-- Да неужто совсем ничего не видите?! Приглядитесь внимательно туда, где должны быть кроны деревьев!
После тягостного молчания Антонов угрюмо признался:
-- У меня одна темнота перед глазами.
-- У меня еще темней, -- капитан нырнул обратно в палатку и уже оттуда приглушенно добавил: -- Эдрих, я всерьез переживаю, что ты заболел. Ты просто видишь то, что сильно хочешь видеть. Это чистая психология.
Вайклер не ответил. Он замкнулся в собственных мыслях, пытаясь разобраться, что же с ним происходит. Во всяком случае, думал он, пусть лучше происходит хоть ЧТО-ТО, чем не происходит НИЧЕГО. Впрочем, да... Живя столь долгое время среди абсолютной тьмы, не грех и помрачиться умом. Кругом только тьма, тьма и тьма... Даже по-волчьи не завоешь: луны и той нету.
Одичалый ветер погудел и стих, так и не пролив ни капли дождя. Болезненные стоны мироздания сменились целебным покоем. Вся троица разбрелась в поисках пищи. Вайклер прошелся вдоль канатной сети к реке в надежде отловить там каких-нибудь устриц, а если повезет, то и заторможенных раков. О чем-то жареном, пареном или вареном давно уж позабыли. Сырое мясо или хотя бы подобие мяса считалось здесь высшим деликатесом. Вайклер услышал привычный шум перекатов, и на душе стало немного легче. Он нащупал огромный валун, причем -- хорошо знакомый, так как неоднократно уже бывал на этом месте, и присел отдохнуть. Усталость растворилась в воздухе, в голове немного прояснилось и...
Сначала он не сообразил, что вообще происходит: какие-то мерцающие дуги, мурашки перед глазами, как при малокровии, монолитную тьму разрезала серая, чуть заметная извилистая полоса. Иными словами... он видел реку...
Именно в тех местах, где течение было наиболее сильным (речка, несомненно, горная), серое свечение более ярко контрастировало с небытием. Всплески волн казались взмахами чьих-то изогнутых крыльев. Бурлящие перекаты мерцали холодным блеском и напоминали слабые электрические разряды. Впрочем, какая разница, чем это было и что напоминало. Главное заключалось в другом -- он это ВИДЕЛ...
Вайклер пытался найти феномену какое-нибудь научное объяснение, но на этой странной планете объяснить толком пока еще не удалось ничего абсолютно. Он время от времени продолжал эксперименты с летающими камнями: пускал их в разные стороны, иногда в воздух, и с каждым разом видел все более отчетливо. Уже не только невзрачные траектории их полета, но и сами камни. Джон как-то спросил у него:
-- Послушай, Эдрих. Скажи, только честно, ты на самом деле что-то различаешь в темноте или просто нас разыгрываешь?
Вайклер даже обиделся.
-- Капитан, ты считаешь, сейчас, когда мы на грани жизни и смерти, подходящее время для подобных идиотских розыгрышей?
-- Но я не вижу ничего абсолютно из того, что ты рассказываешь.
Вайклер не нашел, что ответить. Он лишь сочувственно вздохнул, не зная, кому конкретно сочувствует: себе или Джону. А может, человеческому рассудку как таковому. Антонов, кстати, тоже проводил на себе массу экспериментов: швырял камни, при всяких порывах ветра выбегал на улицу, чтобы посмотреть на мифические кроны деревьев, ходил к реке и часами сидел на ее берегу с робкой надеждой узреть всплеск хоть единственной волны.
Бесполезно.
Перед его глазами мрак был столь густой и безжизненный, как если б этих глаз вообще не было. Иногда во время редких в этой местности гроз с неба били молнии. Они дарили мгновения наивысшего наслаждения. Мир на доли секунды озарялся ярким светом, словно воскресал и статического состояния смерти, и также поспешно угасал. Зримые образы являлись для него явлением крайне нестабильным и заведомо обреченным на быстрый распад.
Однажды Джон, продолжая плести канат, наткнулся на огромное дерево, которое, скорее всего, грозой повалило на землю. На нем была обнаружена масса спелых шишек. Полные штаны радости. Набрали мешка два, не меньше. И наверное впервые за столь долгое время наелись вдоволь, ощутив забытое чувство сытости. Потом долго отсыпались, завернувшись в свое травяное одеяло и смачно мурлыча себе под нос. Антонов даже удивился, как мало им требуется для настоящего счастья.
