Глауэр с особым удовольствием рассказывал мне о своих мошенничествах, и слушать его было противно. Я даже стал раскаиваться, что остался. Встал и стал прощаться. Любезно проводив меня через двор, по которому бегали злющие собаки, он сказал мне на прощание:

— Я знаю, вам обо мне всяких ужасов наговорили. Теперь можете всем рассказывать, что фон Глауэр совсем не такой страшный человек, каким его изображают. Покойной ночи.

Он подозвал своих собак и исчез с ними в сумерках вечера.

— Ну что, повидали нашего барина? — спросил меня мой хозяин, когда я вернулся к нему в избу. — Что-то долго засиделись. Мы уж и то опасались, как бы с вами там чего не приключилось. Он ведь как когда. Иные, кто у него побывал, за версту усадьбу его обходят…

Орловское губернское земство и его политическая окраска. Умеренно-прогрессивное большинство, правые и левые крылья. Председатель собрания М. А. Стахович. Гласные: А. А. Нарышкин, Ф. В. Татаринов и его «тургеневская» семья. Орловская интеллигенция. Председатель управы С. А. Хвостов. Председатель управы С. Н. Маслов. Статистическая работа. Обследование Кромского и Дмитровского уездов. Старик Шеншин, кромской предводитель дворянства. Великокняжеские имения Дмитровского уезда. Город Дмитровск. Оригинальный исправник Иваненко. Поднадзорный князь. Предреволюционные настроения. Комитеты о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Мое кратковременное пребывание в рядах с.-д. партии. Е. Н. Колышкевич. Возникновение Союза Освобождения. Я покидаю с.-д. партию и становлюсь членом Союза Освобождения. Конец моей земской работы в Орловской губернии.

В Орле, заняв ответственный пост заведующего статистическим бюро, я гораздо больше, чем во Пскове, вошел в земскую жизнь и земские интересы. Орловское губернское земство было совершенно не похоже на псковское. В Пскове земское собрание протекало скучно, без борьбы, без ярких прений. Совсем другая атмосфера была на орловском земском собрании. Собиралось оно в огромном двусветном зале Дворянского Собрания, хоры которого всегда были заполнены многочисленной публикой. Ибо каждая земская сессия была большим событием в жизни орловского общества. На председательском месте восседал блестящий М. А. Стахович, являвшийся на открытие сессии в золотом камергерском мундире. Под его руководством прения протекали стройно, как в маленьком парламенте, и каждому голосованию он предпосылал сжатую и ясную формулировку возникших разногласий.

По своему составу орловское губернское земское собрание было одним из наиболее блестящих. Большинство в нем состояло, я бы сказал, из просвещенных консерваторов, но считалось оно либеральным, ибо в те времена (до революции 1905 года) всякий земец, стоявший за просвещение народа, за развитие земской медицины, агрономии и т. д., почитался за либерала.

Для периода, предшествовавшего революции, было вообще довольно характерным явлением, что земства, в которых главную роль играли крупные землевладельцы и сановники, позволяли себе более резкие выступления против правительства и его местных представителей, чем земства мелкопоместные, разночинные и крестьянские.

Орловское земство принадлежало к первой группе. Среди гласных его было много крупных землевладельцев, придворных и высокопоставленных чиновников, а тон задавал губернский предводитель, камергер М. А. Стахович. Сам Стахович считал себя славянофилом и сторонником самодержавия, но твердо охранял дарованные земству права от посягательств на них со стороны администрации. Он находил в своей оппозиции поддержку со стороны большинства близких к нему по политическим настроениям гласных, которых я уже охарактеризовал как просвещенных консерваторов. Либерализм их заключался лишь в том, что они хотели быть хозяевами того дела, которым они ведали согласно существовавшим законам.

Как раз на первом земском собрании, на котором мне пришлось присутствовать, группой гласных поставлен был вопрос о возбуждении перед правительством ходатайства об отмене системы классического образования в средних учебных заведениях. В сущности, этот вопрос выходил за пределы компетенции земства и в большинстве земств был бы снят с обсуждения, но орловское земство и его председатель всегда склонны были толковать свои права распространительно. Прения с чисто парламентскими речами развернулись во всю ширь и продолжались два дня. Хоры ломились от публики, шумно аплодировавшей ораторам, говорившим против всем ненавистного классического образования, считавшегося в то время одной из основ реакционного государственного строя. И вдруг, ко всеобщему изумлению, А. А. Нарышкин, считавшийся «либералом», выступил с обстоятельной двухчасовой речью в защиту классицизма. И сразу все почувствовали, что он один говорит с глубоким знанием дела, сняв с него нелепо приставшие к нему политические ярлыки, тогда как другие, более блестящие ораторы, ограничивались общими местами.

