И таков Бог, таков наш Господь. Если надо было бы определить какую-то основную черту в Боге христианском, можно было бы сказать, как Он Сам через пророков о Себе говорит в Ветхом Завете, что Он верен (Втор 7:9; 32:4), – верен до конца, верен до крестной смерти. Вызвав из небытия тварь, нас, каждого из нас, всех нас, миллионы и миллионы до нас и после нас, Он нам дал свободу, потому что, не будь свободы, – не было бы и любви. Если бы человек не мог к другому – и к Богу – иначе относиться, как устремленностью к Нему, это была бы не любовь; для того, чтобы была любовь, надо, чтобы человек мог принять или отвергнуть, открыться или замкнуться. И вот Бог, Который есть живая любовь, Который всего Себя отдает нам, нам говорит: однако ты свободен Меня отвергнуть. Есть пословица: «Человек предполагает – Бог располагает». Это неправда: Бог, по Своей любви, как бы применяется к тому, что решит человек, но Он не поступает так, как мы, люди. Огорченные, обиженные, мы отворачиваемся, отходим, – Бог не отходит, Он остается верен. Бог создал мироздание, которое было сплошной гармонией в своей весенней невинности, и это мироздание рухнуло, рухнуло грехом ангельским, рухнуло грехом человеческим – и что? Бог Своего суда не произнес, Бог не отвернулся, только Его любовь, которая была ликующей радостью, стала крестным страданием. Та же любовь – но теперь на теле воплощенного Бога следы гвоздей, и копья, и тернового венца, и креста на плече.
Есть в еврейской письменности, в жизнеописании Моисея, такие слова. Видя, как евреи бесчинствуют в пустыне, изменяют Богу, ангелы Божии взывают: доколе, Господи, будешь Ты терпеть этих людей?! И Бог отвечает Своим ангелам: Я тогда их отвергну, когда мера их греха превзойдет меру их страдания. Если вы вспомните службу Прощеного воскресенья, плач Адамов у дверей рая, когда он остался без любви Божией, без радости этой любви, осиротевший, один на земле с Евой{228}, вы поймете, что это значит. Адам потерял рай – это был его грех, Адам потерял рай – это ужас его страдания. И Бог не осуждает – Он зовет, Он поддерживает. Чтобы мы опомнились, Он ставит нас в условия, которые наглядно говорят нам о том, что мы погибаем, нам надо спастись. И Он остается нашим Спасителем, а не Судьей. Христос несколько раз в Евангелии говорит: Я пришел не судить мир, а спасти (Ин 3:17; 12:47). Пока не настанет полнота времен, пока не придет конец, мы под судом совести нашей, мы под судом Божественного слова, мы под судом видения Божественной любви, воплощенной во Христе, – да! Но Бог не судит – Он молит, Он зовет, Он живет и умирает. Он сходит в самые глубины человеческого ада, чтобы только мы могли поверить в любовь и опомниться, не забыть, что есть рай.
А рай был в любви, и грех Адама в том, что он не сохранил любовь. Вопрос не в послушании или прослушании, а в том, что Бог предлагал всего Себя, без остатка – Свое бытие, любовь, мудрость, ведение – все Он давал в этом союзе любви, который делает из двух одно существо: как Христос говорит о Себе и об Отце – Я в Отце и Отец во Мне (Ин 14:11), как огонь может пронизывать железо, как тепло проникает до мозга костей. И в этой любви, в нераздельном, неразлучном соединении с Богом мы могли бы быть мудрыми Его мудростью, любить всем простором и бездонной глубиной Его любви, знать всем ведением Божественным. Но человек был предупрежден: не ищи познания через вкушение плода от древа добра и зла (Быт 2:17) – не ищи холодного познания ума, внешнего, чуждого любви, не ищи познания плоти, опьяняющей и одурманивающей, ослепляющей. И на это именно и соблазнился человек: он захотел знать, что – добро и что – зло. И он создал добро и зло, потому что зло в том и заключается, чтобы отпасть от любви. Он захотел узнать, что такое быть и не быть, но он мог это познать, только утвердившись навсегда через любовь, вкоренившись до глубин своего бытия в Божественной любви.
