шепотом повторил мой друг, отбрасывая бесполезный платок и вытирая кровь рукавом рубашки.

- Я…я…

В лице герцога смешались все чувства: безумная страсть и столь же безумная жалость, ярость и восхищение, разочарование и нежность. Он поднял с земли окровавленный платок и крепко сжал его в руке, изо всех сил борясь с искушением прижать его к губам.

- Лучше бы вы попросили у меня мою жизнь, - прошептал он, с отчаянием глядя, как кровь заливает белоснежную рубашку великого магистра. – Что я получу, если соглашусь?

- Мою признательность, мою благодарность, мое уважение, мою дружбу.

- А, если – нет?

- Тогда вы из моих союзников автоматически попадаете в число моих противников. Я буду бороться против вас всеми доступными и известными мне способами, даже, если, в конце концов, мне придется разделить с вами ложе. Такой вариант вас устраивает?

- Я могу подумать? Дайте мне время хотя бы до завтра.

- Хорошо. А теперь, извините – я не могу с вами дольше разговаривать.

Все так же прижимая к губам рукав рубашки, он стремительно вышел прочь.

- Александр! – опомнившись, и не обращая более внимания на герцога, я бросился следом.

Однако, поднявшись в башню следом за графом, я натолкнулся на запертую дверь. У меня по спине пробежали ледяные пальцы озноба. Что бы это значило? С тех пор, как я сделался его возлюбленным, мой друг еще ни разу не закрывался от меня ни днем, ни ночью, даже, если за что-то на меня сердился.

- Монсеньор, что с вами? Откройте, пожалуйста, дверь.

Ко мне подошла Флер, глянула на меня грустными глазами и, тихонько поскуливая, стала скрести лапами о деревянный косяк.

- Уйдите, Горуа. Сейчас я должен остаться один. Это моя борьба, и вы мне ничем не поможете.

Голос прозвучал совсем рядом, по-видимому, граф стоял перед самой дверью с другой стороны. И в этом голосе были боль и нежность: он не хотел меня сейчас отталкивать, но почему-то делал это…

Я готов был заплакать от отчаяния.

- Впустите меня, монсеньор. Я прошу вас.

Но он не ответил; за дверью более не раздалось ни звука.

Я несколько раз изо всех сил ударил в стену кулаком – бесполезно. Что мне было делать? Позвать д*Обиньи и выбить дверь к чертовой матери? Наверное, так и нужно было сделать, но… Что-то мне мешало, и этим чем-то была боль – боль, невольно прозвучавшая в голосе моего друга. Так не болят раны, и так не болит душа. Так болит раскалывающаяся на части Вселенная, и эта загадочная и жестокая вселенская боль через нити почти невидимых паутинок-артерий рвет на части твое собственное сердце.

Я спустился вниз и остановился под балконом. Окно в комнату монсеньора было наглухо закрыто. Я присел внизу под деревом. Собака чуть помедлила и легла рядом и легла рядом – похоже, что она, как и я, находилась в замешательстве.

Я не знаю, как долго мы сидели – час, два, вечность. Пошел дождь – сперва мелкий и противный, а затем хлынул настоящий ливень. Ветви дуба не спасали от льющихся сверху потоков воды, и через несколько минут и я, и Флер вымокли до нитки. Но мы не оставили нашего поста: я плотнее завернулся в мокрый плащ, я стучал зубами от холода и жался к такой же мокрой собаке, но не сводил глаз с окна. Когда-то же оно должно открыться – хотя бы окно, если не дверь!..

- Что я вижу – две собаки под окном хозяина! И ни одну из них не пускают в опочивальню, - ласково-издевательский голос, заглушая шум дождя, упал на меня сверху вместе с потоками воды.

Я поднял голову. Прямо надо мной - без плаща и камзола, жадно подставляя лицо холодному ливню, стоял герцог.

- Ага. А теперь к ним еще присоединилась третья, - усмехнулся я как можно более оскорбительно.

Однако его высочество почему-то не обиделся.

