Здесь были бархатные шторы, перевитые тонкими золотыми шнурами с крошечными вкраплениями алмазов, огромный камин, сложенный руками явно не рядового печника, изящная мебель с выгнутыми спинками-лепестками и ручками в форме ветвей деревьев – все это сплошь изумрудного, ярко изумрудного цвета, словно летняя гладь уснувшего океана.

«Изумрудная башня», - невольно вспомнил я слова начальника охраны. Вот она, значит, какая.

«А он любит роскошь, - отметил я про себя. – Это уже не плохо: должен же он в конце концов хотя бы что-то любить».

Прямо напротив двери в стену было вделано огромное зеркало в человеческий рост в черной дубовой раме. Не зеркало, а целая дверь в иной мир. Я не доверял зеркалам и слегка их побаивался, а потому осторожно, стараясь не встречаться взглядом со своим двойником по ту сторону стекла, обошел его стороной.

В центре комнаты высилась огромная кровать на высоченных резных ножках с нарушающим все правила изумрудного в этой комнате балдахином цвета запекшейся крови. В глаза бросались пронзительно алые простыни и такие же алые подушки. Эти подушки были разбросаны не только по постели, но и на полу и даже у камина – видимо, хозяину комнаты приходило в голову прилечь иногда в самых неожиданных и неподходящих для этого местах. На одну из таких подушек тут же, как само собой разумеющееся, взгромоздилась Флер, обхватила ее лапами и принялась легонько покусывать. Черт возьми, я уверен, что стоила эта подушка, как добрая половина заложенного за долги моим отцом нашего дома в Провансе!..

Но великий магистр, разумеется, не обратил внимания на такие мелочи.

- Я жду ваших объяснений, юноша, - заложив руки за спину, он повернулся ко мне лицом: кровь на его рубашке давно высохла, и теперь казалось, будто он совсем недавно играл в объятия с кустом алых роз.

- В смысле? – искренне не понял я.

- Скажите мне, пожалуйста, милейший Вольдемар Горуа, сын разорившегося сеньора из Прованса, студент (надеюсь, теперь уже бывший!) университета города Монс, какого черта вы меня преследуете?

Вопрос прозвучал так неожиданно, что я обалдел. Вот тебе и благодарность за то, что сегодня ночью я ради него рисковал жизнью!..

- Преследую?! Я?

На щеках у меня выступил густой румянец, через секунду сменившейся еще большей бледностью. Я растерялся – я просто не знал, что мне ответить.

- Сначала вы, как сумасшедший, мечетесь по городу, расспрашивая обо мне всяких чокнутых профессоров, затем выслеживаете, высматриваете, подслушиваете то, что вас совершенно не касается, крадете лошадь у приличного человека, мчитесь ночью через лес предупредить меня о том, что я и так прекрасно знаю, и, под конец, как последний идиот, попадаете в руки моего противника, заставляя меня зачем-то вас спасать?.. Зачем я это сделал? И сам не знаю. Вы в прямом смысле слова свалились мне на голову.

Я почувствовал, как на глаза у меня наворачиваются злые слезы. Да, нелегкое это дело – любить ангела.

- Но ведь вы же сами, сами привезли меня сюда! Я вас об этом даже не просил.

Он пренебрежительно усмехнулся.

- Я же не зверь – оставлять вас на растерзание инквизиции.

- Только не нужно говорить, что вам меня стало жаль! Ни за что не поверю, - отчаяние и злость смешались в моем голосе (о, как же я его ненавидел в эту минуту!.. И как же я его в эту минуту обожал!)

- Почему? Я ведь христианин и вполне могу испытывать чувство жалости к ближнему (он указал на свой крест на плаще). Между прочим, мои предки когда-то воевали с маврами за Гроб Господень.

- Ах, да неужели?.. Ваши предки?.. Это где-нибудь на Луне или в кольцах Сатурна?

Мне показалось, что он слегка вздрогнул.

- Да, этот профессоришка вам успел порядочно наболтать. И вы, судя по всему, ему поверили.

- Я бы ни за что ему не поверил, если бы собственными глазами не видел сегодня ваши танцы с мечом и вашу улыбку, от которой г-на рыцаря едва не хватила кондрашка. Уж не знаю, как там насчет всего остального, но и того, что я видел, сто раз хватит для того, чтобы святая инквизиция объявила вас…

- Кем же? – быстро спросил он.

