Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Мое положение было особенно щекотливое, ибо я, как член управы, был начальством для бюро и его заведующего Неручева и по долгу службы не мог потерпеть, чтобы абсурдные с моей точки зрения решения проводились в жизнь. Зная по опыту нравы статистиков, я понимал, что последствием моего протеста неизбежно будет «конфликт», который, благодаря моему статистическому прошлому, примет характер всероссийского скандала. Я все же заявил Неручеву, что отказываюсь состоять членом этой противной здравому смыслу коллегии, и вероятно скоро начался бы между нами конфликт, если бы не наступил период революции, который закрутил и меня, и Неручева в своем водовороте.

Совершенно понятно, что управление вольницей в большинстве неуживчивых, самодовольных, самолюбивых и прямолинейных людей, вольницей, образовавшейся не на основании законов, но вопреки им, и державшейся лишь на традициях, которые создались при совершенно иных обстоятельствах, было делом непосильным для заведующих, даже самых авторитетных и тактичных. И не мудрено, что так называемые «конфликты» возникали по самым разнообразным поводам. То отдельные статистики, не ужившись с заведенными порядками, оставляли службу, то к ним присоединялись целые группы. Иногда бунтовало большинство бюро против заведующего, или все бюро вместе с заведующим — против управы.

Требования, ультиматумы, коллективные отставки, третейские суды…

За свою десятилетнюю работу в земской статистике мне пришлось принимать участие в целом ряде подобных историй. В таких случаях мы проводили время в бесконечных заседаниях, происходивших иногда в течение двух-трех недель почти каждый вечер и длившихся порой до глубокой ночи. Все ходили нервные, хмурые. Вчерашние друзья, примкнув к разным партиям, внезапно делались заклятыми врагами, переставали кланяться друг другу… Нечего и говорить, что во время «конфликтов» работа у всех валилась из рук.

Не имея впереди никаких карьерных перспектив, не дорожа, как и большая часть старой русской радикальной интеллигенции, материальными благами, не связанные с данной губернией ни родственными связями, ни знакомствами, строптивые и неуживчивые статистики, в особенности холостяки, легко шли на всякие «конфликты» и перекочевывали из одной губернии в другую. Если не считать кочевых инородцев и актеров, в России не существовало более кочевой группы населения, чем земские статистики. Статистики, работавшие в одном и том же бюро более 2–3 лет, составляли редкое исключение. И если, несмотря на это, земская статистика дала России много ценных трудов и исследований, то объясняется это тем, что среди нас было все же немало способных и талантливых людей, а кроме того, в периоды внутреннего мира все мы, хранившие старые традиции, работали не за страх, а за совесть, не считаясь с официальным распорядком рабочего дня.

Глава 9

Моя жизнь в Смоленске

(1896)

Смоленское земство и его деятели. Выборные земцы и служащие по найму. Смоленское общество — аристократия и интеллигенция. Мои смоленские знакомые. Доктор Д. Н. Жбанков. Председатель губернской управы Н. А. Рачинский и комический эпизод на земском собрании. Земец Б. Т. Садовский и странное завершение его жизни. Мой доклад отвергнут земским собранием и я покидаю Смоленск.

Возвращаюсь к последовательному изложению событий моей жизни. Итак, лето 1896 года я провел в учебе у Н. М. Кислякова, на исследовании Опочецкого уезда Псковской губернии. Кочевал из деревни в деревню, от помещика к помещику, познакомился с приемами исследования и как выжимать правдивые цифры из лживых показаний. А лгали все — крестьяне и большая часть помещиков. Крестьяне старались прибедниться, предполагая, что от их показаний зависит размер тщетно ожидавшейся ими земельной прирезки, а помещики, знавшие, что работа производится в оценочных целях, но не представляя себе, что оценка предстоит нормальная, а не индивидуальная, старались приуменьшить доходность своих имений.

Получив в Псковской губернии некоторый практический опыт в организации статистических исследований, я все же не без душевного трепета отправлялся в Смоленск, где мне предстояло руководить этим сложным делом и, прежде всего, представить на губернское земское собрание проект организации и сметы статистического бюро.

Осенью 1896 года мы с женой перебрались в Смоленск и поселились в маленьком уютном домике, предполагая прожить в нем несколько лет. Но прожили мы в нем всего четыре месяца.

В Смоленске я впервые вошел в среду земских деятелей, если не считать моего краткого пребывания на голоде в Богородицком уезде Тульской губернии.

