Граф Монсегюр задумчиво посмотрел на молодого человека.
Я в свою очередь подобрался и с любопытством уставился на графа. Ну, игру я его, предположим, слышал, а вот то, что он поет, было для меня новостью.
- Я очень редко пою, - сказал он осторожно, словно нанизывая бусины, подбирая слова. – И желательно так, чтобы никто не слышал. Но вовсе не потому, что не люблю петь или делаю это плохо. Скорее – напротив. О сиренах, надеюсь, слыхали?.. Для людей это опасно.
- Во-первых, мы – маги, - пряча глаза, мягко возразил молодой человек. – А, во-вторых, я слышал, что, будто, когда вы поете, звезды начинают звенеть. Так говорил один человек, и я ему верю. Он прятался от инквизиции на реке, в камышах, и слышал, как вы пели, сидя у воды на камне.
- И что же с ним теперь стало, с этим человеком?.. Ведь он, если я не ошибаюсь, маг, из ваших.
Домиан помрачнел и еще ниже опустил голову.
- Он двинулся рассудком. Пытался научиться летать и разбился.
- Вот видите!
- Но, монсеньор!.. Мы уже говорили об этом между собой – мы будем готовы – мы поставим защиту. Раз в жизни хочется не только увидеть настоящее чудо, но и услышать. Тем более, если есть такая возможность.
- А мой друг?
Домиан с грустью скользнул по мне глазами.
- Вы же сами знаете, граф: ваша кровь позволяет ему безбоязненно наслаждаться вашей любовью. И, если его не свела с ума ваша красота, я думаю, что он в силах будет вынести и чары вашего голоса.
- Пожалуйста, Александр,- прошептал я в свою очередь.
Уж очень я был заинтригован. Нет, я всегда знал, что голос его обладает той удивительной, чарующей певучестью, которая должна ложиться на музыку, как лунный свет на гладь океана, а тут предоставлялся случай узнать это наверняка.
- Хорошо, - он более не противился и взял в руки лютню. – Я спою вам одну старинную балладу. О любви, которая не дает этому миру рассыпаться в прах.
Пальцы его коснулись струн, и та удивительная, вонзающаяся в душу мелодия, которую я слышал по ночам из окна его спальни, полилась над темнеющим лесом.
Мы все ожидали чуда, и каждый, как мог, готовился его принять, но, когда чудо произошло…
Голос его зазвучал внезапно, словно упал с неба. Низкий, может быть, даже слишком низкий для его утонченно-изысканной, словно искрящейся хрусталем, красоты, он порой то взлетал, то карабкался на такую душеубийственную высоту звездного сопрано, что сияющие над нашими головами далекие звезды невольно вздрагивали и начинали звенеть ему в ответ. Словно тонкая жемчужная нить протянулась между мирами, и мы шли по ней, не глядя вниз, шли, протянув руки к свету невиданных и незнакомых галактик, не помня прошлого, не зная будущего, и сердца наши трепетали от восторга и страсти в ладонях прекраснейшего из ангелов, голос которого вел нас из вселенной во вселенную.
Меж звезд и облаков
Есть маленькая дверь,
Мы будем там среди миров –
Ты только верь мне, верь.
Мы будем там любить,
Как солнце любит бриз.
Мы будем над землей парить
И не посмотрим вниз, -
глядя в мои плачущие глаза, пел он, словно скользя по краю разделяющего нас неумолимым лезвием космического абсолюта далекого берега далекой планеты, где нет места людям. Но он протягивал руку к моему сердцу и звал за собой – наперекор всем существующим на свете законам, запретам, правилам и договорам. И я шел за ним.
Накроет землю тень,
Качнется колыбель.
И снова будет новый день –
Ты только верь мне, верь.
От солнца к солнцу луч,
От сердца к сердцу свет.
Открыта дверь, и найден ключ
Средь лебедей-планет.
Слова летели, слова упрямо рвались к звездам, забирая с собой сердца слушающих. Я не знаю, какая нужна была защита, какое противоядие от этого пленительного яда, который зажигал кровь, превращая ее с солнечный свет, и заставлял слушателей пройти все муки ада без надежды на рай.
Раскроют нам объятья облака,
Как слезы, брызнут над землей века,
Где-то высоко заплачут ангелы –
И о сердце разобьется колокол.
Он умолк. А слова все летели. А голос все еще звучал, пронзая сердца, терзая сердца, даря такое наслаждение, за которое можно вынести все на свете муки.
Люди медленно приходили в себя. Чудо свершилось, но как теперь жить дальше?.. Тот, кто однажды увидел рай, ни за что не захочет вернуться на землю.
- Спасибо, монсеньор, - прошептал Домиан; голос его дрожал, а в глазах стояли слезы. – Вы показали нам путь к звездам.
- Найдете ли вы дорогу обратно? – с грустью глядя на притихших вокруг костра магов, спросил граф.
- Вам не нужно беспокоиться об этом. Мы знали, на что шли. Пойдемте, я покажу вам ночлег.
Нас проводили жадно-тоскующие взгляды. Так смотрят умирающие от жажды в пустыне странники на возникающий и исчезающий перед их затуманенными глазами мираж океанского прилива.
