Великий магистр покачал головой: его лицо такое чарующе прекрасное и в то же время почти по-монашески строгое, напоминало сейчас волшебное зеркало, в котором под влиянием заклинаний одна картинка быстрее молнии сменяет другую.

- Да что вы можете понимать, Эрика! – негромко и хрипло воскликнул он. – Десять лет назад Ванда изменила линии на ее ладонях так, что, стоит мне только нарушить договор, как она умрет – от простуды, от сердечного приступа, от укуса клеща!.. Им даже делать ничего не придется – все случится само собой. Десять лет я играю по их правилам, делаю то, что считаю отвратительным и недостойным, десять лет я пытаюсь найти выход из замкнутого кольца возможного, желаемого и того, что невозможно никогда. А теперь… Вот теперь пришло время, и от меня требуют решительных действий – ваш мир должен измениться, изменить его должен я в соответствии с контурами, намеченными игроками из другого мира. И я ничего, ничего не могу с эти поделать!..

На губах его показалась кровь, он задохнулся и закашлялся.

- Александр! – я бросился к нему, однако Эрика меня остановила.

- Уйди, юноша. Ты ему не поможешь. Это не кровь, а наши слезы – слезы человечества.

Она обхватила руками его прекрасную голову и стала что-то шептать вполголоса – в тишине ее слова словно бы обрастали плотью и, подобно прохладным дождевым каплям, падали на истерзанные непереносимой болью губы графа. Через несколько минут кровь перестала идти, но он не спешил отстраняться от женщины. Он тоже зашептал что-то быстро и лихорадочно на том же незнакомом пронзительно-певучем языке, так похожем на шелест теплого ночного ветра. И женщина слушала, слушала, то и дело с грубоватой лаской касаясь его заливающих плечи черных волос – таких же прекрасных и таких же своевольных, как он сам.

- У тебя два пути, - повторила она, как только он замолчал, - и оба для тебя неприемлемы. Значит нужно искать третий.

- И где же мне искать его, мать Эрика? – с болью и надеждой спросил граф.

- Загляни в себя, мальчик. Слушай свое сердце. Твоя сила еще только просыпается. А пророчество… Не сейчас, так через тысячу лет, но оно непременно исполнится, и в одной из следующих своих жизней ты найдешь ответ на свой вопрос. А сейчас иди – наслаждайся своей любовью, пока у тебя есть возможность. Может быть, именно она и поможет тебе принять верное решение.

Она поднесла к его губам большой деревянный ковш с рунами.

- Это травы, собранные в ночь полнолуния перед праздником Деметры. Они уменьшат твои страдания и дадут тебе на время забыться. Нельзя себя все время терзать, мальчик. Не нужно бояться своей красоты, не нужно стесняться своего совершенства – ты призван быть богом, так будь им. Только ведь бог богу рознь. Любовь – вот, что даст тебе силы, она – единственное, что тебе сейчас нужно.

Граф сделал несколько глотков, и колдунья передала ковш мне.

- Выпей и ты, человек. В твоих жилах кровь ангела – она даст тебе возможность познать то, что не дано познать людям – она даст тебе возможность насладиться любовью ангела. Так наслаждайся же, пока время на вашей стороне! Люби его и помни: большего, чем он тебе сейчас отдал, никто в целом мире дать тебе уже не сможет.

А потом наступила какая-то удивительная прозрачность и тишина. И в этой прозрачности, в этой тишине мы плыли куда-то через лес – да-да, именно плыли. Ноги, словно не касались земли, а тело было легким, словно сотканным из лунного луча, как будто бы и я тоже на время стал ангелом.

Нас вела Зингарелла – бесшумно скользила она, подобно белой ночной бабочке, и красные ленты в ее волосах вспыхивали алыми огоньками, словно поцелуи моего г-на.

Через несколько мгновений глазам нашим открылась поляна – самая чудесная поляна, которую я когда-либо видел в своей жизни. Она была буквально усеяна, усыпана цветами. Цветы были самые разные – огромные, в человеческий рост, и крошечные, словно незабудки. Розовые, синие, красные, белые, желтые, голубые… Похожие и на розы, и на орхидеи, и на ландыши, и на хризантемы, и еще на тысячу других цветов, названия которым я даже не знал .Они цвели, они благоухали, они вздрагивали от легкого движения воздуха и тянули к небу свои изящные лепестки-руки. В каждом из них билась жизнь, и каждый из них, словно родившийся на свет младенец, был прекрасен своей особенной красотой.

