В то же мгновение из губ графа густой алой лентой хлынула кровь – хлынула внезапно и сильно, словно струя проснувшегося родника, задрожала, забилась, заливая наши волосы, руки, лица и упавшие к нашим ногам плащи с алыми крестами.

- Господи! – я попытался отстраниться, однако он еще крепче сжал мои плечи и все так же крепко удерживал меня в заколдованном кольце рук, не давая не отойти, не уклониться в сторону.

Я чувствовал, как вместе с кровью тело его покидают силы, вливаясь в меня, сливаясь со мной – я бился в его руках, словно беспомощная глупая птица, но я совершенно ничего не мог сделать.

Потом беспокойство и страх куда-то исчезли, и я вновь почувствовал, что улетаю. Черные звезды над головой приветливо улыбались и через объятия стоящего напротив ангела дарили мне свой вечный свет, вечную жизнь и вечную любовь…

Сколько продолжалось все это? Я не знаю. Время остановилось вместе с замершей на небе луной.

Наконец граф Монсегюр отпустил меня и слегка отстранился. Лицо его было бледным, как лепесток тронутого морозом лотоса, а на губах все еще билась тоненькая струйка крови.

- Боже мой, Александр! Что вы наделали? – я готов был рыдать от безмерного ужаса и от столь же безмерного счастья.

Он улыбнулся – улыбка его была розовой.

- Вот и все, mon chere. Теперь мы навсегда вместе на звездном пути. И никто не посмеет разлучить нас – ни время, ни бог, ни люди.

А потом он лишился чувств – просто пошатнулся и упал мне на руки, словно срезанный цветок лилии. Я подхватил его и спустился с алтаря на землю по едва заметным, вырезанным на камне ступеням.

Граф Монсегюр лежал у меня на руках, смежив веки, а его длинные черные волосы с вплетенными в них серебристыми лентами лунного света с тихим шелестом касались земли.

Я отнес его к реке и, положив в прохладную ночную траву, снял с него белый (нет, теперь уже – алый), пропитанный кровью, плащ, разорвал его тонкую кружевную рубашку и невольно зажмурился. Да, он был прекрасен. Изумительная линия его плеч и шеи завораживала красотой, словно вечерняя линия горизонта на таинственном острове. На груди его с левой стороны была небольшая татуировка в форме 12-тиконечной звезды, края которой, тонкие и острые, казалось, шевелились на глазах, лучась и мерцая, словно у настоящей звезды.

Осторожно коснувшись кончиком пальца одного из лучей, я почувствовал что-то вроде легкого ожога и быстро отдернул руку.

- Знак ангела, - тихо сказал граф Монсегюр, не открывая глаз.

Я порывисто схватил его руку.

- Господи, как же вы меня напугали! Я думал, что вы сейчас умрете – столько крови вы потеряли… Да любой человек на вашем месте уже давно бы…

- Но ведь я же не человек, - едва слышно выдохнул он.

И столько тоски, столько не передаваемой никакими словами пронзительной, разрывающей душу тоски и щемящей безысходности было в этом его выдохе-вдохе, что на глаза у меня навернулись слезы.

- Не плачьте, mon chere, - он наконец-то открыл глаза, из которых мягкими волнами серебристого лунного света струились нежность, благодарность, боль, грусть, сожаление и еще – вина.

Боже мой, да неужели он считает себя виновным в том, что на этот короткий миг вечности, покуда длилась наша клятва, он позволил себе сойти со своего звездного пути в мои объятия?!

- Не нужно плакать. Горуа. Я ни о чем не жалею, я счастлив: оказывается, что и смерть, и боль, и грусть, и сомнения тоже могут приносить счастье, если они живут в душе вместе с любовью, а не навязываются извне.

На опушке, за деревьями паслись наши лошади. Однако великий магистр был слишком слаб, чтобы удержаться в седле. Я помог ему сесть, и сам сел сзади. Второй конь обиженно фыркнул, но пошел следом – должно быть, он просто ревновал, что прекрасный всадник не достался ему.

Медленно, шагом мы возвращались в замок.

