— Погоди, сынок, ты еще когда-нибудь угодишь под военный суд, — сказал с укоризной Малвени, — но… так и быть, — он откупорил бутылку, — на сей раз я насчет тебя не доложу. Офицерские харчи еще никому не вредили, а выпивка и подавно. За удачу! Война сейчас или не война… Впрочем, времечко и впрямь поганое. Итак, за войну! — Он поднял бутылку с безобидным пойлом и помахал на все четыре стороны. — За войну, будь она проклята! Север, восток, юг и запад! Джок, трясогузка несчастная, иди сюда, выпей!

Но Лиройд, совершенно потерявший голову от страха перед смертью, которую предвещали вздувшиеся у него на шее вены, призывал создателя разом покончить с ним и в промежутках хватал ртом воздух. Ортерис вторично окатил его водой, и великан немного ожил.

— Ох, не знаю, выживу ли я! Да и чего ради жить-то? Послушайте, ребята! Я устал, до смерти устал. Кости — и те у меня размякли. Ох, дайте околеть!

Под сводом кирпичной арки прерывистый шепот Лиройда отдавался гулким эхом. Малвени беспомощно взглянул на меня, но я-то помнил, как однажды, в трудный-претрудный день на берегу реки Кхеми, вконец отчаявшийся Ортерис чуть не сошел с ума и как умело изгнал духа безумия чародей Малвени.

— Говорите же, Теренс, — сказал я, — не то Лиройд у нас совсем взбесится, а это будет почище, чем с Ортерисом. Говорите! На ваш голос он отзовется.

Ортерис предусмотрительно побросал винтовки караульных на койку Малвени, а тот повысил голос, как будто уже давно рассказывал одну из своих историй, и, повернувшись ко мне, произнес:

— Ваша правда, сэр, хоть в казармах, хоть за их стенами, ирландцы — это сущие дьяволы. В таком полку служить впору лишь здоровым парням с кулаками, как у чемпионов. Беззаконие в ирландском полку — хуже, чем в Содоме, а уж какую резню устраивают эти отпетые, остервенелые разбойники на поле боя!.. Мой первый полк был ирландский — сплошные фении и бунтовщики до мозга костей, но за Вдову дрались, кстати, лучше всех они, мятежники-ирландцы. Черные тайронцы. Слыхали о таких, сэр?

Слыхал ли я! Я знал, что полк этот — редкая коллекция отъявленных мерзавцев, похитителей собак и кур, мародеров и при этом самых отчаянных сорвиголов во всей армии. Пол-Европы и пол-Азии имели все основания помнить черных тайронцев — да сопутствует удача их истрепанным знаменам, как им всегда сопутствовала слава!

— Ух и ребята же были — кипяток с уксусом! Я и сам как-то раз погорячился — раскроил одному парню череп пряжкой и после некоторых неприятностей, каких — распространяться не буду, попал в Старый полк и принес с собой репутацию молодца, который умеет за себя постоять.

Но, как я вам уже докладывал, в один прекрасный день мне опять довелось повстречаться с черными тайронцамн, как раз когда они нужны были позарез. Ортерис, сынок, как называлось то место, куда послали одну роту наших и одну роту тайронцев, чтобы мы обошли гору, спустились вниз и малость проучили патанов? Это было после Газни.

— Не знаю, как называли его окаянные патаны, а мы прозвали его Театром Сильвера. Неужто сам не помнишь?

— Верно, верно, Театр Сильвера, ущелье между двумя горами, узкое, как талия у девчонки, а темно там было, как в колодце. Патанов там было видимо-невидимо, и величали они себя, по своему нахальству, ни больше ни меньше как резерв. Помнится, наши шотландцы и отряды гуркхов прижали патанские полки. Шотландцы и гуркхи неразлучны, как близнецы, даром что непохожи. И напиваются вместе, когда господь сподобит. Так вот, роте Старого полка и роте тайронцев приказали обойти гору и выоить оттуда патанский резерв. Офицеров у нас не хватало — дрисентерия началась, а они не берегутся, нам и дали на роту только одного офицера, но зато он был не промах — пальца в рот не клади.

— Как его звали? — спросил я.

