Герцог Оранский наблюдал за ходом боя издали, смотря в бинокль. Звуки войны доходили до его ушей лишь отзвуками, а ее краски -- лишь мелкими вспышками на увеличительном стекле.

   -- Скорей бы... скорей бы все закончилось! -- его потрескавшиеся губы шепотом отдавали приказы королевской армии: -- Ну, давайте, укрепите правый фланг... надо погасить все их прожектора... да будет великая Тьма нашей союзницей!

   -- Альвур!

   Он обернулся. Фиасса стояла с растрепанными волосами, укутавшись в плед, и печально смотрела вдаль.

   -- Иди в шатер, любовь моя, тебе нельзя никому показываться на глаза.

   Она равнодушно поржала плечами.

   -- Меня и так уже многие видели. Скажи мне, Альвур, когда закончится весь этот кошмар?

   -- А вот это спросить бы сейчас у твоего батюшки!

   Фиасса опустила глаза. Где-то вдалеке озлобленно грохотали выстрелы, где-то в глубине колыхались основания земли, и где-то в высоте равнодушно смотрели на все это мириады светящихся глаз.

   -- Я виновата в том, что я его дочь?

   Герцог посмотрел на нее через свой бинокль.

   -- Иди в шатер, умоляю тебя!

   В это время лейтенант Минесс со своей ротой организовывал поставку к машинам новых партий пороха. Двое солдат везли мешок на тележке, а шестеро впереди прикрывали их щитами. Если после перезарядки хоть кто-то оставался в живых, в его обязанности входило поджечь фитиль и делать ноги, а дальше уж как судьба. Если убивали всех без исключения, то посылался еще один отряд. Статистика была печальной: в среднем из двадцати смертников живым возвращался один. Но он возвращался уже со званием героя. И второй раз к адским машинам уже не посылался.

   Стена покрылась черной паутиной глубоких трещин, немного покосилась, и в ней образовалась большая воронка. Английские солдаты что-то наперебой кричали друг другу. Слов слышно не было, но франзарцам хотелось надеяться, что это крики банальной паники.

   -- Немного! Еще совсем немного, и она рухнет! -- Минесс выворачивал свой голос наизнанку, лишь бы донести до солдат эту утешительную истину. -- Воины холодного оружия! Готовьте свои мечи. Стрелки огня! Готовьте аркебузы и винтовки! Скоро вся наша одежда будет забрызгана кровью англичан! Те, кто уже не в силах сражаться, молитесь!

   Последнее слово лейтенанта потонуло в вопле стонущей земли. Столб огня и пыли вырвался из ее недр, смешал все, что оказалось доступным его гневу. Минесса сначала обдало жаром, потом отбросило в сторону на несколько шагов. Удар был сильным, но он не потерял сознание. В тот же миг прямо ему на грудь прилетела оторванная кисть чьей-то руки с судорожно подергивающимися пальцами.

   -- Надоело... надоело... надо... щиты! Срочно готовьте шиты!!

   В океане темноты вдруг зажглась сотня маленьких огоньков. Словно салют. Стремительно приближаясь, они также стремительно рассеивались. Англичане собрали все свои резервы и пустили тучу огненных стрел. Повезло самым вертким. Град стали и огня просвистел в разогретом воздухе, и тотчас со всех сторон послышались вопли. Многие франзарские солдаты корчились на земле: кто с простреленной ногой, кто с туловищем, кто успел поймать две или три стрелы одновременно. Лейтенант Минесс наверное только потому и уклонится от собственной смерти, что повернул голову в сторону истерического возгласа. Не поверни он головы, бешено несущийся огненный чертенок не только бы подпалил его волосы, но и смертную душу.

   Тому кто кричал повезло меньше. Стрела пронзила ему одно ухо и вышла из другого. Так что несчастный даже не слышал собственной истерики. Он упал на колени, рвал траву, орал до хрипоты. Взялся было за стрелу, чтобы обломить ее, но боль оказалась столь чудовищной, что он подпрыгнул и побежал прямо на город в надежде более быстрой смерти. Англичане смиловались над ним. Несколько пущенных пуль завершили дело, которое давным-давно в теплой постели начали его родители.

