- Хорошо, - сказал он, наконец, медленно обдумывая каждое слово. – Пожалуй, мне нужен начальник охраны. Можете остаться, но с одним условием.

- Каким? – не чувствуя подвоха, я буквально подскочил от счастья.

Он посмотрел мне в глаза – с иронией и еще чем-то напоминающим сожаление.

- Дайте клятву, что никогда и не при каких обстоятельствах не заговорите со мной о вашей так называемой любви. Думать обо мне я вам запретить не могу: жаль, конечно, но люди не способны контролировать себя до такой степени. А потому можете думать обо мне все, что угодно, и как угодно фантазировать на мой счет – бог с вами. Но никогда, слышите, никогда не пытайтесь эти свои фантазии осуществить. Иначе…

- Иначе вы что же – убьете меня? – усмехнулся я.

- Нет, - сказал он абсолютно серьезно. – Я просто выгоню вас прочь. Ну что – согласны?..

Наступила долгая пауза. Я буквально перестал дышать. То, что он от меня требовал было жестоко, но… Но у меня просто не было иного выхода. Или никогда его больше не увидеть и умереть от тоски, или – умирать медленно, наслаждаясь безумной и сладкой мукой его недостижимости.

- Да, - сказал я. – Клянусь. Я никогда не прикоснусь к вам и никогда не при каких обстоятельствах не скажу более о своих чувствах.

Капитан умолк, сосредоточенно глядя куда-то на реку. Молчал и я, искренне пораженный и захваченный его рассказом.

Вечерело, и лебеди в сумерках казались розовыми. Но капитан, скорее всего, сейчас их просто не видел: его взгляд был обращен на пять лет назад, в тот день, когда сквозь запах гари, пыли, крови и лошадиного пота ноздрей его впервые коснулся щемящий аромат сирени…

- Неужели вы, будучи рядом с ним, видя его каждый день, все эти пять лет молчали о своих чувствах? – осторожно спросил я.

Д*Обиньи кивнул.

- Да. Ведь я же дал клятву. Мы сражались бок о бок, он не раз спасал меня во время боя от смерти, я еще не раз бывал ранен, и он еще не один раз ставил меня на ноги. Но за все это время я ни разу – ни словом, ни жестом не напоминал ему о своей страсти.

- И за все это время у него не было ни возлюбленной, ни любовника? – не удержался я от провокационного вопроса.

Капитан нахмурился.

- Не уверен. Я же не следил за ним, а тем более, ночью. Одно могу сказать точно: кроме этого негодяя Дрие и мадам Ванды, лично я не видел, чтобы у него были постоянные возлюбленные. И это меня в какой-то степени успокаивало. «Должно быть, он просто холоден по природе, - решил я. – Или – Нарцисс».

- И мне так показалось! – не удержавшись, подхватил я. – А оказалось, что ни то, ни другое.

Быстрый взгляд капитана заставил меня прикусить язык.

- Да. Ни то, ни другое, - словно бы насмехаясь над самим собою, повторил он. – Появились вы и… Я сразу же понял, чем все это закончится, еще во время вашей первой встречи, когда он, пытаясь развлечься, играл с вами в поединок. У него тогда было такое лицо… За все пять лет, что я был с ним рядом, я ни разу не видел его таким…не знаю, как сказать…похожим на человека, что ли. И сейчас… Я смотрю по утрам в его сияющие глаза и думаю: «Господи, где же ваш ледяной панцирь, г-н Монсегюр? Да ведь вы же, оказывается, сама любовь!»

- Сама любовь, - эхом повторил я. – Знаете, капитан… Не обижайтесь, но ваша ошибка заключается в том, что вы все просто пытались сорвать незрелое яблоко. Вы тянули к нему руки, дергали за ветви, а оно не хотело отрываться от своей ветки. А потом пришло время, оно созрело и само упало в руки того, кто оказался рядом.

Вот так вот – оказывается, стремление говорить притчами заразительно! Никогда не ожидал от себя таких пассажей. Казалось, капитан тоже удивился.

- Пожалуй, вы правы. Знаете что, Горуа. Здесь неподалеку, сразу за лесной развилкой у дороги есть славная таверна. Я иногда хожу туда пропустить стаканчик-другой. А сегодня мне уж очень неохота пить одному - составьте мне компанию.

Колебания мои продолжались не дольше минуты – рассказ капитана потряс меня настолько, что я и сам был не против выпить.

- Надо бы предупредить монсеньора. Вдруг я ему понадоблюсь.

- До ночи еще далеко, - усмехнулся капитан. – И потом: если он захочет, он и сам узнает, где вы и чем занимаетесь. Не знаю, как, но он это делает.