— Капитан О’Нил, Старый Крюк, помните, я еще вам рассказывал про то, как он воевал в Бирме. Ха! Вот это был парень! Тайронцев же вел молоденький офицерик, но кто кем командовал, это вы еще увидите. Влезли мы с тайронцами на гору по разные стороны ущелья и видим: внизу кишит этот поганый резерв, как крысы в яме. «Не робей, реоята, — говорит Крюк, он всегда заботился о нас, как мать родная. — А ну-ка, спустите на них несколько камушков покрупнее вместо визитных карточек». Скатили мы десяток-другой валунов, и патаны заорали, но тут вдруг офицерик тайронцев как взвизгнет с той стороны ущелья: «Какого черта вы делаете. Вы моим солдатам все удовольствие испортите! Не видите, как они в бой рвутся.» «Ишь какой горячий выискался! — говорит Крюк, — Ладно, отставить камни ребята. Валяйте вниз и задайте им перцу!» — «Как бы самим не поперхнуться», — тихонько сказал кто-то позади меня. Но Крюк услышал. «А ты не разевай пасть», — говорит он со смешком, и мы посыпались вниз. Лиройда-то с нами в ту пору не было, он, конечно, в лазарете отлеживался.

— Вранье! — оскорбился Лиройд, придвигаясь с койкой поближе. — Я же там вот это заработал, сам знаешь, Малвени. — Он поднял руку, и от правой подмышки через заросли на его груди побежала наискось тонкая белая полоса, кончавшаяся где-то у четвертого ребра слева

— Видно старею, голова слабеет, — невозмутимо сказал Малвени. — Конечно ты был с нами. Что это мне взбрело! В лазарете валялся совсем другой парень. Значит, ты помнишь, Джок, как мы и тайронцы с треском столкнулись на дне ущелья и увязли в толпе патанов — ни туда ни сюда.

— Еще бы не помнить! И давка же была! Меня так зажали, что чуть кишки не выдавили, — Ортерис меланхолически погладил себя по животу.

— Да, коротышкам тогда пришлось туго, но один коротышка, Малвени опустил руку на плечо Ортерису, — спас мне жизнь. Мы там прочно застряли — патаны и не думают отступать, и мы не можем. Мы же их выбить должны. А самое главное — как сцепились мы с патанами с разбегу, так и деремся врукопашную, а стрелять — никто не стреляет. В лучшем случае нож или штык в ход пустишь, да не всякий раз руку высвободишь. Мы напираем на них грудью, а тайронцы сзади орут, как шальные, сперва я никак не мог взять в толк, чего они беснуются, но позже смекнул, и патаны тоже.

«Обхватывай их ногами!» — с хохотом рычит Крюк, когда бежать дальше стало некуда и мы остановились, а сам обхватывает здоровенного волосатого патана. Им и не терпится друг друга прикончить, и двинуться не могут.

«В охапку!» — орет Крюк, а тайронцы сзади пуще прежнего напирают. «И бей через плечо!» — кричит какой-то сержант у него из-за спины. Тут вижу — мелькнул над ухом Крюка тесак, как змеиный язык, и патан рухнул с перерезанным кадыком, словно боров на Дромейской ярмарке. «Спасибо, приятель, хорошо меня охраняют, — говорит Крюк, не моргнув глазом, — кстати, и местечко для меня освободилось». И, подмяв патана под себя, встал на его место. А тот, пока перед смертью корчился, успел Крюку откусить каблук. «Давай, ребята, нажимай! — кричит Крюк. — Нажимай, не рассыплетесь! Самому, что ли, вас тащить прикажете?»

Вот мы и нажали: кто лягает, кто пихает, кто ругается. А трава скользкая, ноги разъезжаются, и упаси тебя бог свалиться, если стоишь в первом ряду!

— Случалось вам толкаться у входа в партер театра Виктории, когда все билеты проданы? — перебил его Ортерис. — Так тут было еще хуже — они наседают на нас, а мы не поддаемся. У меня так в глазах было темно.

— Это ты верно говоришь, сынок. Я держал малыша между колен, но он тыкал штыком во все стороны, вслепую, пыхтя, как зверь. Наш Ортерис — сущий дьявол в таких делах. Разве не так? — Малвени явно подтрунивал.

— Смейся, смейся! — отозвался тот. — Я знаю, что толку от меня тогда было мало, зато уж когда мы открыли огонь с левого фланга, тут я им задал жару. Да! — заключил он, стукнув кулаком по койке. — Кто ростом не вышел, тому штыком работать — все равно что удочкой махать! Терпеть не могу, когда такая каша заваривается, что когти да кулаки в ход пускать приходится. Нет, вы мне дайте винтовку с притертым затвором да патроны, которые полежали с годик, чтоб порох как следует просох, да поставьте меня так, чтоб на меня не наступил такой медведь, как ты, так тут я с божьей помощью пять раз из семи выбью с восьмисот шагов. Хочешь, попробуем, ирландская туша?