Но тогда встает проблема – проблема молитв предстательства, которые не могут быть ограничены нами, но должны вплетаться в полноту предстательства Христова. Наш отчаянный крик – это вопль человечества, но человечества еще не исцеленного и не преображенного: «Господи, помилуй! Пощади! Господи, не отяготи на нас руку Твою!» Это вопль, из-за которого мы, в каком-то смысле движимые земным, плотским состраданием и жалостью, говорим: Господи, доколе?

Здесь парадокс – парадокс Церкви, где мы одновременно in patria (в отечестве), в Царстве, уже пришедшем в силе, и in via, на пути к завершению, к исполнению всего, что составляет наше призвание.

В Церкви присутствует двойная реальность, сама Церковь является предметом веры, о чем говорится в Символе веры. Только верой мы познаем Церковь во всем ее размахе, в ее глубине, когда тварное вырастает в меру Божественную и Божественное начало – через воплощение Сына Божия – пронизывает все, вплоть до сердцевины истории и всей твари. В этом отношении наше предстательство есть и должно быть предстательством Христа. Но в другом отношении Церковь есть реальность историческая, общественная. Она – человеческое общество в становлении. Это имел в виду святой Ефрем Сирин, когда говорил, что Церковь не есть собрание праведников, уже достигших святости, а толпа грешников на пути к спасению, покаянно сознающих свою греховность.

И в этом плане в Церкви присутствует человеческая хрупкость, и отзывчивость к страданию, и просто человеческий крик, зов, который Бог тем не менее принимает, потому что он выражает одновременно то, что мы – неотъемлемая часть вселенной и солидарны со всем человечеством, и, вместе, он выражает меру любви, милосердия, милосердной любви, которой мы достигли. Это стенание, этот вопль может быть выражением, знаком того, что мы достигли всей доступной нам мудрости, которую Дух посылает в сердца тех, в ком Он обитает без ограничений, и уже выражает воздыханиями неизреченными (Рим 8:26), которым мы порой умеем придать лишь крайне недостаточную форму, призыв христианина: «Гряди, Господи! Господи, восстанови единство, гармонию, цельность, полноту Жизни! Это мои слова, но Ты, Господи, сокруши внешние формы моей молитвы, пусть останется только ее дух. Да будет воля Твоя». Но пусть я ее приму не пассивно, не так, как мы ее принимаем, поскольку не можем противиться воле Божией, но отзываясь вольной волей, потому что мы видим в воле Божией исполнение, полноту, поднимающуюся зарю, сияние вечной жизни, даруемой тем, в ком жив творческий дух. И тогда мы можем сказать: «Да, Господи, пусть свершится Твоя воля, потому что она благая и потому что это единственное, чего я желаю, к чему стремлюсь во всех моих исканиях, при всем моем несовершенстве, всех моих блужданиях».

Я надеюсь, что это свидетельство о предстательстве изнутри жизненных человеческих ситуаций нашего времени позволит остро, по-новому понять, что Бог всегда современен, что Бог никогда не остается в прошлом. Что и в наше время, в любых ситуациях, мы можем стоять перед Ним, никогда не теряя связи с современностью, но внося в нее новое измерение, которого не может дать ничто на земле. Только Бог может внести в него Свое измерение вечности, которое – и только оно – дает смысл и глубину тому, что иначе плоско, непрозрачно, тяжеловесно и не может соединиться с Нетварным.

Вечерняя молитва{338}

Большинство из нас вступает в ночь покоя: мы отложим тяготу дня, усталость, тревоги, напряжение, озабоченность. Мы отложим все это на пороге ночи и войдем в забытье. В этом забытьи мы беззащитны, в течение этих ночных часов Один Господь может покрыть нас Своим крылом. Он силен оградить наши сердца против того, что может подняться из наших еще не очищенных, не просвещенных, не освященных глубин. Он силен оградить наши мысли, наши сновидения, спасти наши тела.

Мы войдем в ночной покой, но прежде – вспомним тех, кто вступает в ночь, полную тревоги.

