Я не знал, что мне сказать. Все оказалось гораздо проще, чем я думал. И гораздо сложнее.

- Но почему вы в монастыре? И почему он навещает вас тайком?

- Тише, - она ласково приложила палец к моим губам. – Об остальном он вам как-нибудь расскажет сам. Если, конечно, захочет.

Я горько рассмеялся.

- Как же, расскажет!.. Да он охотнее разговаривает со своей собакой, чем со мной! Он меня едва терпит.

В ее бархатных глазах снова мелькнула грустная улыбка.

- Кажущееся не есть действительное, милый юноша. Александр вовсе не такой, каким хочет казаться.

- А какой?..

- Надеюсь, что скоро узнаете. И тогда… тогда вы поймете, что значит рай и седьмое небо. Дай только бог, чтобы это седьмое небо не оказалось для него последним. Прощайте, юноша. И берегите себя – в ближайшее время от вас обязательно попытаются избавиться. Будьте осторожны!

Она опустила покрывало и, быстрее лани, исчезла в кустах жасмина.

- Но, мадам! – опомнился я. – Вы не сказали, кто… Кто захочет от меня избавиться? И – зачем? Постойте, мадам!..

Но ее уже и след простыл: на том месте, где она только что стояла, лежал недоплетенный венок из ромашек. Я поднял его и грустно улыбнулся. Ромашки. Детская игра в «любит - не любит»… Интересно, что она там говорила про седьмое небо?

Я переплыл на другой берег тем же путем.

Моего г-на не было нигде видно, и я решил, что он вернулся в башню. Не торопясь, раздумывая над тем, что я увидел и услышал, я пошел через сад к замку. Из кустов, ворча, вылезла Флер – она довольно облизывалась, а где-то там, за деревьями, на земле виднелась чья-то жалкая шкурка – то ли заяц, то ли белка, то ли кошка.

- Охотишься, милая? – приветливо улыбнулся я, стараясь не делать резких движений.

Флер, конечно, уже выучила, что я – новое приобретение ее хозяина, которое пока не следует ни есть, ни кусать, но мало ли что ей придет в голову?..

Не обращая внимания на мой заискивающий тон, собака равнодушно скользнула по мне глазами и пошла рядом – видимо, она, как и я, возвращалась к хозяину.

Внезапно она остановилась и тихо зарычала. Шерсть на ее загривке моментально встала дыбом.

Из-за деревьев показался человек в сутане. Священник. Аббат.

Я невольно поморщился, давая ему дорогу. Но он не спешил уходить. Остановившись в нескольких шагах от меня, он некоторое время молча и пристально меня разглядывал. Взгляд его светло-серых с едва заметной зеленцой глаз буквально по клочкам сдирал с меня кожу. Я почувствовал, что ладони мои стали влажными, а лоб покрылся холодным потом.

- Доброе утро, отче, - тщетно борясь с подступившей к горлу дурнотой, первым поздоровался я.

Он медленно кивнул в ответ. Высокий худощавый мужчина лет 45-ти, более похожий на воина, чем на священника. Сутана нисколько не скрывала его крепких плеч, широкой груди, быстрых и точных, как у боевой машины, движений. Его загорелое утонченно-аристократическое лицо можно было бы даже назвать красивым, если бы не этот странный, тяжелый и вязкий, продирающий до костей взгляд.

- Здравствуйте, молодой человек, - ответил он, наконец, и, глядя вполоборота на рычащую собаку, приказал тихо и четко:

- Пошла прочь, дура!

К моему удивлению, Флер подчинилась: все так же рыча и скаля зубы, она стала пятиться и осторожно, словно ядовитого скорпиона, обойдя аббата, быстро помчалась к замку.

- Ловко вы с нею! – удивился я.

Священник буркнул сквозь зубы что-то неразборчивое и, не отвечая на мою реплику, как бы между прочим, спросил:

- Сколько вам лет, юноша?

- Семнадцать, - честно признался я, искренне удивившись вопросу.

В холодных глазах аббата вспыхнул насмешливый огонек.

- Семнадцать… Замечательный возраст. В это время безумно хочется любви. Не так ли?..

