- Я спасу вас, сир. Обещаю и клянусь этим миром, которым вы так дорожите, и вашей жизнью, на которую вам наплевать. Я не дам вам погубить себя. Как я это сделаю – мое дело. Этот грех я возьму на себя.

- И вы не побоитесь моей мести? И вы не испугаетесь моей ненависти? – сильно побледнев, прошептал граф Монсегюр.

Герцог тихонько рассмеялся, от чего черные змейки волос на виске его собеседника слегка зашевелились и заиграли на солнце, словно от дуновения ветра.

- Вы не умеете ненавидеть, мой ангел. Вы не умеете мстить. Вы слишком совершенны для этого. Видите, ваше совершенство оказалось ловушкой не только для окружающих, но и для вас самого. Вы все-таки прочитали мои мысли?

- Нет. Просто догадался. Догадываюсь и о том, что уговаривать, упрашивать, угрожать вам и умолять вас бесполезно. Вы приняли решение.

- Бесполезно, - глядя в глаза магистру, подтвердил принц. – Я знаю, вам будет безумно больно, что ваше сердце будет навеки разбито, но… На свете нет ничего, чего нельзя было бы исправить. Ничего, кроме вашей смерти.

- Вы опоздали, мой принц, - на губах графа промелькнула мечтательная улыбка. – Я отказался от бессмертия.

- Нет!! – крик его высочества улетел к небу и, вернувшись, словно камнем ударил его по губам; мгновение – и лицо его как будто запорошило инеем. – Нет, вы не могли этого сделать.

- Уже сделал, - холодно усмехнулся граф.

Принц закрыл лицо дрожащими руками.

- Вот и вы себя предали, сир – себя и свое бессмертие. Ради чего?.. Ради всей этой иллюзии, именуемой земным миром?.. Или же – ради игры в красивую любовь с вашим юным Зигфридом?..

- Скажем так: ради того, чтобы это небо как можно дольше из голубого не превратилось в алое. Впрочем, вам этого все равно не понять, Андре.

- Что?!!

Задрожав всем телом, его высочество бережно, почти не дыша, взял руки графа и, сложив их ладонь к ладони, как на молитве, накрыл их своими руками.

- Что вы сказали, повторите! Вы назвали меня по имени?

- Да, - улыбнулся монсеньор, глядя куда-то мимо принца в небо. Я назвал вас по имени. И я разрешаю вам называть по имени меня. Зовите меня Александром.

- Но…но, боже мой!..

Смуглое лицо герцога Лотарингского сделалось бледнее горных вершин, а в глазах мелькнуло отчаяние.

- Я слыхал, что в Японии самураи разрешали своему противнику называть себя по имени только в одном единственном случае – если они собирались этого самого противника убить. Или же – сами рассчитывали быть убитыми. Это значит, что…

- Да ничего это не значит! – в голосе монсеньора зазвенело неподдельное злое отчаяние. - Ну, почему, почему все благие намерения в этом мире заканчиваются полным дерьмом?!

Грубое слово из его прекрасных уст резануло, как стекло.

Герцог отшатнулся, но не выпустил его рук.

- Не нужно так убиваться, Александр. Когда-нибудь вы поймете и скажете мне «спасибо».

Смех великого магистра остро отточенными алмазами разлетелся, рассыпался по траве.

- Грудь кинжалу сказала «спасибо»,

Грудь кинжал когда-то любила.

Кошка хвост откусила рыбе –

Кошка рыбу считала красивой, - странное четверостишие почти бесшумно слетело с его губ.

- Что это значит? – насторожился герцог.

- Так, просто. Люблю японскую поэзию.

- А я – нет. Она слишком жестокая.

- С каких это пор принц Андре сделался противником жестокости?- рассмеялся мой друг. – А, впрочем… Скажите, мой дорогой Андре, а, если бы я вдруг дал вам то, о чем вы столько лет мечтали, изменили бы вы свое решение? Если бы я вам сказал: «Я дам вам познать всю горечь и всю сладость моих поцелуев. Я буду любить вас – самозабвенно, горячо, непритворно, неистово, здесь, сейчас, сегодня, на этой поляне. А завтра… Завтра вы заберете свои войска и уйдете отсюда навсегда, оставив меня один на один с моим выбором и моим решением». Что бы вы мне ответили?