В больнице или в комнате больного есть люди, которые не уснут, потому что им больно, потому что им страшно, потому что они в тревоге за любимых, из которых одни несут вместе с ними бремя их болезни, а другие осиротеют с их смертью.

Есть люди в одиночестве тюрьмы, некоторые из них молоды, и где-то за стенами есть девушки, которых они любят, есть их дети, их товарищи, есть свобода, была надежда – а теперь ничего не осталось.

Есть и такие тюрьмы, где ночи ужасны, где сейчас начнутся допросы, они тянутся долгие часы в сердцевине ночи, кого-то будут бить, кто-то подвергнется пыткам. Они вернутся в свои камеры обессиленными и вступят в день, в котором им не будет отрады, один страх перед грядущей ночью. Сейчас над ними замыкается ночь, страх окутывает их тело, их душу.

Кроме того, есть во всех городах ночь шумная, ночь кабаков, ночь азартных игр, ночь пьяниц, ночь, в которой юноши и девушки потеряют чистоту, ночь, когда супруги, позабыв любовь, охваченные только желанием, будут грубы друг с другом.

Есть люди, которые потеряют честь и которым стыдно будет проснуться утром.

Есть и те, кто пользуется всем этим, кто спаивает, кто соблазняет, кто отравляет наркотиками, те, кто смеется демонским смехом, не понимая, что решается их вечная участь.

Тех – да сохранит Господь, но этих – да помилует Бог!

И есть в этой ночи те, кто будет предстоять перед Богом: мать у изголовья ребенка, жена возле умирающего супруга, есть все те, кто посвятят ночь молитве. Есть в ней мальчик, который в одиннадцать лет ушел из Москвы, сказав матери: «Бог зовет меня молиться в лесу», прошло уже пять лет, он один в лесной чаще, среди снегов лютой русской зимы.

И сколько, сколько других! В этой ночи не уснет врач, и сиделка будет бороться со сном. Есть целый мир жизни, и страдания, и надежды, и смерти… и радости, и Божественного присутствия, все это есть в этой ночи.

Прежде чем предаться отдыху, поблагодарим Бога за все, что Он нам посылает, и попросим, чтобы, пока мы, забывши все, будем спать, Он помнил страждущие тела – как больного, так и проститутки, ребенка и старика, заключенного, которого допрашивают, и того, кто его подвергает допросу, того, кто пользуется чужой слабостью, и того, кто сломлен в своей слабости, того, кто стоит перед Богом в своей пламенной борьбе между жизнью и смертью мира. Пусть Он помянет всех в Своем Царстве, и пусть придет мир, и прощение, и милость. Пусть самый ужас станет не концом, а новым началом. Пусть Тот, Кто перед лицом предательства познал предельный ужас в Гефсиманской ночи, вспомнит всех тех, для кого эта ночь не станет ночью покоя и отдыха. Пусть помянет Он и нас, ранимых и беззащитных: мы предаемся в Его руку с верой, и с надеждой, в радости о том, что в меру своих сил мы любим Его и что мы любимы Им вплоть до Креста и Воскресения. Аминь.

«Проповедник должен говорить о том, что является его опытом Бога»{339}

Митрополит Антоний, вы известны как человек с призванием к евангелизации. Вы говорите, что пытаетесь евангелизировать «современного язычника». Кто этот неоязычник?

Я думаю, что большинство европейцев, то есть большинство из нас, – это современные язычники до некоторой степени. Мы вышли из культуры, которая была глубоко пропитана христианским мышлением, и в искусстве, и в музыке, и в стиле жизни, и попали в период, который мы иногда оптимистично называем «временем независимости» и даже еще более оптимистично «совершеннолетием» и «зрелостью», но который, к сожалению, соответствует положению, когда мы утратили свое прошлое, но еще не достигли настоящего, которое было бы другой культурой. Мы находимся в промежуточном периоде. Мы утратили наши христианские корни, но еще не укоренились в Евангелии по-новому. И я думаю, что когда люди говорят о постхристианском периоде, то они правы только на этом культурном уровне, потому что то, чем обладаешь в духовной области, не теряется.