Через полчаса мы с капитаном д*Обиньи сидели в таверне за грязным деревянным столом, и пили отвратительное кислое вино из залапанного кувшина. Однако мы были так увлечены предметом нашей беседы, что просто не замечали ни подкисшего вина, ни пьяных мастеровых, которые шумной компанией что-то отмечали за соседним столом, ни призывно поглядывающих на нас девиц легкого поведения, которых, оказывается, здесь было море.

- Единственное, что меня обрадовало с вашим появлением в замке, - наливая мне и себе вино в грязные стаканы, продолжал откровенничать капитан, - это то, что монсеньор прогнал наконец-то Дрие. Мерзкий был тип, садист. Видели бы вы, как он за малейшую провинность бил слуг. А еще священник! Самый настоящий инквизитор. Было заметно, что он обладает над монсеньором какой-то властью, помимо власти общего ложа. И это было для меня загадкой – ведь граф мог в любое мгновение прихлопнуть его, как муху, даже пальцем не шевельнув – одним движением бровей!.. А вместо этого… Часто приезжала мадам Петраш, эта отвратительная особа с глазами палача, и они втроем запирались в покоях монсеньора. Что они делали, о чем говорили – для меня оставалось тайной, но я видел, что после таких встреч монсеньор становится особенно холоден и замкнут, а после ночей, проведенных с Дрие, подолгу купается в реке, а затем, как ненормальный, часами упражняется в фехтовальном зале с мечом или шестом. К счастью, такие ночи не так давно прекратились.

- Он отказал падре от ложа? – залпом выпивая стакан вина и совершенно не чувствуя никакого вкуса, кроме горечи, вызванной словами капитана, спросил я.

Тот рассмеялся с чем-то похожим на удовлетворение.

- Мягко выражаясь. Помнится, я тогда где-то около12-ти ночи обходил замок, когда в покоях монсеньора послышался какой-то шум, дверь распахнулась и оттуда, словно вынесенный порывом невидимого ветра, вылетел аббат, закружился волчком по коридору и кубарем скатился с лестницы мне под ноги.

«Добрый вечер, падре, - улыбаясь, как ни в чем не бывало, я с подчеркнутым почтением протянул руку полуодетому священнику. – Здесь ужасно скользкие ступеньки. Я вижу, вы решили, на ночь глядя, исповедать монсеньора и, ваша исповедь, по всей видимости, ему не понравилась».

«Не суйте нос не в свое дело, капитан», - только и сказал он, с трудом поднялся на ноги и, прихрамывая, ушел.

Более я никогда не видел его входящим в спальню монсеньора.

- А Ванда? – не удержался я от вопроса.

- О, это ведьма еще та! – капитан выпил вина, налил снова и еще выпил. – Как часто видел я поднимающуюся к графу по вечерам отврати-тельного вида вульгарную бабенку с мерзкой шавкой на руках и выходящую от него по утрам снежноликую красавицу с изумрудами в волосах, за которой по ступенькам, не торопясь, шествовал огромный черный кот!.. В первый раз я перекрестился, а потом привык. Я даже думать боюсь о том, какие на самом деле у монсеньора с ней отношения, но иногда они так кричат друг на друга, что слышно даже на лестнице… А бывало, что они, все трое – он, она и Дрие, уезжали куда-то на всю ночь без сопровождения и охраны (в самом деле: какая охрана нужна ангелу, ведьме и негодяю-священнику?), и монсеньор возвращался только под утро один. И в глазах у него всякий раз была такая пустота, будто у него вырезали сердце и на его же глазах скормили это сердце диким собакам. Однажды я не выдержал и подошел к нему.

«Могу я чем-нибудь вам помочь, монсеньор?»

Он все так же отрешенно посмотрел на меня, покачал головой и бросил мне меч. В то утро мы несколько часов подряд без передышки упражнялись с мечами. Я – хороший воин, и ему всегда нравилось разминаться со мной, однако в тот раз он был просто безжалостен и загонял меня до полусмерти. Вы видели его в бою?.. О, здесь его искусство ничуть не уступает его красоте!.. Он говорит, что, сражаясь с людьми, никогда не использует свои магические штучки, что это было бы не честно по отношению к тем, с кем он сражается – пусть даже это будут его злейшие враги. И я верю ему – он патологически честен. А его искусство – что ж, я не был с ним, когда он путешествовал по Тибету, однако я слыхал, что искусству боя он обучился в тамошних монастырях. Он и без магии великолепен. Скажу без преувеличения: лучшего воина я не встречал ни разу в жизни. Если он так же неистов и в любви, то… Я завидую вам, Горуа. Ах, до чего же жаль, что вас нельзя убить!..