В конце XIX века в русской жизни происходили крупные перемены в связи с развитием промышленности, железнодорожного строительства, народного просвещения и других факторов цивилизации, нарушающих веками установленные особенности отдельных местностей. Тем не менее, эти местные особенности еще значительно сохраняли свою силу. Сказывались они в говоре и костюмах крестьян, отличавших жителей отдельных уездов и волостей, в нравах, быте и даже нравственном облике отдельных деревень. Во время статистических работ это в особенности бросалось в глаза. Вот группа деревень, занимающихся изготовлением колес, а другая группа состоит из горшечников, в третьей — никаких местных промыслов нет, а существуют промыслы отхожие. Одна деревня много лет поставляет дворников в петербургские дворцы, другая — текстильных рабочих на петербургские фабрики, третья — рабочих по сплаву леса и т. д. Попалась мне как-то деревня, все население которой зимой ходило в «кусочки», т. е. занималось профессиональным нищенством. Деревни имели и свою нравственную репутацию. Часто приходилось слышать, что крестьяне какой-нибудь Подшибаевки воры, а зуевские — честные, деревня Надеждинка ленивая, а Синицыно — трудолюбивая и т. д.

Имели свою местную коллективную физиономию и помещики тех времен, физиономию, которая ярко проявлялась на земских и дворянских собраниях. Были земства прогрессивные и ретроградные, просвещенные и культурно отсталые, деятельные и инертные. Эти свойства их прочно держались десятки лет, несмотря на персонально менявшийся состав гласных.

То же было и в Смоленской губернии.

На основании своих многолетних наблюдений над земской жизнью я могу утверждать, что в большинстве случаев выборный состав земских управ работал не много. Главную работу исполняли земские служащие из третьего элемента, и им преимущественно принадлежала инициатива новых культурных начинаний. Этим я не хочу умалить значения в земской работе выборного состава земских управ. И среди так называемого «цензового элемента» были люди с большой инициативой. Но основное их значение было в общем руководстве работой, которое в той или иной степени им принадлежало и в котором они играли роль сдерживающего начала. Теоретики из третьего элемента, специалисты в отдельных областях, в своих планах и проектах не всегда считались с практическими возможностями культурной работы. Земцы же, охватывавшие в управских коллегиях все земское дело целиком и считавшиеся с господствовавшими течениями в земских собраниях, претворяли утопии своих специалистов в практическое, жизненное дело.

В смоленском губернском земстве было много земских служащих. Я уже говорил о том, в какой замкнутой кружковщине протекала жизнь земских статистиков. Однако некоторые из статистиков и земские служащие других специальностей пускали часто более глубокие корни в местной жизни, заводя знакомства среди среднего чиновничества, более просвещенного купечества, учителей средних учебных заведений, сотрудников местной газеты и т. п. Этот круг лиц составлял местную интеллигенцию губернских городов, жизнь которой протекала обособленно от местной «аристократии», состоявшей из крупного чиновничества, земцев и дворян-помещиков, группировавшихся вокруг губернаторов. К «аристократии» обыкновенно принадлежали и наиболее левые земцы, находившиеся в оппозиции правительству, но как люди «своего круга», принятые в доме губернатора и других местных аристократов. Некоторые из этих левых земцев вращались также в кругах «интеллигенции», где, впрочем, к ним относились не совсем как к своим. Все же они были единственной связью между «интеллигенцией» и «аристократией» губернских городов. Эти два слабо сообщавшиеся между собой круга давали физиономию местному провинциальному центру. Всякий новый человек, не желавший исчезнуть в общей обывательской массе губернского города, входил либо в круг его аристократии, либо в круг интеллигенции (эти термины я употребляю в некотором условном смысле). Губернская аристократия и губернская интеллигенция имели каждая свои общественные дела и учреждения, в которых они объединялись. Аристократия группировалась вокруг разных благотворительных учреждений и местных отделений Красного Креста, устраивала с благотворительной целью базары, балы и т. п. Почему-то занятие археологией тоже было монополией аристократии, представители которой ведали делами губернских архивных комиссий. Интеллигенция группировалась преимущественно вокруг культурно-просветительных учреждений. В каждом губернском городе, в котором мне приходилось жить, я принимал участие в создании общественной библиотеки, в устройстве народных чтений с волшебным фонарем и других просветительных учреждений. И так же, как просвещенному губернскому «аристократу» полагалось быть членом архивной комиссии, губернский «интеллигент» неизбежно состоял членом учительского общества взаимопомощи. Не будучи профессиональным педагогом, я неизменно выбирался либо членом правления, либо председателем учительского общества взаимопомощи.

48
{"b":"570050","o":1}