Он провел гребнем резко, с внезапной яростью, так, что волосы его заискрили. Синий лед в глазах женщины засверкал ярче, словно брызги ледяного океана. Она медленно протянула руку к гребню.

- Можно это сделаю я?

Наступила пауза. Рука юного графа замерла в миллиметре от волос, затем он быстро опустил глаза и швырнул гребень на стол.

- Знаешь, Ванда, я как-то привык все делать самостоятельно, - сказал он не жестко, но решительно.

Казалось, она не обиделась, даже улыбнулась – как непослушному ребенку, который самостоятельно пытается перейти вброд океан.

- Напрасно. Кое-что пора бы доверить делать кому-нибудь другому.

Намотав на палец шелковую прядь его чудесных волос, она быстро заглянула в его невозмутимо прекрасные, как горный родник, глаза.

- Сколько я тебя знаю, ты никому никогда не позволял расчесывать твои волосы. Так же, как не позволял никому и никогда прикоснуться к твоему сердцу. Скажи, для кого ты себя бережешь?

Губы графа тронула легкая усмешка.

- Ну, уж точно не для тех проституток, с которыми ты меня просто-таки с маниакальной настойчивостью одно время сводила. Извини за прямолинейность!..

- И которым ты, - грустно рассмеявшись, подхватила Ванда, - всю ночь играл на лютне… Кстати, после этого одна из моих девочек сошла с ума, две постриглись в монашки, а еще одну мы через пару дней вынули из петли. Ты жесток, Александр Монсегюр. А, кроме того, ты слишком много наживаешь себе врагов – слишком многие обожают тебя настолько, что готовы уничтожить.

- Ты имеешь в виду короля?

- Не только. Его высокопреосвященство поклялся расправиться с тобой.

- Ну, для этого ему придется очень и очень постараться.

Положив руки на плечи молодому человеку, Ванда задумчиво посмотрела ему в глаза.

- Человек бессилен против ангела. Но он может попросить помощи у другого ангела.

- Например, у тебя.

- Ну, хотя бы и у меня. Я не хочу угрожать тебе, Александр, но в последнее время ты сделался слишком неуправляемым. Вместо того, чтобы делать то, что то тебя требуется, ты тянешь время, о чем-то думаешь, что-то ищешь и даже, страшно подумать! сомневаешься. И сомневаешься тем больше, чем больше общаешься с людьми. Я и сама не заметила, как они перестали быть для тебя просто игрушками.

- Они никогда и не были для меня игрушками, Ванда.

Та грустно покачала головой.

- А жаль. Я это поняла, когда ты спас девчонку от костра инквизиции. Помнишь цыганочку?..

- Зингарелла, - задумчиво улыбнулся магистр.

- Да. Когда ты прыгнул в огонь САМ вместо того, чтобы погасить его взглядом или движением руки, я вдруг поняла, сколько в тебе человеческого. Не смотря на твою неземную красоту и кровь ангела. Ты вообще не должен был вмешиваться, девчонка должна была умереть, но тебя что-то подтолкнуло. И я подозреваю, что. Та женщина успела тебя испортить.

- Спасти, - закрыв глаза, чуть слышно прошептал граф.

- Нет, погубить. Хорошенько подумай над тем, кто же ты все-таки на самом деле – инкуб или монах, человек или ангел. Ты вызываешь вожделение, и сам же это вожделение презираешь. Ты заставляешь перед собой преклоняться, но всячески этого поклонения избегаешь. Ты можешь положить к своим ногам весь мир, а вместо этого любуешься им, словно хрустальной игрушкой… Кто ты, Александр Монсегюр? Какова твоя миссия?.. И так ли дорого тебе твое бессмертие, как дорого оно любому из ангелов?.. Ответь, если знаешь сам.

Он крепко стиснул за спиной свои белоснежные руки, так крепко, что из-под ногтей полетели голубые искры и с тихим шипением ударились в пол.

- У меня нет выбора, Ванда. Ты мне пытаешься объяснить то, что мне и так прекрасно известно. Ангелы не имеют права нарушать законы своего абсолюта. Ангелы не имеют права сходить со своего пути, даже если считают его неверным. Ты спрашиваешь, кто я? А разве по мне не видно? Я – инкуб, я играю на человеческих страстях, однако нигде в договоре не сказано, что я обязан преломлять эти страсти к себе самому, а тем более отвечать на них. Я делал, делаю и буду делать все, что от меня требуется, но ни ты, ни тебе подобные не имеете права заставлять меня испытывать восторг или удовлетворение от содеянного. Вы имеете права карать, а я имею права сомневаться.

