Наконец, когда солнце было уже высоко, он буквально вытолкал меня из постели и, чтобы более меня не искушать, встал сам, завернувшись в алую простынь наподобие римской тоги.

- Я похож на сенатора? – улыбнулся он, наливая мне вина, а себе кофе (он обожал по утрам пить этот свой ужасный напиток мавров).

- Скорее, на Адониса. Или на Аполлона.

Отставив бокал, я потянулся к нему с поцелуем. Однако он быстро остановил меня, приложив палец к моим губам.

- Нет, Горуа. Иначе вы никогда отсюда не уйдете. Ступайте к себе. Только не через окно – для этого уже слишком светло. Идите обычным путем. Через час я буду ждать вас в фехтовальном зале.

- Но, Александр! – я сделал было новую попытку его поцеловать, но в дверь неожиданно постучали.

- Что случилось? – резко и громко спросил граф.

- Письмо от короля, срочно! – тут же донеслось из-за двери.

Я замер с бокалом в руке. Великий магистр нахмурился.

- Я сейчас спущусь в залу. Подождите.

Однако за дверью так просто отступать не собирались.

- Извините, монсеньор, но дело не терпит отлагательств.

Я сделал было движение к окну, но граф удержал меня. Он быстро втолкнул меня в альков и задернул тяжелые бархатные шторы.

- Входите! – я услышал, как скрипнула дверь, и с любопытством приник глазами к щели между покрывалами.

Вошедшим оказался священник, вернее, судя по одеянию, монах. Молодой человек лет 25-ти, высокий, крепко скроенный, с коротко стриженными густыми черными волосами. В полумраке плохо было видно его лицо, но ощущение от него было какое-то мрачноватое. На фоне черной сутаны в глаза бросался большой серебряный крест на груди.

«И в каком монастыре, интересно, выращивают таких богатырей?» - подумал я, с насмешкой глядя, как инок, не поднимая глаз, чтобы ненароком не взглянуть на полуодетого монсеньора, проходит в комнату.

- Давайте письмо, - граф протянул руку, и тут…

Я не знаю, как и каким образом стоящий перед ним смущающийся увалень вдруг превратился в молнию – мгновенно разящую черную молнию, которая, выхватив спрятанный в кресте кинжал, метнулась к графу.

Я ничего не успел сделать, я успел только задушено вскрикнуть и уронить бокал, как граф превратился в другую молнию, которая мгновенно-беззвучно столкнувшись, скрестившись, вонзившись в первую, в считанные удары сердца повергла ее на пол, заломив руку так, что хрустнули кости.

Кинжал выпал и со звоном покатился по полу.

Опомнившись, я тут же оказался рядом.

- Господи, Александр, вы целы?

Однако он не обратил на меня внимания, он по-прежнему стоял над поверженным противником, заламывая за спину его огромную, словно медвежья лапа, руку.

- За что? – тихо спросил он.

Тот, корчась от боли, сопел, не поднимая глаз.

- За что? – чуть сильнее сжав его руку, повторил граф.

- Будь ты проклят, инкуб! – прохрипел молодой человек, поднял голову с явным намерением плюнуть в лицо противнику, но, увидев, наконец, того, кого минуту назад готов был сразить кинжалом, тихонько охнул и обмяк на полу, как куль с мукой.

«Что ж, - злорадно подумал я, - тут не помогут не молитва, не вериги».

- Господи, - прошептал монах, и я с изумлением и каким-то мрачным удовлетворением увидел, как слепая ненависть, боль и ярость в его упрямо-черных глазах уступают место страстному, может быть, первый раз в жизни испытуемому восторгу и преклонению. – Мне говорили, что вы сам сатана, но… Я не верю, чтобы сатана был так прекрасен!..

- Сатана может принимать всякое обличие, - усмехнулся граф, от-пуская противника (даже я видел, что молодой человек сейчас скорее отру-бит себе руку, чем причинит какое-либо зло великому магистру).

- И даже – бога? – трепеща всем телом, хрипло спросил монах.

Граф снова усмехнулся и поднял с пола кинжал в форме креста.

- Ну, об этом, молодой человек, вам лучше спросить у самого сатаны. К сожалению, или, к счастью, не знаю, как вам будет приятнее, я – не он.

Он покрутил кинжал в руках и после короткой паузы тихо спросил:

- Отец Афраний?

