- Вот как? – я был удивлен, но не так, чтобы очень – ведь я знал, с кем имею дело. – И вы… вы были там сегодня ночью? И потому у вас шла горлом кровь?.. Это что- то вроде расплаты за беспрепятственный проход между мирами, да?.. А простыни у вас красные для того, чтобы не видно было…

Он быстро обернулся – и его взгляд снова сделался холодным и жестким, как сталь его меча.

- На сегодня вопросов довольно. Ступайте к себе в комнату, я хочу побыть один.

Тихонько свистнув задремавшей было у самой воды Флер, он быстро, не глядя более на меня, пошел куда-то в сторону крепостных стен – там было что-то вроде небольшой часовни при замке, острый шпиль которой рвался ввысь, словно занесенный над землей клинок.

Я проводил его задумчивым взглядом. Интересно, что же все-таки он делал на том берегу? Не цветочки же собирал в самом деле?

Я постарался выяснить это на следующий же день, когда утром он опять разбудил меня не свет не заря, и мы снова отправились на реку. Было так же сыро, туманно и зябко.

Флер с разбегу бросилась в воду и поплыла, словно гигантская черная выдра. Мой г-н, оставив на берегу плащ и оружие, последовал за ней.

И вот тогда я решился. Я знал, что переплыть реку я не смогу даже в самом своем наифантастическом сне, а потому я с вечера присмотрел у берега большое полое внутри бревно и спрятал его в кустах. Едва только великий магистр с собакой достигли противоположного берега и скрылись в тумане, я быстренько спустил свое бревно в воду, лег на него животом и, усердно работая руками, направился на другой берег навстречу робко пробивающимся сквозь густую завесу тумана первым солнечным лучам.

Переплыв реку без особых проблем и спрятав бревно на берегу, я с головой окунулся в густой туман, который белой шапкой нависал над землей. Прямо передо мной за деревьями я с трудом разглядел какие-то каменные здания с решеткой и воротами. Тюрьма что ли?.. Я подошел ближе и обмер. Это был монастырь. Женский. Неужели мой драгоценный г-н каждое утро ходит сюда полакомиться кровью юных монашек?.. То-то я заметил, что за завтраком он практически ничего не ест. Но – шутки в сторону. Какого дьявола ему понадобилось в монастыре ранним утром, когда все добрые монахини еще спят и видят десятый сон?..

Ограда была высокой с острыми зубцами наверху. Конечно, для магистра это не было преградой, но для меня… Да и собака бы здесь не перелезла. Я медленно двинулся вдоль ограды, ощупывая каждый камень и, действительно, через несколько минут нашел небольшой лаз с клочьями черной собачьей шерсти по бокам. Без сомнения, это было именно то, что я искал.

Через минуту я оказался в монастырском саду. Было начало августа, и в воздухе отчаянно пахло спелыми яблоками; ветви под тяжестью плодов клонились до земли, на листьях трепетала роса, и крупные румяные яблоки с тихим плеском (шлеп! – словно камешки по воде) сыпались в высокую траву.

Откуда-то сбоку послышался собачий лай и тихий женский смех.

Приподняв тяжелые, доходящие до земли ветви, я взглянул на открывшуюся моим глазам небольшую лужайку и застыл как вкопанный. Честное слово, ничего подобного я просто не ожидал увидеть!

В центре усеянной ромашками лужайки сидела женщина, а точнее – монахиня с лицом, какие обычно пишут на иконах – прозрачно-бледным, умиротворенным, с печатью ласковой обреченности во взгляде. А рядом с ней на траве, преклонив голову к ней на колени, лежал великий магистр ордена тамплиеров, укротитель стихий и повелитель ангелов. Волны его прекрасных черных волос заливали белое покрывало монахини, и она, смеясь, вплетала в них вьюнок и ромашки.

Рядом с радостным лаем носилась Флер, гоняясь за воробьями.

Между тем граф Монсегюр что-то говорил женщине, но было слишком далеко, и говорил он очень тихо, так что я не услышал ни слова, только видел, как чуть шевелятся его ярко-алые, словно открытая рана, губы.

Женщина ему что-то взволнованно ответила, и он, быстро перевернувшись, уткнулся лицом в ее колени. Она гладила его по голове и, слегка наклонившись, целовала черный шелк его волос.