- Поляна Любви, - сказала Зингарелла, с грустью поглядывая на графа. – Эти цветы оставляют здесь влюбленные – каждый из них создан и рожден страстью. Мать Эрика хочет, чтобы и вы оставили здесь свой цветок – такова наша традиция.

На мгновение в ее грустных черных глазах вспыхнуло что-то похожее на надежду, но…Она покосилась на меня и только вздохнула:

- Было бы не так обидно, если бы вы отдали свою красоту хотя бы магу… Впрочем, - тут же быстро добавила она, - это ваш выбор и ваше право. Если я вам когда-нибудь буду нужна…ну, мало ли зачем – на свете ведь случается всякое, вдруг и вам понадобиться помощь бедной цыганки, - вы только позовите меня, и я везде вас найду.

Она исчезла, растворилась в тумане – бледно-розовом душистом тумане, волшебным покрывалом окутывающим землю.

Великий магистр прошел в центр поляны, жадно, всей грудью вдыхая пряный цветочный аромат.

- Александр! – окликнул я его.

Со мною что-то начинало твориться: краски перед глазами неожиданно вспыхнули, сделались ярче и насыщенней. А тишина – тишина зазвучала еще более пронзительно. Я вдруг услышал в ушах стук собственного сердца, а в груди стало горячо, как будто бы где-то там, внутри меня родилось солнце, и теперь в жилах у меня вместо крови бурлят его горячие лучи.

«Ведьмин напиток!» - отчетливо пронеслось в голове. Но я не испугался – я знал, что бояться мне нечего и некого, кроме себя. Нет, себя я не боялся тоже: сейчас, в эту минуту, охваченный сумасшедшим любовным желанием, я боялся только одного – что этот по-прежнему стоящий ко мне спиной ошеломительно прекрасный юный мужчина, в котором удивительная чистота самым фантастическим образом сочеталась с такой же фантастической страстью, скажет мне «нет».

Но он не сказал мне «нет», хотя наверняка видел, какая буря бушевала в моей груди в эти минуты. Казалось, что он просто любуется цветами, но я видел, я очень хорошо видел, как напряглось, вытянулось, зазвенело в объятиях розового тумана все его тело.

- Вам нравится, как пахнут розы, Горуа? А жимолость? А ландыши, а фиалки?..

- Я предпочитаю сирень, - усмехнулся я, подходя к нему сзади.

Страсть нахлынула внезапно и с такой силой, что я подумал: я умру, если не смогу утолить ее сейчас же.

Он, по всей видимости, чувствовал то же самое – стоило мне при-коснуться к нему, как он вспыхнул и задрожал, словно свеча на ветру.

- Старая ведьма опоила нас любовным напитком, - улыбнулся он, отвечая на мое объятие.

-А вы что же – не догадались, что пьете? – замирая от ласки его рук – нежных, как шелк, и неумолимых, как сталь, с трудом разлепив мигом пересохшие губы, спросил я.

- Конечно, догадался, но так хотелось попробовать!..

Его лицо было совсем близко – лицо и губы хрустального бога, на которых вечная, как мир, обычная, наша земная страсть боролась с внеземной отрешенностью.

- Господи, Александр, - я взял его лицо в свои ладони. – Мать Эрика права: вы и вправду такой чистый, что даже страшно. Хочется или убить вас, или умереть самому.

Он грустно улыбнулся своими чудесными глазами.

- Я чистый с вами, mon chere. С вами и для вас.

А потом мы упали и покатились по траве. А потом мы куда-то летели, отвергая законы пространства, времени и земного притяжения…

ОН был моим притяжением, моей страстью, моим богом и творцом.

…Я был почти без чувств, когда щеки моей коснулось что-то прохладное. Я открыл глаза и обмер. Прямо над нашими головами расцвел цветок – самый прекрасный, самый фантастический цветок, который когда-либо расцветал на этой планете. Он был похож на розу. И на хризантему. И на гвоздику. Ослепительно белый, словно покров Богоматери, а края лепестков розовые, и дальше – ярко алые, словно кто-то нечаянно обмакнул его в свежепролитое вино. Или кровь.