Я вздрогнул: неподдельная боль, звучащая в его словах, болью отозвалась в моем собственном сердце.

- Да и потом, - в его глазах промелькнуло что-то похожее на усталость, - вам когда-нибудь случалось объедаться сладким?

- Да, - честно признался я. – Как-то в детстве я объелся вареньем.

- И что же? Ощущение было приятным?

- Отвратительным! Я потом долго не мог смотреть на варенье.

- А теперь представьте себе, - по его прекрасным губам пробежала горькая усмешка. – Представьте себе, что 10-ть лет подряд вас изо дня в день пичкают этим самым вареньем – до тошноты, до отвращения… Захотели бы вы после этого смотреть на него?..

Я с удивлением захлопал глазами.

- Я вас не понимаю.

На бледных щеках магистра выступил румянец – двумя алыми пятнами, словно на горном хрустале сонного озера отразился алый солнечный закат.

- Это хорошо, что не понимаете. Поверьте, юноша, все ваши самые отъявленные ночные фантазии – сущий вздор по сравнению с…

Он встряхнул волосами, подстегнул лошадь и помчался вперед.

Доехали мы быстро. Во дворе замка нас встретил отец Дрие. Обождав, пока мы спешимся, он неторопливо подошел к графу.

- Все развлекаетесь, монсеньор? Молодая кровь бьет в голову? – в почтительном голосе священника явно слышались издевательские нотки.

Граф стиснул зубы – было видно, что он с трудом сдерживается, чтобы не сказать что-нибудь резкое.

- Если я и должен перед кем-то отчитываться в своих поступках, падре, то отнюдь не перед вами.

Он, не спеша, пошел по дорожке в башню. Но священник стоял на его пути и не собирался отходить в сторону. Мгновение – и они оказались лицом к лицу друг против друга. И не один не собирался уступать.

- Вы желаете мне что-то сказать, падре?

- Да, но только наедине.

- Я сейчас занят.

- Но…

- Если вы не уступите мне дорогу, мне придется сделать вам больно, падре Стефан.

Несколько мгновений они, словно прикипев глазами друг к другу, не двигались с места.

- Вы не носите перстень, монсеньор, - с вызовом сказал священник. – Почему? Мадам это не нравится.

- Мне тоже мало что нравится, - насмешливо прищурился граф. – А перстень… Что, если я его потерял?

- Лжете, монсеньор. Он у вас в шкатулке.

Магистр невозмутимо пожал плечами.

- Все-то вы знаете, падре Стефан. Ваши шпионы всюду суют свой нос не хуже шпионов нашего славного папы.

По бледному лицу Дрие пробежала тень – в нем появилось что-то хищное, как у выслеживающего свою добычу ястреба.

- Да, я знаю очень многое, монсеньор Монсегюр. Например, я знаю, что происходило вчера вечером в вашей спальне.

Я покраснел и растерянно посмотрел на моего г-на. Вот те раз! Неужели он вчера настолько увлекся игрой, что не заметил слежки?.. По всей видимости, так оно и было.

Глаза графа сделались ледяными – казалось, еще минута, и из них, звеня и переливаясь, посыпятся острые, как лезвие кинжала, льдинки.

- А вот это вы зря, отче, - глухо, с легкой хрипотцой сказал он. – Я ведь терплю вашу опеку до тех пор, пока… Запомните, падре Стефан: все, что происходит за дверью моей спальни, касается вас ровно настолько, насколько моя рука касается вашей. Иначе… иначе, уважаемый отче, я не посмотрю на то, что вы священник! Дайте дорогу.

Отец Дрие отступил в сторону, и монсеньор, не оглядываясь, быстро пошел по дорожке в башню. Проводив его глазами (странный взгляд – он смотрел на графа, как на драгоценный камень, который в его кармане внезапно превратился в солнце, прожег дыру и вырвался наружу!), отец Дрие повернулся ко мне.

- А вы, молодой человек, я вижу, не спешите следовать моим советам.

- Я бы с радостью, - ухмыльнулся я с оттенком того изысканного хамства, которым так любил щеголять мой господин, - но монсеньор граф запретил мне покидать замок.

- Ну-ну, - глаза священника презрительно скользнули по мне. – Боги иногда чудят еще хуже, чем люди. Только не забывайте, сеньор Горуа, что прихоть смертного – всего лишь прихоть, тогда, как прихоть бога – это…

- Что?..

