— Он в припадке, сэр, припадок-то еще не прошел. Клянусь честью и душой, нас с вами еще притянут за соучастие в дезертирстве. Подумайте, сэр, двадцать восемь дней нам дадут или пятьдесят шесть, все равно позор — черный позор для него и для меня!

Я никогда не видел Малвени таким взволнованным.

Ортерис, однако, не терял спокойствия; едва мы успели поменяться одеждой и я преобразился в рядового линейного полка, как он отрывисто сказал:

— Так! Продолжайте! Что дальше? Давайте начистоту: что мне делать, чтоб спастись из здешней преисподней?

Я сказал ему, что если он подождет два-три часа у реки, я съезжу верхом в пост и привезу сотню рупий. С этими деньгами он дойдет до ближайшей маленькой станции миль за пять отсюда и там возьмет билет первого класса до Карачи. Зная, что на охоту он ушел без денег, из полка не сразу телеграфируют в приморские порты, а сперва поищут его по туземным деревушкам вдоль реки. А там никому в голову не придет искать дезертира в вагоне первого класса. В Карачи он купит белую пару и постарается сесть на торговый пароход.

Здесь он меня прервал. Ему бы только добраться до Карачи, а дальше он справится сам. Я велел ему дожидаться, не сходя с места, пока стемнеет настолько, что я смогу съездить в поселок, не привлекая внимания моим костюмом. Надо сказать, что господь в своей премудрости вложил в грудь британского солдата, зачастую неотесанного скота, детски доверчивое сердце, чтобы он верил своим офицерам и шел за ними в огонь и воду. Далеко не с такой легкостью он доверяется гражданским лицам, но, раз поверив, вериг уже свято, как собака. Я имел честь пользоваться дружбой рядового Оргериса с перерывами более трех лет, и дружба наша была по-мужски честной и прямой. Поэтому он не сомневался, что все, сказанное мною, чистая правда, а не просто слова, брошенные на ветер.

Мы с Малвени оставили его в высокой траве на берегу и, прячась в зарослях, направились к моей лошади. Солдатская рубаха немилосердно царапала мне кожу.

До сумерек пришлось ждать около двух часов. Мы разговаривали об Ортерисе шепотом и напрягали слух, чтобы уловить какие-нибудь звуки с той стороны, где он находился, но не услышали ничего, кроме ветра, свистевшего в высокой траве.

— Сколько я его лупил, — горячо сказал Малвени, — раз чуть до смерти не зашиб. Ну никак из его безмозглой башки помрачения не выбить. Хоть ты тресни! И ведь нельзя сказать, чтобы он от природы был безмозглый, так-то он толковый и покладистый. В чем тут причина? То ли в воспитании дело — ведь его никто не воспитывал. То ли в образованности — ее и в помине нет. Вот вы человек ученый, ответьте-ка!

Но мне было не до ответа. Я размышлял, сколько еще продержится Ортерис на берегу и неужели я все-таки буду вынужден сдержать слово и помочь ему дезертировать.

Едва наступила темнота, я с тяжелым сердцем начал седлать лошадь, и тут вдруг до нас донеслись дикие вопли с реки.

Злые духи оставили рядового Ортериса, № 22639, из роты «Б». Их, как я и надеялся, изгнали одиночество, темнота и ожидание. Мы пустились бегом и увидели, как он в панике мечется в граве — без сюртука (без моего сюртука, разумеется). Он, как помешанный, выкликал наши имена.

Когда мы подбежали к нему, он обливался потом и дрожал, как испуганная лошадь. С превеликим трудом нам удалось его успокоить. Он ныл, что на нем гражданское платье, и хотел немедленно содрать его с себя. Я велел ему раздеться, и мы в одно мгновение вторично поменялись одеждой.

Шорох собственной пропотевшей рубахи и скрип сапог, казалось, привели его в себя. Он прижал ладони к глазам и сказал:

— Что на меня нашло? Я не спятил, солнцем меня не хватило, а вел себя невесть как, и нес невесть что, и натворил… Что я такое натворил?

— Что натворил? — повторил Малвени. — Опозорил себя, хоть это еще полбеды, но ты еще роту «Б» опозорил, а что хуже всего — опозорил меня! А ведь кто как не я учил тебя быть солдатом, когда ты был еще дрянным, плаксивым, неуклюжим новобранцем. Да ты и сейчас не лучше, Стэнли Ортерис!