- Если я скажу «инкубом», рискую получить оплеуху. Ну, а ангелом они вас точно не объявят.

Он посмотрел на меня как-то странно, и губы его дрогнули.

- Скажите откровенно, чего вы добиваетесь? Что вам от меня нужно?

Я побледнел еще сильнее. Или – покраснел? Я уже и сам точно не понимал.

- Вы же читаете мысли. Неужели, еще не поняли?

На лице его вновь мелькнуло что-то. Тоска – не выразимая словами, дикая, щемящая, изводящая сердце и душу, тоска пробежала по его прекрасным чертам, вспыхнув и утонув в глазах.

- Поцелуй вампира горек, как мед, и горяч, как лед… Ну вот – и вы туда же, - с грустью и еще чем-то напоминающим обиду сказал он. – Все вы, люди, одинаковы, как ромашки в поле, и всем вам нужно одного и того же. Ах, до чего же мне все это осточертело!..

И тут я вспыхнул, как факел – я не мог больше сдерживаться. Щеки мои пылали, сердце колотилось, как бешеное. Я знал, что своими словами сейчас, может быть, подписываю себе смертный приговор, но я все равно говорил – нет, я кричал:

- Ах, вам все это осточертело!.. А вы когда-нибудь бывали на нашем месте – в шкуре тех влюбленных идиотов, которых вы сжигаете заживо всем вот этим, чего вы, глядя на себя каждый день в зеркало, может быть, даже не замечаете?! Вы знаете, каково это каждую минуту, во сне или наяву, думать о вас, точно зная, что даже в случае, если вдруг (вдруг случится такое чудо, и луна упадет на землю?) вы позволите прикоснуться к вам, обладать вами, это все равно ни на шаг не приблизит к разгадке тайны вашей удивительной красоты, ни на дюйм не заденет вашу душу и не сгонит с вашего лица эту убийственную маску ледяной сдержанности!.. А, может быть… может быть, вы просто боитесь любви?

Теперь я четко увидел, как он вздрогнул, и в глазах его словно зажглись крошечные зеленые огоньки, как отблеск приближающегося шторма в океане.

- Вы переходите все границы, г-н Горуа, - голос его прозвучал низко и хрипло, как надбитый колокол. – Убирайтесь прочь, пока я не приказал Флер проводить вас!

Но мне уже было наплевать даже на Флер – меня понесло, словно соломинку в открытый океан.

- Вы можете затравить собакой меня, но не мои чувства!.. Вы, который пачками вышвыривает за ворота влюбленных принцесс и в открытую говорит королям «вы мне отвратительны!» Где, на какой из планет вы потеряли свое сердце, или же его у вас просто нет, и никогда не было?!

- Нет, и не было, - очень тихо и быстро, в тон мне сказал он.

Вся кровь бросилась мне в лицо.

- Да вы просто – самовлюбленный осел, вот вы кто! – воскликнул я.

Наступила долгая пауза.

Он замер. Он побледнел, затем через мгновение на щеках его вы-ступил легкий румянец, словно алый луч алого заката упал на лед горного озера. А потом вдруг неожиданно и мгновенно, как будто на черно-белую страницу убийственно-прекрасного рисунка вдруг каким-то чудом выплеснули все краски радуги, он… рассмеялся!.. Да-да, он рассмеялся – негромко и ужасно мелодично, словно брызги набежавшей волны упали и покатились по теплому морскому песку.

Я ушам своим не поверил. Нет, я просто обалдел. Я ожидал всего, что угодно – от пощечины до удара мечом, но только не этого удивительного смеха.

- Знаете, - глядя мне в глаза с какой-то мягкой и теплой дружеской приветливостью, вдруг сказал он, - меня еще никто ни разу не называл «самовлюбленным ослом». Мне всегда было интересно: самый первый раз - какой он?.. Оказывается, это довольно приятно.

Он умолк и – быстро повернулся к окну.

Я смотрел на хрустальный замок рук за его спиной. Я смотрел на длинные черные волосы, мягким шелковым покрывалом ниспадающие на плечи. И я… ничего не понимал! Что за человек такой странный? Им восхищаются – он злится и грубит. Ему грубят – он вдруг смеется… Как же мне понять вашу душу, мой ангел? И есть ли она у вас?

- Спорный вопрос, - не оборачиваясь, все так же тихо, с едва заметной горечью сказал он, и я понял, что он, как всегда, влез в мои мысли и ответил на них. – Держите!..