- Любовь ко мне? – обомлел я.

- Любовь к вам. Ведь вы – человек. Я могу позволить себе насладиться вашим телом, но не могу позволить себе отдать вам свое сердце. Ни вам, ни кому-нибудь еще. Любовь для ангела – все равно, что солнце для вампира. Она делает его уязвимым, она делает его человечным. Ангелу не полагается иметь сердце, тем более, если этот ангел (он жестко усмехнулся) – олицетворение вселенской страсти.

- И вы никогда никому не отдадите ваше сердце?

Он посмотрел мне в глаза – с той особенной ласковой насмешкой, в которой грусть удивительным образом сочеталась с умиротворением и еще чем-то похожим на обреченность.

- Да вы и в самом деле дурак, Горуа, - прошептал он, качая головой. – Неужели вы так и не поняли, что я его уже вам отдал?..

Я закрыл руками пылающее лицо. Он все-таки это сказал – сказал, что он меня любит. Это было чудо. Такое же чудо, как, если бы звезда вдруг сошла со своей орбиты и, вместо космоса, окунулась в океан, а затем - сияющей голубой жемчужиной покорно легла в ладонь человека.

Граф Монсегюр протянул мне на ладони маленький серебряный ключ.

- Возьмите, это от вашей новой комнаты – прежняя сгорела дотла.

- Вы меня прогоняете? – в моем голосе послышалось такое разочарование, что он рассмеялся.

- Послушайте, Горуа. Какие бы между нами не сложились отношения, я не желаю демонстрировать их окружающим. Слишком многие и так имеют на вас зуб. Боюсь, что, если вы надумаете поселиться в моей спальне, то завтра вам на голову упадет кирпич, и даже я не в силах буду этому помешать. А потому – сейчас идите к себе и так, чтобы все видели, что вы от меня ушли.

- Но,- начал было я.

Он быстро приложил палец к моим губам.

- Мне нужно подумать, mon chere. Хорошенько подумать, прежде, чем… Я позову вас, когда буду готов.

Но я был слишком растревожен сейчас его красотой, чтобы так просто уйти – я пошел на хитрость. Я вытащил из кармана золотой гребень, который он мне вчера отдал и улыбнулся как можно более невинно:

- Вы обещали мне, что позволите расчесывать ваши волосы утром и вечером. А сейчас, если я ничего не путаю, как раз утро.

Он рассмеялся – моя наглость, должно быть, искренне его забавляла.

- Ну, раз обещал, то… Никто меня за язык не тянул, а обещания нужно выполнять. Будьте так добры, mon chere, - голубая искорка на дне его глаз зажглась и заговорила дивным языком непередаваемой нежности, - будьте так добры – расчешите мне волосы.

Я не заставил себя просить дважды.

Гребень мягко вошел в черную волну его волос – словно золотая лодка, качнулся и поплыл вниз, затем вернулся обратно и поплыл снова. Я почувствовал, что слабею: если только одни его волосы обладают такой магической силой любви, то что же говорить об остальном?.. Это действительно яд, против которого нет противоядия, оружие, против которого бессильно любое, самое совершенное оружие, сила, которой страстно желаешь подчиниться.

Внезапно граф Монсегюр насторожился и перехватил мою руку.

- Что? – не понял я, все еще находясь под действием сладкого дурмана его чар.

Он приложил палец к губам и быстрее ветра метнулся к двери. Один резкий удар – и дверь распахнулась настежь; стоящий за ней отец Дрие едва успел отскочить в сторону.

- Подслушиваете, падре?

Отец Дрие насмешливо поклонился.

- Я вовсе не собирался мешать вашим забавам, монсеньор, но капитан д*Обиньи передал, что вы пожелали меня видеть.

Мгновение – и прекрасное лицо графа превратилось в ледяную маску.

- Да, я хотел вас видеть для того, чтобы сказать: вы должны покинуть мой замок, падре Стефан. И сегодня же.

- Что?! – на бледном лице священника отразились поочередно изумление, потом негодование, а затем холодная, едва сдерживаемая ярость. – Я могу узнать причину, по которой монсеньор меня выгоняет?

- Причина вам известна не хуже моего. Я долго терпел ваши грязные намеки, ваш шпионаж, донос в инквизицию и даже подстрекательство к убийству. Но, когда вы сами решились на убийство… Вчерашний поджог стал последней каплей.