- Катастрофа, молодой человек, катастрофа…

Он ушел, и я с облегчением перевел дух: уж не знаю, что связывает монсеньора с этим человеком, но, по всей видимости, он и сам от этой связи не в восторге. И я его вполне понимаю.

Поднявшись в башню, я осторожно подкрался к комнате графа. Она была заперта изнутри. Я тихонечко поскребся.

- Идите к черту, Горуа! – донесся из-за двери голос моего г-на. – Хотя бы на время можете оставить меня в покое?

В руку мне ткнулось что-то горячее и лохматое.

Я вздрогнул – это была Флер. Она сидела у стены, грустно заглядывая мне в глаза. Да, если великий магистр не пустил к себе свою любимицу – дело серьезное.

Понурившись, я вернулся к себе в комнату и нечаянно уснул, сидя у окна и преклонив голову прямо на подоконник. Мне снились лебеди - прекрасные белые лебеди с черными глазами, похожими на океан. Я плескался с ними в воде, я ласкал их шеи и крылья, а потом вдруг эти шеи и крылья превратились в руки – белоснежные руки, сверкающие, словно горный хрусталь с голубым жемчугом ногтей. Эти руки касались меня, ласкали меня, опускаясь все ниже и ниже, и…

Я упал со стула, едва не протаранив лбом подоконник.

Некоторое время я сидел на полу, потирая рукой ушибленный лоб. Было больно, но… Господи, чего бы я только не отдал за то, чтобы досмотреть продолжение!

Захватив на всякий случай меч, я вышел на двор.

Солнце клонилось к закату. В поисках моего г-на я отправился к реке, я знал, что это его любимое место, и он, когда никуда не выезжает, почти все время проводит там – купается, играет с собакой или просто часами сидит на берегу.

Я не ошибся – он действительно был у реки. Притаившись за кустами бузины (даже, если он знал, что я за ним наблюдаю, наплевать - зрелище стоило оплеухи или даже больше, чем оплеуха), я с замиранием сердца наблюдал, как, выйдя из воды, он, не спеша, идет по берегу. Мокрая одежда облепила его прекрасное юное тело, словно вторая кожа, с мокрых волос потоками стекала вода, а босые ноги то и дело по щиколотку утопали в прохладном речном песке. Издали не было видно его лица, но, даже не смотря на это, красота его одинокой, прямой и светлой, словно волшебный луч неземного солнца, фигуры до боли резала глаза, заставляя сердце то замирать, то стучать с ожесточением пытающегося вырваться из застенка узника.

Флер бежала рядом, оставляя на песке глубокие борозды своих тяжелых лап – она то забегала вперед, заглядывая в глаза своему хозяину, то отставала, глядя на плавающих у самого берега диких лебедей.

За спиной тихонько хрустнула ветка, и в ту же секунду отсвет занесенного над моей головой железа холодным ветром скользнул по моей щеке. Я тихонько вскрикнул и каким-то чудом успел уклониться. Удар меча почти надвое расколол росшую рядом молоденькую иву.

- Что за черт?! – отпрыгнув в сторону, я в свою очередь выхватил меч.

Их было двое: обнаженные мечи в их руках в лучах заходящего солнца напоминали золотые стрелы Юпитера.

- Кто вы? Что вам нужно?

- Твоя жизнь, Горуа! – последовал лаконичный ответ и за ним - новые удары.

Теперь я узнал их – двое молодых людей из свиты монсеньора, которые не далее, как вчера принимали участие в развлечении с брутами. Теперь они пришли меня убить. За что?.. Я был слишком растерян и, буду говорить откровенно, слишком испуган для того, чтобы задумываться над ответом. Мечом я, конечно, владел не так уж плохо, но разве можно было сравнить мое умение с отточенными движениями вышколенных воинов, которые каждое утро совершенствуют свое мастерство с самим великим магистром?.. К тому же их было двое. Меня пока что спасала быстрота и мальчишеская верткость.

- Но, г-да рыцари! – уворачиваясь от серии очередных ударов, попытался я вступить в диалог. – Это должно быть какое-то недоразумение!.. За что вы меня хотите убить – ведь я вас даже не знаю!

- Зато мы тебя очень хорошо знаем, - мрачно буркнул тот, что постарше, делая быстрый выпад (я едва успел отскочить за дерево). – Ты - маленький негодный щенок, который прибежал на чужую территорию…