Черные волны ласково затрепетали, расступились и приняли меня в свою бездну – так, будто давно ожидали именно меня, безжалостно отторгая и выбрасывая на берег прочие чужеродные предметы… Я медленно провел гребнем вниз, затем еще раз и еще. Ощущение было настолько упоительным, что у меня захватило дух. Казалось, что я вот-вот оторвусь от земли или – умру. Но мне было все равно.

И тогда я, приникнув губами к сиреневому дурману его виска, чуть слышно прошептал:

- Мне ничего, слышите, мне ничего от вас не нужно. Я просто хочу быть рядом с вами, смотреть в ваши удивительные глаза, слушать биение вашего сердца и просыпаться по утрам с вашим именем на губах.

Слова родились внезапно, сами собой и взялись из ниоткуда. Так, словно я повторял их тысячу раз в прошлом и еще не одну тысячу раз повторю в будущем. Слова - признание, слова – заклятие, слова – как дорога в вечную жизнь.

И он понял – так, если бы всю свою жизнь ожидал именно этих слов. Он повернулся ко мне лицом, и глаза его… Я еще ни разу не видел, чтобы у него так сияли глаза. Они были так прекрасны, что никто, глядя в них, не думал о смерти и никто, глядя в них, не заметил бы смерти, если бы она вдруг наступила. В них было обещание вечной жизни. И еще в них была Любовь. Это была сила, которая бесчисленное число тысяч лет назад сотворила этот мир, умыла его океанами и зажгла над ним солнце и звезды. Это были пронзительность полета и горечь падения, страх познания и восторг первого шага в бездну – первого и последнего шага, который, может быть, стоил и вечности, и кары, и поклонения, и бессмертия.

Гребень беззвучно выпал из моих рук. Я заплакал, уронив голову на плечо тому, кто, вопреки всем сказкам о магах и вампирах, отражался в зеркале. А он, осторожно гладя меня по щеке своими мерцающими, словно хрусталь, снежно-белыми пальцами, тихо шептал мне на ухо:

- Я ваш, mon chere. Я ваш и только ваш.

- И вы никогда, никогда меня не прогоните?

-Нет, ну что вы… Конечно же – нет.

- И вы будете всю ночь играть для меня на лютне?

- Конечно, когда только пожелаете.

- И вы позволите мне каждое утро и каждый вечер расчесывать ваши волосы?

- Они теперь ваши, mon chere – можете делать с ними все, что угодно.

- Но я… Простите меня, Александр! Мне так стыдно…

- За что же?

- Вы были правы. Я думал о вас так же, как и прочие. И хотел я от вас того же, что и прочие. А сейчас…вот сегодня я понял: звезду нельзя положить в карман, к звезде нельзя прикоснуться руками. Можно лишь поцеловать ее отражение в реке или в зеркале. А обладать ею можно лишь в единственном случае – сгорев в ее лучах высоко над землей, если, конечно, сумеешь взлететь. Но у меня нет крыльев, Александр, я ведь – не ангел. А потому…потому…

В глубине его прекрасных глаз на мгновение что-то вспыхнуло – какая-то мысль, догадка, озарение. Он загадочно улыбнулся.

- Подождите, mon chere. Я знаю, что нужно сделать, но я… Это не простое решение, и мне нужно подумать.

Он умолк, а затем добавил еще тише:

- Я ведь тоже виноват перед вами, очень виноват. Я мучил вас, я издевался над вами, не говоря уже о том, что избил вас прямо как варвар какой-то. Я хотел, чтобы вы возненавидели меня, и ушли прочь. Я хотел уберечь вас от себя, от своей любви…

- Господи, - я купался в его глазах, в черной бездонности его ласковых вишен-зрачков, таких теплых и таких родных. – Да разве можно вас возненавидеть?! Да разве можно от вас спастись?

- Наверное, нет. Возьмите гребень, пусть он теперь будет у вас.

Он поднял гребень и вложил его мне в руки. И вдруг – тихонько рассмеялся, очень светло, заразительно, совсем по-мальчишески.

- Жаль, что нас сейчас не видит Ванда. Представляю, в какую бы ярость она пришла!

- Нет! – в тон ему тут же подхватил я. – Жаль, что нас сейчас не видит великий инквизитор!

- И король Филипп!..

- И все существующие на свете принцы и принцессы!..