Но счастье, настоящее равно как и искусственное, на этой планете не падало с неба. Его приходилось добывать собственными руками, в меньшей степени -- ногами, и уж в последнюю очередь -- извилинами мозга.
Эдрих Вайклер, бывший штурман космического корабля, бывший в столь отдаленном значении этого слова, что слово это пора уже вычеркнуть из лексикона, -- короче, он все более запутывался в собственных ощущениях. Как-то раз, хорошо отоспавшись и еще належавшись вдоволь на мягкой травяной перине, он лениво поднялся и сел. Вся спина ныла, словно по ней потопталось целое полчище чертей.
-- Эй, здесь кто-нибудь есть? -- спросил он пустоту.
Гордая пустота ничего не ответила. Он, потирая поясницу, проковылял к двери, откинул ее и вышел на свежий воздух.
-- И здесь никого не...
Вайклер замер на полуслове. Первая мысль, пришедшая ему в голову, являлась следствием его личного безумия: он ошибся дверью. Не ту открыл. Хотя в палатке она, сотворенная из той же парашютной ткани, всю жизнь была единственная (и неповторимая). Вайклер протер глаза, помотал головой, ущипнул себя за ногу и медленно-медленно стал оседать на землю, пока не почувствовал своим задом траву. Он даже не знал, что ему сейчас делать: радоваться или огорчаться, приходить в шок или вопить от изумления.
Он начинал видеть лес...
Он начинал видеть ВООБЩЕ!
Погода была абсолютно безветренная: это следует заметить в первую очередь. Но он довольно отчетливо созерцал слабые, похожие на тени, контуры деревьев. Те, что стояли ближе, имели более ясный рисунок -- стволы, ветви. Более отдаленные деревья представлялись его взору лишь размазанными в пространстве штрихами. Он не мог поверить в то, что происходит. И от полнейшего непонимания сего происходящего, не в состоянии был оценить всей его значимости.
Окружающий мир, столь долгое время пребывающий в состоянии мнимой смерти, словно воскресал на его глазах. Боги как будто творили его заново или, может... Может все-таки долгожданный восход солнца?
Мыслимо ли здесь подобное чудо?!
Вайклер отошел от избушки на десяток шагов и оглянулся вокруг. Вот первая странность, что бросилась в глаза: нерушимая доселе, вездесущая темнота словно раскололась надвое. Верхняя ее часть была такой же черной, как всегда, а нижняя чуть заметно, но посветлее. Между этими двумя областями проходила искривленная граница, которую можно было заметить, лишь сильно напрягая зрение. И эта граница являлась... линией горизонта! А несколько высоких изгибов подтверждали изначальную версию того, что они находятся в гористой местности!
Вайклер чувствовал, как у него кружится голова. Элементарная человеческая способность -- видеть то, что твориться вокруг, стала в одном ряду с паранормальными явлениями и логическим нонсенсом. Да, мир еще был погружен во тьму. Можно сказать больше -- в кромешную тьму. Но в нем уже рождались образы, соответствующие не разукрашенным мыслям собственного сознания, а вполне реальным вещам. Вайклер нащупал канат и стал продвигаться вдоль него, разглядывая холодные миражи деревьев. Потом он вдруг понял, что в принципе видит и сам канат. Эти сероватые прогнутые меж ветвями дуги. Попробовал двигаться без него... Вроде получалось. Только под ногами был еще абсолютный мрак. Ноги без проблем могли попасть в какую-нибудь ловушку. Проблемы потом возникли бы для головы или для свернутой шеи.
Вайклер вышел к реке, около которой подолгу любил сидеть последнее время. Ему нравилось наблюдать, как она с каждым разом становилась все отчетливей в своих деталях. Изгибы волн, течение самой воды, перекаты, извилистые берега, -- словом, все мироздание походило на медленно проявляющуюся черно-белую фотографию, в которой контуры фигур и оттенки, лики и скрываемые ими чувства постепенно становятся более ясными для взора. Река шумела своей невнятной мелодией, рожденной из хаоса и чуждой всякой гармонии. Но эти шипящие и невпопад плещущие ноты являлись сейчас лучшим бальзамом для души. Он сидел на том же валуне и бесконечно долго вглядывался в стремительный поток воды, не имеющий ни начала, ни конца, ни смысла в своем существовании, ни даже бессмысленности.
