Наконец, ее плотно сжатые губы дрогнули, и она проворчала не-громко и как бы между прочим:

- И вправду – ангел!.. давненько я не встречала вашего брата. А ты, помимо всего прочего, еще и инкуб. Верно?

- Верно, - он опустил глаза, но тут же вскинул их снова и вкрадчиво сказал:

-Я не сделаю вам ничего плохого. Я не за этим сюда пришел.

Она вдруг рассмеялась – задиристо и звонко, совсем по-молодому.

- Да я тебя и не боюсь, г-н Монсегюр, - упершись руками в бока, она снова пристально взглянула на графа. – Моложе была бы – испугалась, а сейчас… Я гораздо старше, чем ты думаешь, г-н ангел, и все мои страсти давным-давно перегорели. Я могу только посмотреть и сказать беспристрастно: да, ты и вправду ослепителен, невероятен, несравненен. Скажу даже больше: за всю мою жизнь я ни разу не встречала такого, как ты, хотя достаточно повидала и ангелов, и инкубов. Видимо, на сей раз ЭТИ, там наверху, постарались на славу – вон даже вампирша твоя (мадам Ванда – так?) и та сомлела. Только не пытайся меня очаровать, это бесполезно – я все ваши уловки знаю и вижу насквозь.

На губах великого магистра вдруг появилась улыбка - удивительная, одновременно чарующая и трагичная, зовущая и ускользающая, страстная и пронзительно чистая, как слеза Мадонны. Та улыбка, от которой земля ускользала из-под ног, и солнце смущенно пряталось за тучи.

- Лжете, Эрика, - тихо зазвучал над поляной его голос с той особенной надрывно-пленительной хрипотцой, которая растапливала ледники и приводила в трепет святых, - вы говорите неправду. Даже отсюда я слышу, как стучит ваше сердце.

Мать Эрика нахмурилась, затем в ее изумрудных глазах на мгновение мелькнуло что-то похожее на уважение.

- А ты и вправду силен, магистр. От тебя не закроешься. Ладно – заходи в дом раз пришел, а там посмотрим.

Мы вошли в дом. Здесь было все очень просто и очень чисто, как в небогатой крестьянской избе. Стол, лавка, печь, плетеные корзины с овощами и фруктами, ткацкий станок в углу. В одной из корзин спала на подоконнике большая серая кошка.

- Присаживайся, магистр. И ты, мальчик, - она посмотрела на меня и фыркнула. – Притащил с собой человека!.. Угораздило же тебя, Монсегюр. Впрочем, о вкусах не спорят – тем более, что юноша, кажется, и вправду милый.

Под ее пристальным взглядом я сжался в комок и сел на одну из лавок, изо всех сил стараясь занимать как можно меньше места.

Колдунья посмотрела на графа – пытливо и просто, теперь уже не скрывая восхищения, сдержанного, хорошо контролируемого, но все-таки восхищения.

- Давным-давно, когда я еще была молодой девицей, как вот сейчас Зингарелла, - медленно заговорила она, сложив перед собой свои большие сильные руки, ладонь к ладони, - в непроходимых лесах рек и озер Нового Света стоял древний Храм – один из тех храмов, на руинах которого великий магистр несколько ночей назад отдал свою кровь человеку. Жрецы этого Храма поклонялись живым богам – ангелам, прекрасным пришельцам из другого мира.

Бесчисленное число тысячелетий назад ангелы пришли на эту землю, создали этот мир по образцу и подобию своего мира, и создали людей по своему облику и подобию, создали, как свою бледную копию, как рабочий материал, не дав им ни своей красоты, ни своей силы.

Однако то, чего не дали людям их творцы, дала им земля, из плоти и крови которой они были созданы – она дала им безумную, всепоглощающую жажду любви и столь же безумную жажду познания.

Кому на самом деле принадлежит этот мир – ангелам или людям?

Первые считают себя вправе переделывать его по своему вкусу, исходя из своих требований к совершенству, то и дело вмешиваясь в человеческую историю. Однако у людей и у ангелов слишком разные понятия о совершенстве, гармонии, добре и справедливости. И пока существует этот мир, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие продолжается одно и то же: ангелы пытаются навязать людям свою волю, люди отстаивают свое право на самостоятельность, а мир трещит по швам от ненависти, войн и безверия.

