- Моя вампирша? – граф не удержался от улыбки. – Хорошо звучит. Жаль, что не слышит Ванда – думаю, ей бы понравилось.

И тут же после небольшой паузы ответил спокойно и равнодушно:

- Герцог Лотарингский – сводный брат короля Филиппа. Сейчас они в ссоре. И герцог старается привлечь на свою сторону как можно больше союзников в случае войны. Вот вам официальная сторона дела.

- А – неофициальная? – настороженный его подчеркнуто равно-душным тоном, снова спросил я.

Взгляд графа сделался мрачен. Он сдвинул брови и опустил глаза.

- Дело в том, Горуа, что герцог – тот самый человек, место которого…

Он не успел договорить – в дверь постучали. На пороге стоял капитан д*Обиньи.

- Монсеньор, только что привезли лошадей, которых вы приказали купить. Будете смотреть?

Граф пожал плечами: видимо, как раз лошади в этот момент занимали его меньше всего.

- Горуа, вы, кажется, любите лошадей? Сходите с капитаном, а я пока напишу несколько писем.

По его напряженно-задумчивому взгляду я понял, что он хочет побыть один.

- Хорошо, - сказал я и тут же, едва шевельнув губами так, чтобы не услышал стоящий у двери капитан, добавил:

- А где «пожалуйста», монсеньор?

На лице великого магистра мелькнула теплая улыбка, а из глаз на секунду исчезло выражение тревоги.

- Пожалуйста, mon chere, - так же, как и я, одними губами сказал он.

…Лошади были великолепны. Особенно мне понравилась одна – рыжая, злющая с длинной золотистой гривой и мечущими искры фиалковыми глазами. Но, едва я протянул руку к ее взволнованно трепещущим изящным ноздрям, как д*Обиньи крепко, словно тисками, сжал мое плечо.

- Не нужно этого делать. Она дикая, может укусить. Подождите, пока монсеньор ее объездит.

- Он сам это делает?

- Еще бы! Под ним любая лошадь через минуту становится покорнее овечки.

«И не только лошадь», - хотел добавить я, но вовремя прикусил язык.

Капитан д*Обиньи опустил глаза и сказал негромко и спокойно, по-деловому:

- Я хочу поговорить с вами, Горуа. Можете уделить мне время?

- Конечно. Пойдемте к реке.

Через несколько минут мы стояли у самой воды, глядя на диких лебедей, которые, ласково сплетая свои белоснежные шеи, плавали среди таких же белоснежных кувшинок.

- Вот что, Горуа, - не отводя от лебедей жадного взгляда, все так же тихо и спокойно сказал капитан. – Уже три дня, как я собираюсь вызвать вас на поединок, но…

- Меня? – от удивления я подскочил на месте. – Но – зачем?

Нелепый вопрос сорвался с языка сам собою – ведь все и так было понятно. У меня вспыхнули уши – вот уже в дурацком положении я оказался.

- Да уж, вот именно – зачем? – невесело усмехнулся д*Обиньи. – Если вы меня убьете, я ничего не получу. И, если я вас убью – я уж точно ничего не получу. Да что там говорить – монсеньор просто-напросто убьет меня сам – разорвет на клочки одним взглядом. Вот я и думаю, что лучше.

Спокойная грусть в его голосе напоминала паутину – он сейчас говорил и смотрел так, словно барахтался в тягучей и крепкой, словно металлическая сеть для ловли животных, паутине.

- Вы так сильно любите его? – не удержался я от еще более идиотского вопроса.

- Ровно, как и вы, - снова усмехнулся капитан.- Разница лишь в том, что ночи в его спальне проводите вы, а не я.

- Это так заметно? – смутился я; честное слово, я был уверен, что, приходя к нему ночью, соблюдаю такую осторожность, что даже охотники на диких ланей мне бы позавидовали. – Меня что – кто-нибудь видел?

Д*Обиньи невольно рассмеялся.

- Сколько вам лет, Горуа? Иногда вы рассуждаете, как младенец. Достаточно посмотреть утром на ваше счастливое лицо и на его припухшие губы.

Я опустил глаза, чувствуя, как краска заливает не только уши, но и шею. Черт возьми, капитан прав! За ночь я ухитрялся так истерзать поцелуями губы моего друга (и в этом нет моей вины – от их чарующей сладости просто невозможно было оторваться!), что наверняка даже слепой бы это заметил.

— И что же вы решили? – с некоторой опаской поглядывая на мощную фигуру капитана, спросил я.