Честный, убежденный консерватор, А. А. Нарышкин, как в качестве товарища министра, так и в качестве земского гласного, имел репутацию либерала лишь на фоне официального мракобесия 80-х и 90-х годов. После революции 1905 года, когда в России возникли парламентские учреждения и более четко обозначившиеся политические партии, он, нисколько не меняя своих основных убеждений, сделался одним из лидеров крайней правой Государственного Совета.

Лидером крайней правой оппозиции орловского собрания был брянский гласный В. Э. Ромер. Он систематически выступал против всяких ходатайств, имевших хоть отдаленный политический привкус, а также против всяких новых ассигнований на культурные нужды. Остальные реакционные гласные не умели связно говорить и участвовали лишь в голосованиях. Исключение составлял орловский уездный предводитель дворянства Володимеров. В этом человеке все было карикатурно. Длинный, нескладный, с довольно красивым лицом, казавшимся уродливым благодаря лошадиной форме головы и маленькому, сильно покатому лбу, он говорил совершенно бессвязно, но считал своим долгом выступать с речами по всякому поводу. Любил употреблять кстати и не кстати мудреные и витиеватые слова, вроде «конъюнктура», «абстрагируя» и т. д. Каждая его речь вызывала веселье среди гласных и публики. Часто случалось, что он начинал говорить по вопросу уже законченному. Тогда Стахович останавливал его:

— Гласный Володимеров, вопрос этот проголосован и не подлежит обсуждению.

— Ах, виноват, — говорил тогда Володимеров, стараясь придать язвительную значительность своим словам, и затем, расправив свои длинные усы и приподняв фалдочки сюртука, садился на место под дружный смех всего собрания.

Каково же было мое изумление, когда я узнал, что этот человек сделал блестящую политическую карьеру. Он был избран депутатом в 3-ю Государственную Думу и стал редактором содержавшейся на казенные деньги черносотенной газеты «Земщина». Помню, как во время одного из очередных скандалов, устраивавшихся в Думе крайними правыми, я видел нескладную длинную фигуру Володимерова в одном из первых рядов кресел. Он что-то кричал, показывал язык и делал «нос» левому оратору…

В Орле я близко сошелся с семьей председателя уездной земской управы Ф. В. Татаринова. Семья эта по всему складу своей жизни была пережитком тургеневских времен и в период, когда уже слышались подземные шумы надвигавшейся революции 1905 года, представляла собой милый анахронизм. Ф. В. Татаринов был на 10 лет старше меня. Одаренный блестящими способностями, он в свое время получил широкое гуманитарное образование. Хорошо знал историю, философию и в особенности русскую литературу, цитируя наизусть не только поэтов, но и большие отрывки из Толстого и Тургенева. Вероятно, он мог бы в свое время пойти по научной дороге, но его потянуло к общественной жизни.

Он перебрался в свое имение близ Орла, а затем, избранный уездным и губернским гласным и, последовательно, мировым судьей и председателем уездной земской управы, стал жить в самом Орле. Русская провинциальная жизнь, как помещичья, так и городская, протекала в те времена тихо и медлительно. В имениях хозяйничали приказчики, а помещики поздно вставали, объезжали поля на беговых дрожках и выслушивали их доклады. В городах присутственные места закрывались в 3 часа дня, а летом нередко и в 2 часа. Досуга было много, и люди, по натуре ленивые, окончательно обленивались. Обленился и мой приятель Ф. В. Татаринов. Ходил в управу, проводя там большую часть времени в коллегиальных заседаниях и разговорах деловых и праздных, а дома принимал гостей, а если гостей не было, раскладывал пасьянсы. Книг не читал, за текущей жизнью следил по газетам, и если не опускался умственно, то лишь благодаря приобретенному в юности большому образовательному капиталу, процентов с которого хватало для продолжения умственной жизни. Семья Ф. В. Татаринова состояла из на редкость красивой жены и четырех детей-подростков. Их большое черноземное имение, при плохом управлении, давало доходов немного, было заложено и перезаложено, а жалование председателя управы было небольшое. Поэтому Татариновы вечно нуждались в деньгах. Их орловская квартира была всегда грязна и нуждалась в ремонте, мебель потерта, из кресел и диванов торчал волос. Но художественная прелесть таких старых дворянских гнезд состояла как раз в свободе от норм мещанского бюджета. На рваных креслах всегда сидели гости, которые чувствовали себя уютно, как дома. Некоторые оставались обедать и ужинать. Ели скромно, но всем хватало. А летом, когда семья Татариновых переезжала в свое Хатетово, на праздники и воскресенья к ним съезжались орловские знакомые. Ночевали кто на кроватях, кто на полу, гуляли, пели песни, запоем играли в крокет.