Синие глаза герцога вспыхнули – мгновенно и ярко, будто бы в них зажглось по факелу. Он попытался что-то сказать, но только судорожно сглотнул и схватился за горло – видимо, от волнения у него перехватило дыхание.

Я хотел было запротестовать (игра явно затягивалась и, чего уж греха таить, давно вышла из-под моего контроля), я даже привстал со своего места, но граф взглянул мне в глаза, и я обмяк. Это был не взгляд, это был приказ.

С пустой головой и звоном в ушах я автоматически сел на место.

- Вы пытаетесь соблазнить меня, сир? – облизнув вмиг пересохшие губы, хрипло спросил его высочество.

- Нет, - глаза графа были непроницаемы, а голос – ровным и спокойным, словно речь шла об игре в шахматы. – Если я включу свои чары инкуба, никто не сможет сказать мне «нет», в том числе и вы. Но я желаю играть по-честному, а потому открыто спрашиваю вас: согласны ли вы на мое предложение сейчас и немедленно?

Лицо принца из бледного сделалось багровым, а через мгновение опять бледным, как бумага. На какую-то долю секунды мне его сделалось жаль – такая жестокая в нем шла борьба!

Он вдруг вскочил с места и, наклонившись над ручьем, несколько раз отчаянно и резко сунул голову в воду. Прошло, наверное, несколько минут прежде, чем он заговорил – очень тихо, но довольно спокойно, с теми спокойствием и обреченностью, которые свойственны неизлечимо больным, счет жизни которых идет не на месяцы, а на дни:

- Я очень ценю ваше предложение, Александр – я знаю, чего оно вам стоило, и сколько сил вы потратили для того, чтобы заставить себя его сделать. В свою очередь вы представляете (а, впрочем, вы, наверное, никогда не сможете себе представить!), каких сил мне стоит от вашего предложения отказаться. Я знаю, что каждую минуту из оставшихся мне прожить в этой жизни, я буду безумно сожалеть о своем отказе, и, тем не менее, я вынужден отказаться. И, если вы и вправду так же благородны, как прекрасны, вы не станете сейчас использовать свои чары для того, чтобы меня сломать.

- Не стану, - тихо сказал граф.

Он посмотрел на облако, так похожее на уплывающий за горизонт чудесный парусник.

- Никто не видит до конца всех возможных вариантов своего пути, Андре. И мы никогда не узнаем - так ли уж действительно было ценно то, от чего нам в свое время пришлось отказаться, как не узнаем и того, насколько ценно было то, во имя чего мы от него отказались.

Он сделал паузу и, слегка смежив веки, быстро взглянул на герцога.

- Для меня вы – один из таких вариантов, Андре.

Принц негромко и горько рассмеялся.

- Вы – счастливец, граф. А у меня вариантов – ноль. Вы – мой единственный путь, Александр – безумный, жестокий, прекрасный и неповторимый.

Неожиданно пошел дождь – тот удивительный теплый и солнечный «слепой» дождь, когда, кажется, плачет солнце.

Мы, все трое, моментально вымокли до нитки.

- Прощайте, Андре, - сказал великий магистр; черные локоны прилипли к его лбу и щекам, словно мазки черной краски. – Прощайте, моя возможная, но не состоявшаяся большая любовь.

Глаза принца, казалось, навсегда утратили свою синеву – они вдруг сделались дымчато-серые, как туман, как облака над стальным призраком города, который будет построен на земле через сотни лет.

- Прощайте и вы, моя первая, единственная и последняя любовь. Прощайте, граф Монсегюр. Прощайте, Александр. Я не знаю, кто из нас умрет первым, но сегодня, сейчас, в эту минуту мое сердце принадлежит вам.

Они пожали друг другу руки, а затем герцог с разбега прыгнул на лошадь и опрометью помчался через лес навстречу назло ветру. Его темная фигура на черной лошади казалась облаком – черным облаком, которое только что пролило дождь и теперь собирается метать молнии в того, кто заставил этот дождь пролиться!..

========== Глава 26 ==========

Я задумчиво проводил принца глазами и посмотрел на графа.

Тот с тревогой, не отрываясь, смотрел на черную стрелу герцогского плаща. Что видел он, о чем сожалел в эти минуты? Тайна. Мокрые волосы струились по его плечам, подобно брызгам водопада, а один непокорный и смелый локон прилип к губам, словно поцелуй черной бабочки.