Ортерис смолчал. Потом расстегнул тяжелый пояс, утыканный значками полудюжины полков, над которыми одержал победу его собственный полк, и протянул Малвени.

— Драться я с тобой не могу, Малвени, рост не позволяет, — сказал он, — да и все равно ты меня поколотишь. Вот, держи ремень — можешь разрубить меня пополам, если хочешь.

Малвени обернулся ко мне.

— Оставьте нас одних, сэр, нам надо с ним потолковать.

Я оставил их и по дороге домой раздумывал об Ортерисе и о моем приятеле, которого я люблю, рядовом Томми Аткинсе вообще.

Но так ни до чего и не додумался.

— Матерь божья, заступница, ну какого черта нас занесло в эту глушь и до каких пор нам тут торчать? Ответьте мне, сэр.

Говорил Малвени. Время действия — час ночи, июньской, удушливо-жаркой, место действия — главные ворота форта Амары, самого унылого и безотрадного форта во всей Индии. Почему в это время там оказался я — касается только сержанта Макграта и караульных.

— Подумаешь, спать охота! — продолжал Малвени. — Чего караульным сделается? Простоят до смены, не сахарные.

Малвени был гол до пояса, с Лиройда, лежавшего на соседней койке, струйками стекала вода, которой только что окатил его из меха Ортерис, облаченный в белые подштанники; четвертый рядовой, лежа с открытым ртом под ярким светом большого фонаря, беспокойно бормотал что-то во сне. Жара под кирпичной аркой стояла ужасающая.

— Хуже ночи не припомню. Ей-богу! Ад на землю выволокли, что ли? — проворчал Малвени.

Раскаленный ветер, словно морская волна, прорвался в ворота; Ортерис выругался.

— Полегчало тебе малость, Джок? — спросил он Лиройда. — Ты зажми голову между колен. Сразу все как рукой снимет.

— Ох, отстань. Отстань, и гак у меня сердце сейчас наружу выскочит. Ох, дайте мне сдохнуть, сдохнуть бы! — простонал великан йоркширец, который, как все крупные, полнокровные люди, особенно тяжко переносил жару.

Спавший под фонарем на мгновение проснулся и приподнялся на локте.

— Так подыхай, и будь ты проклят! — произнес он. — Я и сам проклят — и умереть не могу!

— Кто это? — прошептал я, так как голос показался мне незнакомым.

— Чистокровный джентльмен, — ответил Малвени. — В первый год побыл капралом, на другой — сержантом. К офицерскому чину гак и рвется, но пьет, как рыба. Помяните мое слово, он отправится на тог свет еще до наступления холодов. Вот так, глядите!

Он скинул с ноги сапог и дотронулся голым пальцем до спускового крючка своего «Мартини». Ортерис неправильно истолковал его движение, и в следующую секунду винтовка отлетела в сторону, а Ортерис встал перед ним, сверкая глазами,

— Ты что? — возмущенно сказал Ортерис, — Ты что? Мы-то без тебя что делать будем?

— Спокойней, малыш, — ответил Малвени, мягко отстраняя его, — Не собираюсь я ничего такого делать и не соберусь, пока Дайна Шедд жива. Просто я показывал кое-что.

Лиройд, скорчившийся на койке, застонал, а джентльмен-рядовой вздохнул во сне. Ортерис взял протянутый Малвени кисет, и мы втроем степенно и молча задымили, а тем временем перед нами на гласисе, как черти, крутились пыльные вихри и мели раскаленную равнину.

— Стаканчик? — спросил Ортерис, отирая лоб.

— Не мучь ты людей разговорами про выпивку, — проворчал Малвени, — а то как загоню тебя в ствол да садану в воздух — будешь знать.

Ортерис хмыкнул и извлек из ниши на веранде шесть бутылок имбирного пива.

— Ах ты Макьявел, где ты это раздобыл? — с восхищением спросил Малвени, — Не базарное, сразу видно.

— А ты почем знаешь, какое пойло потребляют офицеры? — отозвался Ортерис, — Ты что, буфетчик?