Мне он искренне нравился, и я не хотел его убивать. Однако еще менее мне хотелось, чтобы меня убил он.

- Не знаю, - капитан неловко развел руками и посмотрел наконец-то мне в глаза. – Вот хотел попросить совета у вас. Мы ведь не то, чтобы друзья, но и врагами никогда не были – ведь так?

- Так!

Если бы не определенные обстоятельства, то о таком друге, как капитан, можно было только мечтать.

- Честное слово, я не знаю, что мне вам сказать. Я даже не знаю, что сделал бы на вашем месте я сам. Может быть, вам попытаться уехать из замка?

Смех капитана сделался мрачным, почти отчаянным.

- Уехать и никогда больше не видеть его? ЕГО?.. Вы хоть понимаете, о чем говорите? Лучше уж сразу…

Он не договорил, махнул рукой, а потом как-то странно усмехнулся.

- Должен вам сказать одну вещь, Горуа: однажды прекрасный граф Монсегюр все-таки побывал в моих объятиях.

- Что?! – я подскочил так, будто меня в задницу ужалила оса.

Капитан с улыбкой наблюдал за моей реакцией, а потом, не спеша, заметил:

- Это не то, о чем вы подумали. Если желаете, я вам расскажу.

- Да уж, будьте так любезны.

Он медленно сел на камень, на котором так любил сидеть по вече-рам монсеньор, невольно или специально, уж я не знаю, приняв ту же самую позу – обхватил ноги руками и упершись в колени подбородком.

- Пять лет назад я принимал участие в крестовом походе против мавров. В бою я был ранен и взят в плен в числе еще 25-ти таких же рыцарей. В течение трех дней нас пытали, принуждая отречься от христианства и принять ислам. Я никогда не относил себя к числу истово верующих, но здесь… То ли мое природное упрямство, то ли бешеная ненависть к завоевателям, то ли просто чувство собственного достоинства, но я вцепился в свою веру, как вцепляется в кость умирающая от голода собака. Не буду вам описывать всех ужасов, которые со мной проделывали, скажу только, что через три дня из 25-ти моих товарищей по несчастью только я единственный остался в живых, не сказав сакраментальной фразы: «Нет бога, кроме аллаха»… Остальные или отдали богу душу, или же приняли ислам. Я же… Чем сильнее я страдал, тем упрямее я становился. Я уже не чувствовал боли, хотя кости мои на руках и ногах были раздроблены в порошок, пальцы переломаны, а вместо ногтей было кровавое месиво… Я знал, что мне конец, и все равно упрямо, как молитву, продолжал твердить свое «нет». Мавры, видимо, решили, что я сумасшедший, и на третий день оставили меня в покое с тем, чтобы утром следующего дня благополучно четвертовать.

И вот утро наступило. Я, то и дело проваливаясь в беспамятство, с нетерпением ожидал смерти, как избавления от страданий. Однако в то утро мне не суждено было умереть.

Помню, я лежал уже на помосте, а вокруг меня орудовали палачи, когда вдруг откуда-то из-за стен крепости, а затем все ближе и громче раздались крики «Тамплиеры! Тамплиеры!» А затем – «Иблис! Сатана!» И в криках этих было столько ненависти и столько восторга (животного, беспощадного, лютого, но – восторга!), что я на какое-то время невольно очнулся и открыл глаза.

Пыль на площади стояла столбом. Слышался звон мечей и звуки битвы. Передо мной мелькали белые плащи с алыми крестами – я понял, что отряд рыцарей-крестоносцев каким-то образом прорвал оборону и захватил крепость. Самому мне от этого не было уже никакого проку – кости мои были переломаны, я истекал кровью и умирал, но сама мысль о том, что эти варвары поплатятся за свою жестокость, грела душу.

И вдруг наступила тишина – острая, пронзительная, звенящая. На площади появилась новая группа всадников, и тот, что ехал впереди что-то негромко сказал маврам на их родном языке. Те мигом бросили мечи и рухнули на колени. И было от чего – что-то в звуке его голоса, красивого, низкого, певучего, словно проникало под кожу и вонзалось в сердце.

Я закрыл глаза, а когда открыл их снова, то увидел ЕГО. Он стоял прямо надо мной в белом плаще со следами пролитой им чужой крови, ошеломляюще прекрасный и слегка отстраненный. Он как будто бы был и здесь, и одновременно наблюдал за всем происходящим высоко с облаков.