Мы смеялись, кружась по комнате, словно подхваченные зимним ветром снежинки, охваченные одним и тем же пронзительно-щемящим, только что родившимся и одновременно древним, как мир, чувством. Я за-был о том, что он – ангел, а ему совершенно не было дела до того, что я - человек, и через каких-то пару мгновений вечности меня, возможно, уже не будет в живых… Сейчас это было не важно. Мы были нужны друг другу, мы были важны друг другу – нас тянуло друг к другу сильнее, чем Солнце притягивает к себе планеты.

Послышался топот, словно где-то рядом прошло стадо бизонов – на пороге появилась Флер. Увидев нас, она на секунду замерла, не понимая, что случилось, и почему ее обожаемый хозяин кружится по комнате, держа за руки этого надоедливого прилипалу, которого уже давным - давно следовало покусать. Но потом игра ей понравилась, и она запрыгала рядом, радостно пригавкивая, подскуливая и порываясь вскинуть лапы нам на плечи.

- За мной, Флер, вперед!

Выпустив мою руку, великий магистр подхватил свой плащ и легче ветра метнулся к двери. У порога он обернулся – глаза его ласково блеснули, словно звезды зажглись на вечернем небосклоне.

- Не забудьте, mon chere – сегодня вечером я вас жду. Вы обещали расчесать мне волосы. И, если захотите, я поиграю для вас на лютне.

- А сейчас вы – куда? – сдерживая смех, спросил я.

Он развел руками и потрепал по загривку трущуюся о его колени Флер:

- На речку. Пойду, искупаюсь. Говорят – помогает.

========== Глава 8. ==========

Я не помнил, как я очутился у себя в комнате. Все произошедшее казалось мне сном.

Он любит меня. Он меня любит. В этом не было никакого сомнения – об этом говорили его глаза. Боже мой, я никогда не думал, что у него могут быть такие глаза!.. Неужели произошло чудо – я увижу рай и попаду на седьмое небо, о которых говорила Мари?.. Ах, какой же я и вправду непроходимый идиот, глупый мальчишка, безмозглый щенок! Ведь все, абсолютно все знали о его чувствах ко мне, догадывались, что скрывается под этой жесткостью, под этими нарочитыми грубостью и хамством – и капитан д*Обиньи, и аббат Дрие, и Мари, и Ванда… Черт возьми – вон Флер, и та знала! Знали все, кроме меня.

Я закрыл лицо руками. Я умирал от счастья – неужели сбылась моя мечта, и я узнаю, что такое любовь ангела?..

Я не думал о последствиях – в эти минуты мне было на них глубоко плевать. Угрозы Ванды, таинственные намеки аббата Дрие, грустные вздохи Мари – все это было от меня далеко так же, как утреннее небо в тумане. Я ничего не видел и не слышал. Я слышал лишь его чарующе-певучее «mon chere». И я видел отчаяние и растерянность в его глазах, растерянность, с которой он наблюдал за тем, как чаши весов в чьих-то неумолимых невидимых руках неудержимо меняются местами, и такие понятия, как «долг», «бессмертие», «выбор», и «предназначение» становятся далекими, легкими, ничего не значащими звуками по сравнению с…

Я упал на кровать лицом в подушку. Что-то тут же уперлось мне в живот – я полез в карман и достал гребень. Новая волна восторга охватила меня – золотой гребень, который он мне отдал!.. Он сказал, что теперь его волосы принадлежат мне. Только ли волосы?.. Впрочем, сейчас мне довольно и этого. Да если бы он позволил мне любить хотя бы свой мизинец, или запястье, или там родинку, шрам – я уже был бы счастлив!.. Но нет – у ангелов не бывает шрамов. Или все-таки бывают? Надеюсь, что сегодня вечером я это узнаю.

Я залился краской и прижал к губам гребень. Сейчас главное дождаться ночи: он будет меня ждать – он сам сказал. Нужно только соблюдать осторожность, чтобы меня никто не увидел – аббат, по всей видимости, следит за нами. Ну и черт с ним, с аббатом!..

Я был настолько переполнен счастьем, что через некоторое время впал в сладкое забытье, очень напоминающее сон. Сквозь взволнованное биение крови в висках, я услышал какой-то шум на балконе, какое-то не то шуршание, не то царапание, но не придал этому значения. Здесь было много голубей, и они постоянно путешествовали с крыши на балкон и обратно.