У меня словно пелена с глаз упала. Так вот, значит, кто за всем этим стоит, вот он, мой таинственный враг, который ненавидит меня настолько, что готов уничтожить любыми средствами, любой ценой. Уж ему-то я чем помешал?

- А, если я откажусь подчиниться?

- Значит, мне придется применить силу, - в спокойном голосе графа послышались мрачные нотки. – Как ваш сеньор, я имею полное право взять вас под стражу и судить своим судом. Я имею право приговорить вас к смерти, как поджигателя и убийцу. Но я этого не сделаю. Вы просто уедете прочь, и я навсегда забуду ваше имя.

На бледных щеках Дрие зажглись алые пятна.

- Не слишком ли много вы берете на себя, монсеньор?.. Вы, который, вместо того, чтобы идти прямиком к намеченной цели, как мальчишка, скачет по лесу, бросает в воду камешки, играет в человечность, спасая от костра грязных девок, и, наконец, предается страсти в объятиях своего оруженосца?..

Великий магистр сделал быстрое движение в сторону аббата: мне показалось, что он сейчас его ударит, но… Неимоверным усилием воли он сдержался и, сцепив за спиной руки, тихо сказал:

- Конечно, куда было бы благородней предаваться страсти в объятиях священника.

И тут же с презрением добавил:

- Пойдите прочь, падре. Если через полчаса вы не покинете замок, я вышвырну вас собственноручно.

Отец Дрие сделал быстрый шаг назад и, еще раз взглянув в холодные и прекрасные глаза графа, негромко бросил сквозь зубы:

- Ты пожалеешь об этом, Александр. Звезды не люди – они не прощают измены. И побереги своего щенка – не смотря на твою опеку, он не обладает неуязвимостью ангела.

Дверь за священником захлопнулась.

- Черт возьми, - прошептал магистр и изо всех сил ударил кулаком в стену – потом еще раз и еще.

Был бы на его месте человек – прощай рука. Я, молча, наблюдал за его гневом. Мало- помалу я начинал прозревать и, прозревая, понимать, о чем сейчас говорил Дрие.

- Он был вашим возлюбленным? – спросил я робко и сам удивился своей дерзости.

Граф Монсегюр медленно скрестил на груди руки.

- Не говорите глупостей, Горуа. У меня никогда не было возлюбленного. Я делил с ним ложе – и только.

Он отошел к окну и заговорил тихо, словно бы обращаясь не ко мне, а к кому-то там, за окном.

- Мне тогда едва исполнилось 15-ть. Я был совсем юным, моложе вас. Но так же, как и вы, страстно мечтал о любви. Да-да, не смотря на то, что мне чуть ли не от рождения вдалбливали в голову, что я инкуб и должен использовать свои чары исключительно как оружие, я желал любви, я искал любви, я ждал ее, как грома среди ясного неба, который поразит мое сердце, избавив меня от тоски и одиночества. Я был совсем один – у меня не было ни друзей, ни родителей. С единственным другом – женщиной, которая меня любила, меня насильно разлучили, потому как она «дурно на меня влияла», потакая моей человечности. Вместо нее моим опекуном стал отец Дрие – уверенный, красивый, молодой, полный страсти. Он быстро увидел мои сомнения, понял сжигающую меня жажду любви и тут же воспользовался этим.

На секунду граф умолк, а потом продолжил еще тише:

- Это было похоже на то, если бы к губам умирающего вместо распятия поднесли погремушку. Я хотел любви, а вместо этого получил…

Он обреченно махнул рукой.

- Потом появилась Ванда с ее совершенной и холодной красотой. Но я, обученный горьким опытом с отцом Дрие, уже не обманывался на ее счет. Она пыталась разбудить во мне чувственность, а будила лишь отвращение к ней. Я делал то, что от меня ждали и требовали, презирая себя и ненавидя то, что я делал.

- А, между тем, вы – олицетворение самой чувственности, - подойдя к нему сзади, тихо вставил я.

- Конечно. Я ведь – инкуб, - сказал он просто. – Однако между «быть» и «казаться» - целая пропасть. Я всегда только играл в страсть, сама же страсть была и оставалась для меня тайной. Кто-то там, наверху, сильно ошибся в расчетах, и ошибку уже не исправить.