- Прекрасный мой, - я шагнул к нему и осторожно, словно касаясь высеченного из хрусталя замка на тонкой шпильке, положил руки ему на плечи.
Граф Монсегюр обернулся и уперся лбом в мой лоб. Дождь сделался сильным, и наши мокрые волосы смешались, как полевая трава под ливнем – черные и белые. «Фортепиано», - произносил в таких случаях мой друг какое-то непонятное слово и загадочно улыбался.
- Вы что же, и вправду готовы были сделать то, о чем сейчас говорили? – с невольным надрывом спросил я.
Он вздрогнул.
- Разрешите мне умолчать об этом.
Я осторожно взял его лицо в свои руки.
- Вы не раскаиваетесь в своем выборе, Александр? Возможно, тогда, на алтаре Храма Тысячи Солнц вы совершили непоправимую ошибку. А потом, когда позволили себе ответить на мою любовь, вы отрезали себе все пути к отступлению.
Он рассмеялся – чего более было в этом смехе, несказанной горечи или же несказанного счастья?..
- Да, если бы мне еще десять тысяч раз предстояло повторить этот мой выбор, я бы ни на йоту его не изменил. Каждый день, каждую минуту я не устаю благодарить бога за то, что он подарил мне такую любовь. Вы – мой путь, который я избрал по собственной воле и вопреки всему. Что бы я ни говорил и что бы я не делал, я принадлежу вам и душой, и телом. Я отдал вам свое бессмертие, и я отдал бы вам его еще десять тысяч раз, если бы мне представился такой случай.
Дождь прекратился, но россыпи жемчужин все катились и катились по его лицу, и я ловил их губами, как живую воду, я нежил их под языком, словно изысканное лакомство. Нет, слезы ангела не были солеными, как наши обычные человеческие слезы – они имели терпкий привкус дикого винограда и были обжигающе ледяными, как пойманные рекой звезды.
- Наша любовь – необыкновенная, - шептал мой друг, вздрагивая от прикосновения моих губ, словно от крестного причастия. – Такой любви еще не было на свете, и, наверное, уже никогда не будет. Она – единственная во Вселенной, прекрасная, неземная, неповторимая. Когда-нибудь о ней сложат сказки и легенды. Когда-нибудь ее будут петь, словно песню.
А потом мы долго стояли на краю обрыва над рекой, глядя на убегающие за горизонт облака. И каждое из них было похоже на розовую гондолу…
Вечером войска противника вплотную подтянулись к замку, расположившись на другой стороне реки. Бой был назначен на завтра на 5 часов утра.
- Мы выстоим? – тихо спросил д*Обиньи моего друга после смены караула.
На губах монсеньора появилась грустная улыбка.
- Вряд ли, Виктор. Я бы мог тебе соврать, мог бы ответить, что не знаю. Но я скажу тебе честно: Монсегюр будет стерт с лица земли.
- И ничего, совсем ничего нельзя сделать? – подойдя сзади, робко спросила Зингарелла.
Крошечная морщинка, словно черточка острого грифеля, легла между бровей графа.
- Всегда можно что-то сделать, цыганка. Главное – какой ценой.
Девушка поняла намек, побледнела и отошла в сторону.
- Так значит, мы все погибнем? – поспешил уточнить Домиан.
Граф Монсегюр снова улыбнулся.
- Я не сказал «все». Шанс есть у каждого – запомните, у каждого из вас есть шанс остаться в живых. И я со своей стороны сделаю все возможное для того, чтобы самые дорогие для меня люди сумели использовать этот шанс.
- А вы, монсеньор? – я порывисто схватил его руку, твердую, как сталь, сильную и одуряющее ласковую. – Что будет с вами?
Он вдруг встряхнул волосами и, оглядев наши напряженные и встревоженные лица, тихонько рассмеялся.
- Ну, что за детское любопытство, дамы и господа?.. «Что будет, что будет…» Раскудахтались, прямо, как институтки какие-то!.. Вы же видели меня в бою, д*Обиньи. И вы, Горуа. Вы ведь знаете о том, что в бою мне нет равных ни среди людей, ни среди ангелов. Так что волноваться обо мне не нужно – с избранником небес не может случиться ничего плохого. Если боги умирают, то только на кресте, а креста на поле боя не предусмотрено.
- Вам бы все шутить! – проворчал я, мрачно провожая глазами заходящее солнце.
