Граф сидел на подоконнике, спиной к окну. Его отливающие багрянцем в лучах восходящего солнца восхитительные волосы касались струн, и лютня в его объятиях то страстно шептала, то взрывалась россыпью головокружительных звуков-брызг, которые, казалось, давно знало и теперь просто повторяло мое сердце.

Почувствовав мой взгляд, он оборвал игру и, подняв голову, посмотрел мне прямо в глаза.

- Доброе утро,mon chere.

- Неужели и вправду утро? – я с удивлением покосился на то здесь, то там пробивающиеся сквозь изумрудные шторы розовые солнечные лучи.- Но тогда как же мы…сколько же мы?..

Я покраснел и с улыбкой посмотрел на него.

- Следующее утро, Горуа, - поняв мой вопрос, усмехнулся он, - а за ним – еще следующее. Наш полет продолжался больше суток. А потом вы еще сутки спали, как убитый. Честное слово, мои люди успели за это время отремонтировать замок!.. Но это – моя вина. Я забыл о том, что вы человек, а человеческое тело – слишком хрупко для таких взрывов внеземной страсти. Извините, в следующий раз буду осторожнее.

- Нет-нет! – еще более краснея, торопливо замотал я головой. – Это было…это было…

Я виновато рассмеялся, так и не сумев подобрать нужного слова.

- Скажите, а мы и вправду летали?

- Да, - его пальцы опять заскользили по струнам лютни, и мое тело заныло, затрепетало, вновь и вновь вспоминая его прикосновения. – Мы и вправду летали. Все, что происходит сейчас между нами – вами и мной – правда, самая что ни на есть настоящая, истинная, единственная, первая и последняя. Я вам не лгу ни душой, ни телом, и знаю, что и вы мне не лжете. Я не знаю, кем и для чего дана нам эта любовь, но, скорее всего, мы ее взяли сами, взяли самовольно и без спросу – просто отняли у судьбы. И, самое ужасное, это то, что расплачиваться за эту кражу придется не только мне, но и вам.

Я соскользнул с кровати и, подойдя к нему, обнял руками его колени.

- Не грустите, Александр. Дайте мне лучше ваши волосы. Ведь, страшно подумать – я, оказывается, уже более суток к ним не прикасался!..

В ту же минуту грусть черной тенью нырнула и спряталась на дне его вишен-зрачков, и глаза его вновь засияли безмятежностью только что найденного и обретенного счастья.

- Конечно, mon chere, - прошептал он, одной рукой протягивая мне гребень, другой – ласково привлекая меня к себе.

…Через час мы неслись верхом по усыпанному васильками зеленому лугу навстречу солнцу. Огромный оранжевый шар, словно глаз сонного дракона, смотрел на нас сквозь поволоку облаков – дракон был рыжий и незлой, до кончиков своих месяцев-ногтей влюбленный в хрупкую ночную фиалку. Он был счастлив своей любовью.

И мы, мы тоже умирали от счастья. Лошади под нами неслись с такой скоростью, что, казалось, земля уплывает из-под копыт, теряясь в утреннем тумане, и нас через мгновение примет в свои объятия дрожащая синь горизонта, так похожая на океан. Мы буквально летели вперед бок о бок, крепко взявшись за руки – словно продолжая наш ночной полет, и трава звенела под копытами лошадей, словно хрустальные колокольчики.

Я не чувствовал своего тела – я был одним единственным огромным пульсирующим сердцем, трепещущим и сгорающим от любви к моему ангелу с утренними звездами в глазах. Я был солнечным лучом в его развивающихся по ветру, словно черный парус, волосах. Я был капелькой золотой росы на его щеке. И я был самой высокой и самой низкой из нот его звенящего, словно брызги водопада, зовущего и чарующего смеха.

- Я люблю вас, mon chere! Я вас люблю! – его голос утренним колоколом звенел и пел над землей, то уносясь к гаснущим звездам золотого купола, то изумрудным дождем падая на землю.

- Что вы сказали? Повторите еще раз – я не слышу! – смеялся я, подставляя лицо бледным лучам восходящего солнца.

И он снова и снова повторял, что любит меня, и ветер подхватывал его слова, разбивал их, словно хрусталь, и разбрызгивал звездным дождем на землю…

Прошло два дня. Ванда более не появлялась, Это радовало меня и не давало покоя моему другу.