- Вы можете заночевать в моем доме, - Домиан кивнул на высокую деревянную крышу за деревьями, - или пойти на сеновал. Мы вчера только-только накосили траву для животных. Выбирайте.
- Мне все равно, - пожал плечами магистр; было видно, что он искренне сожалеет о том, что поддался уговорам молодых людей у костра.
- Отведите нас на сеновал, - решил я.
Перспектива ночевки в доме сгорающего от страсти молодого мага мало меня устраивала – не хватало еще, чтобы он всю ночь прислушивался к тому, чем мы занимаемся в спальне.
По всей видимости, Домиан без труда прочел мои мысли – он быстро скользнул по мне глазами, вспыхнул и отвернулся.
Сеновал был рядом на лугу.
========== Глава 12. ==========
Сеновал был рядом на лугу. В темноте отсюда хорошо был виден отблеск костра. Мой г-н задумчиво оглянулся.
- Как они теперь?
Домиан тихонько усмехнулся.
- Не маленькие, справятся. Я проверил – у всех была хорошая защита. Так что безумие им не грозит. Что же до остального – пусть себе мечтают о вас. В конце концов, мы тоже люди, а людям необходимо иметь бога.
Краем глаз я увидел, как прекрасная рука моего друга сжалась в кулак.
- Так просто… Оказывается, это еще проще, чем они думают, - загадочно прошептал он, подставляя лицо звездам. – Если маги поддались с такой легкостью, то, что же говорить об обычных людях. Ванда права: мне даже не нужно ничего делать – просто быть приманкой. Душеубийственной приманкой, обещанием, которое никогда не исполнится.
- Послушайте, монсеньор, - Домиан решительно сжал губы и посмотрел прямо в глаза моему г-ну. – Прошу прощения, что вмешиваюсь, быть может – это не мое дело, но… Вам лучше сделать то, что требуют от вас Эти, Со Звезд.
- Вот как? – прекрасные глаза магистра с любопытством остановились на молодом человеке. – Вы – сильный маг, если сумели сейчас проникнуть в мои мысли.
- Я прошел 4-ую ступень посвящения, - покраснел Домиан.
- Говорите, я слушаю.
- Г-н магистр, - глаза молодого человека с восхищением и плохо скрытой нежностью скользнули по моему г-ну. – Вы рождены быть богом, так почему же вы отказываетесь им быть? Неужели судьба человечества дороже для вас собственной жизни, свободы и счастья? Кто для вас люди? Они вам чужие, и вы чужой для них. Да и потом… Вы так прекрасны, что человечество простит вам, что бы вы с ним не сделали. Глядя на вас, оно даже этого не заметит.
В чудесных глазах магистра мелькнуло что-то – далекий отсвет далекой звезды, или же просто пламя костра. Он глядел на мага с грустью и пониманием, он видел, что тот говорит искренне.
- Г-н маг, - в тон Домиану грустно ответил он. – Вы спрашиваете, что и кто для меня люди?.. И вправду – никто. Не считая того, что меня родила женщина, меня любила и воспитала женщина, и что я люблю не кого-нибудь, а человека. Вы говорите, что люди даже не заметят, по какому пути и куда их направят, что им будет все равно. Но ведь я-то знаю. Я знаю, каким должен быть этот мир без нашего вмешательства, и каким он станет, если будет игрушкой в руках ангелов. Да, он будет совершенным, кристально чистым и звенящим, как хрустальный шар – в нем не будет ни болезней, ни войн, ни раздоров, ни революций, ни злобы, ни ненависти. Но в нем не будет так же любви и человечности, той невероятной, почти фантастической тяги к познанию, той фанатичной одержимостью страстью, которыми страдают (нет, которыми имеют счастье страдать) все люди. Да, не будет кровавых репрессий, не будет Варфоломеевской ночи, не будет похода Наполеона, Гулага и Титаника, не будет ни Гитлера, ни Сталина, ни Муссолини. Не будет ужасов Холокоста, не будет ядерных бомб, сброшенных на Хиросиму. Но вместе с тем не будет и Шекспира. Не будет Рафаэля, Ньютона, Моцарта и Эйнштейна. Не будет открытия Америки и покорения Эльбруса. Не будет ни полетов на луну, ни синема, ни вальса, ни балета. Не будет прелюдий Шопена и загадок Сальвадора Дали. Не будет самого прекрасного на земле города – не будет Санкт-Петербурга. Вы не понимаете и не можете видеть многого из того, о чем я говорю, но поверьте – я знаю. Я видел, я был там. И я не знаю, какой путь лучше. Но, думаю, что для бабочки будут природнее крылья, а не, скажем, щупальца, для тигра – хвост и лапы, а не плавники, а для человека – его собственный, уготованный ему земными законами и судьбой путь, а не навязанный сверху, пусть совершенный, но иной, чужой для него путь, закон и порядок. Насилие не может быть истиной. Насилие не может нести добро. Это я знаю по себе. Рано или поздно такое насилие начинаешь ненавидеть всем сердцем, даже если это насилие и дает тебе неземное блаженство.