Так вот: на стене одного из Храмов Тысячи Солнц я увидела древнее пророчество. В нем говорилось, что рано или поздно придет НЕКТО – ангел с человеческим сердцем, прекрасный, как звезда, но вобравший в себя всю боль, всю горечь, все тревоги и сомнения нашего человеческого мира. Ангел, рожденный женщиной. Ангел, призванный уничтожить этот мир, и Ангел, который станет спасением этого мира. Бог, который отречется от звезд и перейдет на сторону людей. Благословенный и проклятый, иуда и святой.

- И вы…вы действительно верите во все это?

Я видел, как в одно мгновение вишневые губы магистра сделались белыми-белыми, словно покрылись корочкой льда; непроизвольным движением он приложил к виску руку, словно пересиливая чудовищную боль.

- А, если все это просто красивая сказка?..

Мать Эрика посмотрела на него еще более внимательно и как будто бы даже с сочувствием.

- А ты разве не знаешь?.. Ведь для ангела заглянуть в будущее все равно, что сдуть пенку с горячего молока.

Граф Монсегюр опустил глаза и побледнел еще сильнее. Я даже испугался: не хватало еще, чтобы он прямо здесь лишился чувств!.. Но он сделал глубокий вдох и, с трудом выровняв дыхание, ответил:

- Вы же провидица, мадам Эрика, и хорошо знаете, что предсказатели зачастую предпочитают не смотреть в собственную судьбу. Да и потом…я все же надеюсь – а вдруг я ошибся? Ангелы ведь тоже ошибаются.

- Да, - усмехнулась она. – Но ошибки ангелов стоят жизни ми-рам и планетам. Дайте мне руку, г-н Монсегюр.

Она осторожно, словно бесценный бриллиант, обеими руками взяла руку магистра.

- Такими руками грех держать меч. Такие руки не предназначены для разрушения, - прошептала она и, опустив голову еще ниже, перевернула руку молодого человека ладонью вверх.

Легко и осторожно, почти не касаясь, ее грубые обветренные пальцы скользили по хрустальной руке графа – будто спрашивали и ласкали одновременно. И каждое прикосновение переворачивало страницу его жизни.

Наконец, она подняла голову. Лицо ее по-прежнему было бесстрастным и замкнутым, но глаза… Чего более было в ее глазах – восхищения или жалости? Она вдруг протянула руку и погладила его по голове – ласково, словно спящего ребенка.

- Бедный, бедный мальчик, - сказала она так, будто обращалась к самой себе. – Да-да, совсем еще мальчик. Господи, да какой же из тебя ин-куб?! Ты же такой чистый, что даже страшно. Кто же над тобой так надругался, милый юноша? Ведь это же все равно, что назвать Богородицу девкой.

Она замолчала, а потом, после паузы, такой долгой, что часовая стрелка успела несколько раз оббежать циферблат, сказала тихо и твердо, словно зачитала приговор:

- Ты не ошибся, Монсегюр. Только не спрашивай меня ни о чем – я ничего не знаю. Это твой выбор и только твой. У тебя два пути, и оба они тебе хорошо известны. Хочу только предупредить: если ты пойдешь по пути ангелов, и пророчество не свершиться, мы будем защищать свой мир сами, защищать отчаянно и до конца. И маги, и люди. Пусть этот мир нас отверг, превратил в изгоев, но он все равно наш – наша плоть и кровь.

- Вам никогда не победить в этой войне, - граф с горечью посмотрел на женщину. – Всех ваших сил не хватит для того, чтобы выстоять против ангелов. Вы все погибните.

- Да, мы погибнем. Если ты нам не поможешь.

- А, если помогу?

- То погибнешь сам.

- Хорошенький у меня выбор, - рассмеялся великий магистр и тут же стал снова серьезен. – У меня связаны руки, Эрика. За всю мою жизнь у меня было только два человека, которых я любил. Это вот он (граф быстро кивнул в мою сторону) и еще…еще одна женщина в монастыре.

- Я знаю, - зеленые глаза колдуньи сделались темными, как ночной океан, в голос – холодным, как лед. – Графиня Монсегюр. Она и есть тот самый крючок, на котором тебя держат вот уже 10-ть лет. Один неверный шаг – и ты ее погубишь. Я понимаю. Она научила тебя любить так, как умеют любить только люди. Она отдала тебе свое сердце. Но ведь ты же ангел, Монсегюр – придумай что-нибудь!.. Нашел же ты выход для мальчишки.