К ним подбежала Флер и стала ласкаться, но юный магистр не замечал свою подругу, он по-прежнему крепко стискивал руками колени монахини, пряча в них свое лицо, а она обнимала его, то и дело роняя слезы на его кудри.

Потом они встали. Она, с нежностью обвив руками его шею, быстро перекрестила его. Он одну за другой, поцеловал ее руки, порывисто прижал ее к груди, затем отстранился и, резко отвернувшись, стремительно пошел прочь.

Я едва успел отскочить в сторону, рухнув в кусты жасмина. Вели-кий магистр прошел совсем близко: травинки влюблено перешептывались под его ногами, а аромат сирени заглушал собою запахи яблоневого сада. Граф меня не заметил. Странно!.. Неужели он был настолько занят своими мыслями, что не почувствовал постороннего присутствия? Но это мне на руку: уж не знаю, что бы он сделал со мной, если бы сейчас меня обнаружил.

Они скрылись в тумане – он и собака, а женщина, уронив на землю сорванные цветы, по-прежнему сидела на лужайке. Интересно, кто она такая, а, главное, кто она ему? Любовница? Не похоже – в объятиях и поцелуях, которыми они обменивались, не было страсти, только нежность и чистота горного источника. Сестра? Я не слыхал, чтобы у него была сестра, да и… Она, как минимум , лет на 20-ть его старше. А мать его умерла. Вот уж новая загадка, с которой мне пришлось столкнуться, а сколько их еще будет – уму не постижимо!..

- Можете выходить, юноша, он ушел! – неожиданно услышал я рядом негромкий женский голос, ласковый и мелодичный, точно колыбельная.

Я подскочил так, что ударился плечом о торчащий надо мной сук и, морщась от боли, быстро оглянулся.

Она стояла возле кустов прямо передо мной – средних лет женщина в белоснежной одежде монахини с несколько осунувшемся и бледным, но все еще прекрасным лицом. Особенно хороши были глаза – черные, бархатные, как будто струящиеся изнутри любовью и силой. Да-да – любовью и силой. Странное сочетание. Удивительное сочетание. Я невольно оробел.

- Как вы догадались, что я здесь? – пряча глаза, робко спросил я.

Она снова рассмеялась.

- Вы что же, всерьез думали, что сможете обмануть ангела? Александр прекрасно знал, что вы здесь. Он с самого начала понял, что вы отправитесь за ним.

- Знал и не стал препятствовать? – изумился я.

- Вы бы все равно узнали – рано или поздно. И потом, - она доверительно наклонилась к самому моему уху так, что ее белое шелковое покрывало почти коснулось моего лица, - он хотел показать вас. Мне.

- Но зачем?!

- Я его попросила, - взгляд ее сделался задорным и лукавым, почти девичьим. – Ведь он уже несколько дней только о вас и говорит.

Я ушам своим не поверил.

- Неужели что-то хорошее?

- Нет. Что вы!.. Он отзывался о вас исключительно в таких выражениях, которые женщине не стоит повторять. Я еще ни разу не слышала, чтоб он кого-нибудь так ругал.

- Понятно, - упавшим голосом констатировал я. – Наверное, он спрашивал вашего совета, как выставить меня прочь, да так, чтобы я навсегда оставил его в покое? Да?

Женщина рассмеялась и вдруг, протянув руку, ласково и доверительно погладила меня по щеке.

- Он прав в одном: вы еще совсем ребенок, глупый маленький мальчик, и мыслите тоже – как ребенок. Ничего, скоро вы поймете.

- Что?

- Увидите. И вспомните мои слова. А теперь ступайте, а то он рас-сердится. Да и меня могут хватиться.

Она опустила на лицо покрывало с тем, чтобы уходить.

- Подождите! – воскликнул я, чувствуя, что не могу ее отпустить просто так, не задав главного вопроса. – Скажите: кто вы?

Она обернулась, глаза ее сделались грустными – она нерешительно посмотрела на меня и вздохнула.

- Я Клер-Мари Монсегюр.

- Вы – его мать?! – открыл я рот от изумления. – Но ведь…

Она покачала головой.

- Нет-нет! Его мать умерла очень давно – во время родов. Я – сестра его матери.

- О, господи!