Я не хотел нового дня, не хотел этого дурацкого боя. Нет, за себя я был спокоен – я не боялся смерти. Умереть на поле боя с мечом в руке, да еще рядом с любимым человеком – это ли не счастье!.. Я ужасно боялся за монсеньора, ведь, лишившись бессмертия, он отнюдь не лишился своей отчаянной отваги и еще более отчаянного благородства. Ох, как бы в пылу сражения он не забыл об осторожности!.. И, если моя смерть (я нисколько не сомневался в этом) стала бы для него настоящей и большой трагедией, то его смерть станет катастрофой не только для меня. Я глядел в его чудесные глаза, в которых легко умещалась и жила Вселенная, и думал о том, что с последним ударом его сердца этот мир погибнет и рассыплется в прах.
Мой друг перехватил мой взгляд и быстро отвел глаза в сторону.
- Иногда вы рассуждаете, как ребенок, Горуа. И мысли вам лезут в голову самые, что ни на есть дурацкие. С такими мыслями нельзя идти в бой – проку от вашего меча будет не больше, чем от бабьего коромысла.
Я покраснел и закусил губы.
Потом все ушли, и мы остались наедине.
Граф Монсегюр неподвижно стоял у окна, слушая соловьев – его лицо все еще хранило мрачное, жесткое сосредоточенное выражение. Я подошел сзади и поцеловал его в волосы. Он даже не пошевелился.
- Послушайте, Горуа, - голос его звучал спокойно и четко, как приказ. – Завтра во время боя не отходите от меня ни на шаг. И не поддавайтесь ни на какие провокации со стороны противника. Вы меня хорошо поняли?
- Какие еще провокации? – пробормотал я, продолжая ласково тыкаться в его волосы.
Мне не нравился его серьезный тон – мне хотелось любви.
- Глупый мальчишка! – он резко и сильно стиснул мои плечи, но тут же сбавил тон и сам меня обнял.
- Сделайте так, как я приказываю, Горуа. И, если будет тяжело, не стесняйтесь искать помощи у меня или у д*Обиньи. Вспомните, что вам говорила мать Эрика: иногда умнее будет поступиться гордостью, но остаться в живых.
- Хорошо, - сказал я, жадно вдыхая сиреневый аромат его губ. – Только и вы мне обещайте. Обещайте, что будете осторожны и хладнокровны. Обещайте, что сбережете себя для меня. Ведь вы же сами говорили о том, что мы всегда будем вместе, как две слившиеся в едином течении реки, как раздвоенный огонек свечи на подоконнике.
- Самое главное – научиться ждать, Горуа. Вечность – огромное полотно, края которого скрыты в тумане, а время – игла, которая его прошивает. Самое трудное – овладеть искусством шитья. Неумеха проткнет себе палец и будет сетовать на несправедливость мироздания, тогда, как мастер, стежок за стежком будет это самое мироздание познавать. В масштабах вневременья тысяча лет пролетит, как одна минута.
- Что вы этим хотите сказать? – насторожился я.
Он положил руки мне на плечи и развернул лицом к огню.
- Ничего, mon chere, ничего. Я верю: мы еще не раз пройдем этот путь и будем проходить его снова и снова. До тех пор, пока жив и дышит этот мир, наша любовь будет вплетена в его плоть, словно один из стежков.
Он пресек мой вопрос поцелуем и сделал так, что через мгновение все вопросы о вечности и мироздании разом вылетели у меня из головы.
…Рано утром, ровно в пять, за полчаса до восхода солнца, наши войска встретились в поле за лесом на другой стороне реки.
Мой друг и г-н в белом тамплиерском плаще, с едва заметным румянцем на скулах, спешившись, стоял на поляне. Пока Виктор бегло, вполголоса докладывал ему о ночных маневрах противника, он пристально, не отрываясь, смотрел куда-то себе под ноги, в изумрудную зелень с голубыми вкраплениями васильков.
Три других начальника отрядов – сосредоточенно-мрачный Ярославович, невозмутимый Муххамед-Али и глава краснокожих лучников смуглый красавец Ирасема стояли поодаль, ожидая приказа.
Домиан, Зингарелла и Мадлен остались в лагере, их задача была ухаживать за ранеными. Домиан, правда, порывался идти в бой, и даже взял в руки меч, но…Тут же вернул его мне под аккомпанемент нашего дружного смеха – уж очень чудно держал он в руках оружие, словно опахало, или диковинный цветок, который вот-вот должен распуститься.