- Мне жаль тебя, Александр Монсегюр, - в прекрасном, звучном голосе женщины прозвучала искренняя грусть; подойдя к магистру, она тихонько обняла его сзади за плечи. – Ты еще совсем мальчик – чистый, наивный мальчик, не смотря на все твои чары. Мне бы не хотелось, чтобы ты страдал, чтобы эти прекрасные глаза затуманились болью. Мне бы хотелось…

Она не договорила и мягко, по-кошачьи, обойдя графа, осторожно, словно хрустальную чашу с волшебным вином, взяла в руки его лицо…

Мгновение – и ее губы почти коснулись его губ.

- Тебе пора, Ванда, - он отвернулся так резко, что черные локоны его волос, взметнувшись, упругой шелковой волной ударили ее по лицу. – Я подумаю над тем, что ты мне сказала.

Она нахмурилась, но почти тут же вздохнула и махнула рукой.

- Ты неисправим. Хорошо, думай. Только поскорее. И еще мой тебе совет – избавься от мальчишки, если не хочешь проблем.

- А, если они у меня уже есть…эти самые проблемы? – он опустил глаза, как будто бы рассматривая что-то у себя под ногами.

Мадам Петраш рассмеялась, и смех ее был резким и жестким, словно удар хлыста.

- А, если есть – пойди, искупайся в реке. Говорят, холодная вода помогает.

Она вышла, громко хлопнув дверью.

В то же мгновение великий магистр поднял голову и встретился взглядом с моими любопытными глазами за окном.

- Немедленно спускайтесь вниз. Или нет – забирайтесь сюда. Не хватало еще, чтобы она вас увидела!..

Но меня уже увидели. Правда, не Ванда, но от этого было не легче. Перелезая через балкон, я краем глаз заметил в глубине аллеи высокую прямую фигуру в сутане. Отец Дрие!.. Черт возьми, неужели он следит за мной? Впрочем, в данную минуту мне было наплевать и на отца Дрие, и даже на Ванду. То, что я минуту назад услышал, заставило мое сердце биться с такой силой , что, должно быть, его стук был слышен даже на дворе.

- А он что же – не догадалась, что я здесь? – спросил я, спрыгивая на пол.

Граф быстро приложил палец к губам, прислушиваясь к шагам на лестнице – к счастью, они удалялись.

- Знать – это одно. А видеть, как вы торчите над окном, словно химера на Соборе Парижской Богоматери… Да она бы вас самого превратила в химеру!..

- Нисколько не сомневаюсь! – я весело сверкнул глазами и осторожно покосился на него. – Так что там мадам говорила о реке?

Великий магистр нахмурился, закусив губы.

- То, что вас уже давно следовало бы утопить, как щенка. Наверное, это единственный способ избавить вас от этой дурацкой страсти.

- Какой страсти? – невинно усмехнулся я.

- Подслушивать и подглядывать. Это у вас просто патология какая-то!

- Ладно, - пропустил я мимо ушей его шпильку и вернулся к интересующей меня теме:

- Так значит, вы каждое утро лезете в ледяную воду для того, чтобы…

- Катитесь к черту! – тихо бросил он, отворачиваясь к зеркалу; лицо его было по-прежнему бесстрастным, а по голосу невозможно было догадаться, что же он сейчас сделает – рассмеется или даст мне пощечину. – Вы просто дерзкий испорченный щенок, который давным-давно заслуживает розги. Пойдите вон, или я прикажу вас выпороть.

Он говорил это решительно и быстро, сквозь зубы, но что-то в его тоне… Мне вдруг почудилось, что он с трудом сдерживает головокружение.

Бесшумно и медленно я подошел к нему сзади, как это до меня делала Ванда.

- Вы действительно прикажете меня высечь?

Он не ответил.

- Вы и вправду желаете, чтобы я ушел?

Он молчал.

- Сейчас проверим.

Я взял в руки небрежно брошенный им на стол золотой гребень. Он не шевельнулся, только из груди его вырвался глубокий вздох, когда я погрузил гребень в глубину его загадочно мерцающих в полумраке комнаты прекрасных черных волос, словно в пучину бездонного океана.