Не спуская изумленных глаз с графа, монах быстро кивнул.

- Он сказал, чтобы я ни в коем случае не смотрел на вас. Что вы – дитя сатаны и, что, если я вас убью, я избавлю мир от греха и насилия.

Великий магистр вздрогнул так, что едва не выронил кинжал.

- Отец Афраний ошибся только в одном: я не дитя сатаны. Скорее – наоборот (в его голосе, словно капля яда в бокале вина, растеклась горькая ирония). А в остальном он прав. Наверное, гуманней было бы позволить вам сейчас меня убить.

Он задумался и скрестил на груди руки.

- Я не понимаю, - монах робко и просительно коснулся кончиком пальца алой простыни, которая, мягкими складками струясь по телу графа, оставляла простор для полета моих нескромных фантазий. И, судя по глазам бедного монаха – не только моих.

- Мне сказали, что вы – инкуб, что вы соблазняете мужчин и женщин своей красотой. Это правда?

- А сами вы как думаете? – в прекрасных глазах магистра мелькнула горькая насмешка.

На мгновение лицо монаха исказила гримаса душевной муки, страха и сожаления, которая уже через минуту сменилась неиссякаемым и ничем неуничтожимым страстным восторгом.

- Я думаю, что это правда, - сказал он тихо и покорно, словно смирившись с неизбежностью. – Перед тем, как прийти сюда, я два месяца умерщвлял плоть постом и молитвой, но… Я признаю, да, господь бессилен перед вашими чарами, монсеньор. У них иной источник – они сильны, как сама земля.

- Нет, еще сильнее, - граф медленно протянул ему кинжал. - Забирайте и уходите. Вы свободны.

В глазах молодого человека показалась растерянность: он смотрел на графа так, если бы тот предложил ему сейчас забраться по лестнице на небо.

- Но ведь…как же так? Я ведь…я хотел вас убить.

- Но не убили же, правда? – улыбнулся мой друг. – Уходите. Я знаю, что вы более этого делать не будете. Ведь так?

- Да пусть меня лучше распнут на дыбе! – с такой горячечной поспешностью воскликнул монах, что я даже испугался, как бы он, бедняга, не тронулся рассудком от избытка чувств. – Господин граф! – Он снова бросился в ноги великому магистру, словно большой черный медведь. – Позвольте мне искупить свою вину – позвольте быть вашим рабом, служить вам, молиться на вас!..

- И каждую минуту вздыхать обо мне? Ну, уж нет!

Чуть помедлив, монсеньор неожиданно опустился на колени на пол рядом с монахом.

- Как вас зовут, молодой человек и откуда вы родом?

- Франсуа Мерсье из Беарна.

- Так вот, Франсуа из Беарна, - великий магистр положил руки ему на плечи и заговорил. Голос его вдруг сделался тягуч и вязок – он пленял, обволакивал, оплетал, словно невидимая паутина, и не было на свете ничего прекраснее и желаннее, чем эта паутина. Он звучал и как рождественский хор, и как колыбельная юной мадонны, и как грешное признание в неутоленной страсти.

Я почувствовал, как комната качается и плывет у меня перед глазами, и поспешно опустился на кровать, помимо воли жадно вслушиваясь в слова, обращенные не ко мне, но так соблазнительно струящиеся, что невольно хотелось ловить их губами, как волшебный напиток.

А, между тем, граф не говорил ничего особенного или необыкновенного. Неторопливо и негромко он повторял самые обычные вещи:

- Так вот, Франсуа из Беарна. Сейчас вы встанете и, не оборачиваясь и не говоря ни слова, покинете эту комнату и этот замок. Вы выйдете отсюда и отправитесь домой, в Беарн, к матери и сестрам. Будете растить скот, работать на земле, а по воскресеньям ходить в церковь, как добрый христианин. Через год вы женитесь на вдове булочника, и у вас будет 4-ро детей. Вы никогда не были монахом. Вы не знали никакого отца Афрания. И вы в глаза никогда не видели графа Монсегюр, прозванного инкубом. Все поняли? Повторите!

- Я покину замок. Я вернусь в Беарн, - медленно, как сомнамбула, глядя в глаза графу вмиг побелевшими, словно выцветшими, глазами, повторил молодой человек. – Я женюсь на вдове булочника. Я не знал отца Афрания. Я никогда не видел графа Монсегюр. Я все понял.