Голова великого магистра покоилась у меня на плече, а его дивные черные волосы мягкими крыльями ночной птицы касались моего лица. Я то и дело ловил их губами, жадно вдыхая аромат сирени. Да, теперь я окончательно понял: сирень – его запах. Не какие-то там благовония, духи и прочие ухищрения, которыми пользуются франты, а просто его запах. Так хлеб пахнет хлебом, а весна весной. Должно быть, это тоже – часть волшебства.

Он молчал, он был почти без сознания. Только с губ его время от времени слетал легкий ветерок дыхания. И я тоже молчал – слова были не нужны. Я знал, на все сто процентов знал: то, что он совершил сейчас на руинах Храма, более было похоже на самоубийство, чем на клятву, но я… Мне стыдно признаться, но я был счастлив!..

Вот так вот, мой ангел: пока мои губы помнят каждую букву вашего имени, а в вашей груди бьется мое сердце – мы будем вместе.

Только ближе к утру мы вернулись в замок.

- Подгоните лошадь с черного хода, - не открывая глаз, чуть слышно попросил магистр. – Я не хочу, чтобы меня увидели в таком состоянии.

Я сделал так, как он сказал и, быстро спешившись, помог ему слезть с лошади. Он был все еще очень и очень бледен и почти не держался на ногах. Я осторожно отнес его в башню; к счастью, нас никто не видел.

В спальне было по-утреннему свежо, и я, уложив графа в постель, принялся разжигать камин.

Внезапно сзади раздался странный звук – так, если бы ветер, словно струны арфы, ласкал своими воздушными пальцами ледяные вершины гор. Я оглянулся – звенело зеркало. Мой г-н никак не отреагировал на этот звук – по всей видимости, он все еще был без чувств. Тогда я оставил камин и подошел к зеркалу. Отражение в нем сверкало и переливалось серебристыми волнами – как будто бы по безмятежной глади горного озера вдруг пошла рябь… Комната вздрогнула и поплыла перед глазами. Холодея от ужаса, я видел, как расплывается в зеркале мое собственное лицо, а вместо него…вместо него на меня смотрит женщина ослепительной красоты с черными, как самая черная ночь, глазами и сверкающими изумрудами в волосах.

«Иди ко мне!» - дивной песней угасающего заката звучит ее голос.

Она протягивает ко мне сквозь зеркало свои белоснежные руки, и я, завороженный гипнотическим блеском ее глаз, делаю еще один маленький шажок ей навстречу.

Мгновение – и ее руки обвиваются вокруг моей шеи.

«Да она же хочет меня убить! – тупо соображаю я, глядя, как ее кровоточащие губы приближаются к моим губам. – Сейчас она меня поцелует, и все – я труп».

Но у меня уже нет сил вырваться – все силы выпил ее полный ненависти и смертельного очарования взгляд.

Ее губы уже совсем близко, и я чувствую ледяное дыхание ее поцелуя, когда…

Тихо вскрикнув, она отшатнулась. По ее прекрасному лицу, словно черная паутина, пробежала тень, а в глазах мелькнуло что-то похожее на растерянность.

- Кровь ангела, - прошептала она, и губы ее из кровоточащих вмиг сделались белыми, как стена.

В то же мгновение позади нас послышался смех – тихий, очаровательно-мелодичный, с нотками невинной, но явной издевки. Так один бог издевается над другим, превратив его молнии в розы.

Словно очнувшись от сна, я обернулся.

Уронив голову на алый шелк подушек, юный магистр смеялся, глядя на нас: видимо, растерянность в глазах Ванды искренне его забавляла.

- Ты все- таки сделал это, - сказала она, сдвинув брови. – Ты это сделал…

Она подошла к постели и медленно наклонилась над распростертым на алтаре простыней молодым человеком.

- Я никогда не думала, что ты…

- Что я осмелюсь на это? – улыбнулся граф.

- Что ты настолько безрассуден, - нахмурилась она. – Господи, ну чего, чего тебе не хватало?.. Неужели этот маленький глупый щенок настолько вскружил тебе голову?

- А вот это уже не твое дело, Ванда, - снова улыбнулся граф, очаровательно и невинно.

- Но в договоре не сказано, что ты можешь отдавать свою кровь первому встречному!..

- В договоре не сказано и того, что я не должен этого делать. Я ничего не нарушал, Ванда.

Она покачала головой – глаза ее сделались грустными, как озера под снегом.