«Она появится, как всегда, в самый неподходящий момент, - говорил он и, сдвинув брови, поглядывал в зеркало. – Она это любит - внезапность. Тем более, что в последний раз она, кажется, сильно на меня обиделась. Она найдет способ отыграться – не в ее манере оставлять за кем-то последнее слово».

Однако я, к глубокому моему стыду, мало думал о Ванде – все мои мысли были поглощены так неожиданно свалившейся мне на голову неземной любовью – восхитительной, захватывающей, головокружительной, сумасшедшей. Бывали мгновения, когда я просто не верил, что все это происходит со мной в действительности и ужасно боялся проснуться.

Официально в моем положении ничего не изменилось. Днем я был для него оруженосцем, просто одним из его воинов, или, в лучшем случае – товарищем по оружию. Я был почтителен и вежлив, знал свое место, держался на расстоянии и называл его не иначе, как «монсеньор». И только ночью, в моих объятиях он был Александром.

Но кого откровенно не устраивало мое новое положение, так это Флер. Ведь теперь ей приходилось проводить ночи не в хозяйской опочивальне, как она привыкла, а на коврике, за дверью, или вообще – охотиться в саду. Благо, в этом году там было много белок!

Как-то раз, не выдержав ее скорбного взгляда, я предложил графу оставить ее на ночь в спальне, на что он , как-то странно взглянув мне в глаза, тихо сказал: «Не считайте животных бессловесными тварями, они все видят и понимают. В особенности – собаки. И так же, как и люди, могут любить и ревновать. А потому, если не хотите, чтобы она вас возненавидела…» И он показал на дверь.

Мой друг оказался, как обычно, прав.

Как-то вечером, сидя на полу возле камина, мы совершенно забыли о Флер, которая, блаженно вытянувшись на подушках, спала неподалеку. Смеясь и дурачась, мы начали любовную игру, но, стоило только графу оказаться в моих объятиях, как сзади послышалось такое рычание, по сравнению с которым рычание льва, наверное, показалось бы кошачьим визгом. Флер, ощерив клыки и злобно сверкая глазами, смотрела на меня. Ее черная холка стояла дыбом. Я сообразить ничего не успел, как она прыгнула. Однако граф оказался проворнее. Резко оттолкнув меня так, что я, отлетев на несколько шагов, шарахнулся спиной о стену, он поймал собаку прямо в прыжке за холку и, резко вывернув ее огромную голову, несколько секунд смотрел на нее – газа в глаза. Собака сникла, сжалась, и даже, кажется, сделалась меньше в размерах. «Нельзя, Флер», - тихо, чеканным голосом сказал он и, одной рукой раскрыв дверь, другой – вытолкал собаку прочь. Она обернулась. Честное слово, я не вру: в глазах у нее стояли самые настоящие слезы. Больше она меня не трогала, но и мы с тех пор больше не оставляли ее в спальне на ночь.

«Ну, вот – теперь из-за меня пострадала ваша любимица», - виновато сказал я сразу после этого.

Мой друг с грустью скрестил на груди свои изумительные руки.

«Когда что-нибудь приобретаешь, непременно что-нибудь теряешь взамен. Иначе не бывает», - глядя в окно, тихо сказал он.

«Но ведь это же не справедливо!»

Граф невозмутимо пожал плечами.

«А этот мир несправедлив изначально. Таким он был задуман в качестве эксперимента, и таким остается уже много тысяч лет. Более того, не будет преувеличением, если я скажу, что несправедливость – одна из главных составляющих общей мировой гармонии. Никогда об этом не задумывались? А напрасно. Когда вы это для себя уясните, вам куда проще станет жить».

Мой ангел обожал говорить притчами, однако я не всегда его понимал. Наверное, я попросту глуповат по природе. И за что он меня, спрашивается, полюбил?..

К вечеру третьего дня прибыл гонец с известием о том, что его высочество герцог Лотарингский намерен посетить Монсегюр через несколько дней, и просит г-на графа принять его.

- Просит, - мрачно усмехнулся великий магистр. – А мог бы приказать. Уж очень ему не терпится посмотреть на меня.

- А кто такой этот герцог? – с любопытством и тревогой заглядывая в грустные глаза моего друга, спросил я. – Ваша вампирша выразилась о нем довольно загадочно – «тот человек»…