- Вы напрасно надеетесь вывести меня из себя, юноша. Я не собираюсь вас убивать – по крайней мере, сегодня.

И тут же, сменив тон, быстро и серьезно спросил:

- Что с ним?

- Не знаю, - не глядя на герцога, нехотя процедил я. – Он не открывает.

- Может быть, я попробую постучать?

Я слегка опешил.

- Ваша самоуверенность просто изумительна, мой принц. Если г-н Монсегюр не открыл двери мне, с чего вы решили, что он отопрет вам?

- Ну, как знать, как знать…

Не дожидаясь моего ответа, он поднялся в башню, и почти тут же вернулся.

- Тихо, - сказал он, озабоченно глядя вверх сквозь плотную завесу дождя. – Слишком тихо. Не нравится мне это. А вы через балкон не пробовали?..

Идея была хорошая, но я надулся – было обидно, что не мне самому она пришла в голову.

- Хорошо, я полезу. Только – чур! Вы останетесь здесь.

- И не подумаю, - усмехнулся герцог.

- Да как вы…

В бессильной ярости я подскочил к нему.

- Ну, и что вы сделаете? Убьете меня? Так у вас и меча с собой нет, да, если бы и был… В общем, как хотите, а я лезу.

И, не тратя лишних слов, он схватился за мокрый уступ, подтянулся и легко, как ящерица, стал взбираться по стене, цепляясь руками то за камни, то за ветви дикого винограда.

Да, видимо, опыта ему в подобных вылазках было не занимать!..

Чертыхаясь на чем свет стоит, я сбросил мокрый плащ прямо на Флер и последовал за ним. И, поскольку я тоже успел натренироваться в подобных упражнениях, окна мы достигли почти одновременно.

Его высочество легонько поддел ногтем раму, и она распахнулась. Через секунду мы, мокрые, как цуцики, ввалились в комнату.

- О, господи! – невольно вырвалось у меня из груди.

- Боже милостивый! – с ужасом прошептал герцог.

Такого не ожидал даже я. Комната из изумрудной сделалась алой. Кровь заливала ковер, алые отблески вспыхивали на шторах. Кровь была везде: казалось, будто испуганные тени под потолком – и те плачут кровью.

Граф Монсегюр лежал на полу лицом вниз между кроватью и камином. Его рассыпавшиеся по ковру волосы тут же подхватил ворвавшийся в окно ветер, и со стороны казалось, будто на полу задрожала и забилась чудесная раненая птица.

- Александр! – закричал я (а, может быть, это крикнул герцог – я уже ничего не понимал и не видел, кроме алых дорожек в черном шелке волос моего друга).

Мы бросились к нему, и мне уже было глубоко наплевать, где были мои руки, а где руки его высочества – наши сердца бились в унисон в одном взволнованном и страстном порыве.

Перевернув графа на спину, мы торопливо наклонились над ним.

Он был бледен, плотно сомкнутые почерневшие веки тихонько подергивались, и кровь на его губах била тоненькой струйкой – она нежно змеилась по завораживающему хрусталю его лица, над совершенством которого столько веков трудились самые искусные и самые безжалостные мастера во Вселенной.

- Манноли белле ганноли… Красота безжалостная и беззащитная,- чуть слышно прошептал принц.

Не решаясь прикоснуться, он несколько раз провел рукой по воздуху в миллиметре от лица моего друга, а затем, опомнившись, положил его голову к себе на колени.

- Принесите воды, Горуа!

- Я? – опешив от такой наглости, я растерялся.

- Ну, не я же. Видите, я занят. Ну, живее, поворачивайтесь!

Граф негромко застонал, и кончики его ресниц слегка дернулись.

- Не садитесь за руль, Айседора, или снимите шарф – сегодня сильный ветер, - вдруг зашептал он, и по лицу его пробежал ветерок страдания. – Пакт – фальшивка, и война будет 22 июня… Чарльз – не ваша судьба, Диана… А «Титаник» все равно утонет.

- Что он такое говорит? – герцог наклонился над моим другом, жадно ловя каждое слово его кровавого шепота. – Я ничего не понимаю.