   Смерть косила всех направо и налево. Впрочем, в степи темноты эти зеркальные друг другу право и лево были почти неразличимы, равно как вперед и назад, верх и низ. В пространстве военного хаоса были только две координаты, две степени свободы -- это координата жизни и координата смерти.

   -- Восемь добровольцев, ко мне!! -- скомандовал Минесс, радуясь тому, что еще в состоянии командовать.

   Прибежало человек шестнадцать. Большая половина из них -- раненные. Кто ругался, кто скулил, кто проклинал весь мир, но глаза их покорно смотрели на командира.

   -- Достаточно восьмерых. Двое -- за телегу, шестеро в защиту. Вперед!

   Англичанам повезли невесть какой уже по счету мешок с порохом. Тевтонская камнедробилка уже успела остыть от безделья. Минесс удрученно схватился за голову и пробубнил себе под нос: "когда мою роту всю перебьют, следующей наверняка будет рота Чейса...".

   Землю опять тряхануло. Возникшие клубы дыма создали обманчивый оптический эффект, благодаря которому показалось, что стена уже падает...

   Хрена там! От нее отлетела лишь дюжина камней.

   -- Должна же она, взять всех чертей за задницы, когда-то рухнуть!!

   Минесс уже принялся оглядываться вокруг, желая увидеть хоть какие-то остатки своей роты, но тут он заметил другое. Выстрелы вдруг стали быстро затихать. Причем -- с обоих сторон. В непривычной тишине, похожей на обыкновенную глухоту, продолжали раздаваться лишь отдельные хлопки. Потом из города донесся голос множества труб.

   -- Мачеха моя ненавистная! -- воскликнул Минесс. -- Да неужто они сдаются?

   Он поднял глаза вверх и обомлел.

   Свет прожекторов бил так ярко, что не мог обмануть. На вершине стены в окружении нескольких красных мундиров стояла маленькая девочка с поднесенным к горлу ножом. Там же неподалеку маячил облысевший череп адмирала Боссони.

   Герцог Оранский почувствовал, что у него немеют пальцы, держащие бинокль. Тьма вокруг оледенела и стала твердой как камень. Потом он рвал на себе одежду, кидал пыль в воздух, отчаянно бил кулаками землю, проклиная ее за то, что она вообще существует.

   Когда король Эдвур узнал новость о Дианелле, он сел в свое кресло, сжал пальцами подлокотники и бесконечно долго смотрел в пасть камина, где его развлекал никогда не прерывающийся театр огня. Его незримые актеры, облаченные вместо одежд в пламень, кружили, цеплялись друг другу за руки, умирали и тут же воскресали из мертвых.

   Смотреть на огонь всегда было успокоительным зрелищем для Эдвура Ольвинга, но сейчас его глаза походили на два маленьких и совершенно равнодушных стеклышка: они отражали в себе все происходящее вокруг, в них был виден отблеск того же камина, в них что-то шевелилось и искрилось, не было лишь главного -- духа жизни, придающего чему-либо какой-либо смысл.

   Да, король был бледен словно покойник. Потом медленно поднялся, прошелся по просторному залу, заглянул в глаза каждому своему отражению и с апатией заметил, что в каждом зеркале живет разное отражение, и ни одно из них не похоже на него самого.

   А далее произошел взрыв. Король выдернул из стены один светильник и запустил им в ближайшее зазеркалье. Звон битого стекла привел его, наконец, в чувство: щеки порозовели, взгляд ожил, вернулась способность мыслить. В груди разгорается гнев, и он знал, что если он не даст ему выход, то этот гнев уничтожит его самого.

   -- Жозеф!!

   Слуга явился не так скоро, как хотелось бы. Его ливрея была отглажена не так изящно, как мечталось бы. И на лице слуги как будто померещилась тень недовольства. Короче, поводов предостаточно.