Я захлопал глазами, не зная, куда он клонит и что ему отвечать. А он продолжил, все так же не торопясь, пристально глядя мне в глаза:

- Красота подобна магии, милый юноша. Ею пленяешься вне зависимости от своего желания. А уж, если и сам желаешь быть плененным, то…Но есть одно маленькое «но». Кроме безумной жажды красоты и любви, есть еще одна жажда – жажда жизни. Ведь вы же хотите жить, г-н Горуа из Прованса?

Вопрос прозвучал неожиданно и резко, словно удар хлыста.

Я почувствовал, что бледнею. Намек был слишком ясен, но я все-таки предпочел уточнить:

- Вы мне угрожаете?

- Нет, ну что вы, - улыбка священника сделалась хищной и острой, словно клюв сокола. – Как я могу угрожать оруженосцу великого и могущественного магистра, несравненного и прекрасного г-на Монсегюра? Я просто хочу предупредить на правах доброжелателя: будет лучше, если вы немедленно покинете замок.

- Для кого лучше?

- Для вас, разумеется. Но… и для него тоже. Вы опаснее для него, чем все заговоры старика Мерлина, вместе взятые.

- Я не понимаю.

- А не нужно ничего понимать. Вы не должны ничего понимать. Если вам наплевать на свою жизнь, а я по глазам вижу, что наплевать – ничего другого я от вас и не ожидал, то подумайте о монсеньере. Ведь вы же не хотите, чтобы он страдал?

- Страдал?

- Это в лучшем случае. А в худшем…

- Но ведь ангелы не умирают!..

- Они часто бывают низвергнуты – за непослушание и своеволие. Вспомните историю сатаны. Ангелы только тогда непобедимы и всемогущи, если неизменно следуют своему раз и навсегда определенному звездами пути. Шаг вправо, шаг влево – и они сгорают, как звезда от соприкосновения с землей. А чувства – это то же соприкосновение с землей. Это как солнечный свет для вампира. Ангел, вынужденный жить на земле, только притворяется, что ходит по ней. Если же у него возникает желание действительно ходить по ней, то он невольно перестает быть ангелом и приобретает некоторые человеческие черты. В том числе и смертность.

- Вы хотите сказать, - холодея, начал я.

- Я хочу сказать, что единственное правильное решение для вас – это немедленно уехать прочь. В этом случае орден снабдит вас деньгами и, возможно, купит вам даже какой-нибудь титул. Вы уедете отсюда и сможете начать спокойную и обеспеченную жизнь, скажем, где-нибудь в Руане или Марселе, поближе к морю. Решать вам.

Он умолк и выжидающе посмотрел на меня. Ах, лучше бы он сей-час зачитал мне смертный приговор!.. Я не понимал ни слова из того, что он мне говорил, и в то же время какой-то иной, самому мне незнакомой частью мозга я понимал, что он прав, и его совет, нет, его требование не лишено основания. А для меня это смерти подобно. Значит, я должен умереть.

- Хорошо, я подумаю, - задушенным голосом, едва разлепив губы, проговорил я.

Священник усмехнулся: он прекрасно видел, что твориться у меня на душе, но какое ему было дело до страданий смертного, вынужденного не по своей воле отказаться от надежды на любовь ангела.

- Думайте, и поскорее. Меня вы всегда сможете найти в часовне. Я очень надеюсь на ваше благоразумие, г-н Горуа.

Он, не торопясь, перекрестил меня, и я, едва сдерживая слезы от-чаяния, прильнул губами к его холодной, как лед, сильной и твердой руке, совершенно не похожей на руку священника.

Поднявшись по ступенькам, ведущим в изумрудную башню, я почувствовал странный запах – горький и резкий, раздражающий, но приятный. Неужели мой драгоценный хозяин занимается алхимией?

Он не занимался алхимией. Сидя у камина по-турецки на алых подушках, он, откинув голову на пылающую решетку, пил какой-то черный, словно разлитые чернила, напиток из маленькой, как будто выхваченной временем из другого мира, черной фарфоровой чашки с алой розой.

Рядом, положив свою огромную голову на колено хозяина, вытянула лапы Флер. Увидев меня, она не зарычала, а только тихонько вздохнула.

- Это не ведьмино зелье, не бойтесь, - предупредил мой вопрос граф Монсегюр, кивнув на чашку. – Это всего лишь кофе. Арабский напиток. Я пристрастился к нему, когда путешествовал по Востоку.

- И когда вы только успели везде побывать? – удивился я, осторожно присаживаясь на пол напротив него. – Вам, если не ошибаюсь, всего 25 лет.