И человек пал, и с ним пошатнулась вся вселенная, все, все было омрачено и сотрясено. И Суд, к которому мы устремляемся, тот Страшный суд, который будет в конце времен, – он ведь тоже только о любви. Притча о козлищах и овцах (Мф 25:31-46) именно об этом говорит: сумел ли ты на земле любить великодушной, ласковой, смелой, доброй любовью? Сумел ли ты жалеть голодного, сумел ли ты пожалеть нагого, бездомного, хватило ли у тебя мужества посетить заключенного в тюрьме, не забыл ли ты человека, который болеет, в больнице, одинокого? Если в тебе есть эта любовь – тогда есть тебе путь и в божественную любовь, но если земной любви нет – как можешь ты войти в божественную любовь? Если то, что тебе по природе дано, ты не можешь осуществить, как же ты можешь надеяться на сверхприродное, на чудесное, на Божие?
И вот в этом мире мы живем. Рассказ о рае в каком-то отношении, конечно, иносказание, потому что это мир, который погиб, мир, к которому у нас нет доступа; мы не знаем, что такое быть безгрешной, невинной тварью. И на языке падшего мира можно только образами, картинно, подобиями указывать на то, что было и чего никто больше никогда не увидит и не познает. Мы видим, как Адам жил – как друг Божий, мы видим, что, когда Адам созрел, достиг какой-то степени мудрости и ведения через свою приобщенность Богу, Бог привел к нему все твари, и Адам каждой твари дал имя (Быт 2:19) – не кличку, а то имя, которое выражало самую природу, самую тайну этого существа. Бог как бы предупреждал Адама: смотри, смотри, – ты видишь тварь насквозь, ты ее понимаешь, потому что ты со Мной делишь Мое ведение, поскольку ты можешь при твоей еще неполной зрелости его разделить, глубины твари перед тобой раскрыты. И когда Адам вгляделся во всю тварь, он себя в ней не увидел, потому что, хотя он взят от земли, хотя он является своей плотью и душевным своим бытием частью этого мироздания, вещественного и душевного, но в нем тоже есть искра от Бога, дыхание Божие, которое Господь вдунул в него (Быт 2:7), сделав из него небывалую тварь – человека. Адам познал, что он один, и Бог навел на него глубокий сон, отделил от него некую часть, и перед ним встала Ева (Быт 2:21-22). Святой Иоанн Златоуст говорит о том, как вначале в человеке были заложены все возможности и как постепенно, по мере того, как он созревал, в нем начали проявляться не совместимые в одном существе и мужские, и женские свойства. И когда он дошел до зрелости, Бог их разделил. И не напрасно Адам воскликнул: это плоть от плоти моей, это кость от кости моей! Она назовется женой, потому что она как бы пожата из меня (Быт 2:23). Да, но что эти слова значили? Они могли значить, что Адам, глядя на Еву, видел, что она кость от костей его, плоть от плоти его, но что она имеет самобытность, что она – существо полноценное, до конца значительное, которое связано с Живым Богом неповторимым образом, как и он неповторимо с Ним связан, либо они могли значить, что он увидел в ней только отражение своего собственного бытия. Это то, как мы друг друга видим почти постоянно: даже когда соединяет нас любовь, мы так часто не видим человека в нем самом, а видим его по отношению к себе, мы взираем на его лицо, мы вглядываемся в его очи, мы вслушиваемся в его слова – и ищем отзвук собственного нашего бытия. Страшно подумать, что так часто мы друг на друга смотрим – и видим только свое отображение. Другого человека – не видим, он только отражение нашего бытия, нашего существования.
Дальше совершилось падение (Быт 3). Адам и Ева могли бы друг друга узнать, во всей полноте и глубине, в любви Божией, могли увидеть себя, как Бог их видит, как святые нас видят, как святые видят грешников, зная ясно, сколько греха у нас, как глубоко ранена душа, и вместе с этим видя ту красоту, которую Бог заложил в нас и которая пребудет вовек. И вот они отпали, выпали из тайны любви. Теперь они познают разумом и плотью. И теперь они уже не одно, теперь их двое, они уже стали друг для друга иными, и они обнаруживают, что они наги. Та слава, которая их окутывала в невинность и любовь, – потухла, они стали друг другу чужими и увидели друг друга новыми глазами, падшим взором. Разве не так и мы живем? Разве не потому мы видим друг во друге столько неправды, зла, уродства, что мы не умеем видеть в другом себя самого или, вернее, не умеем видеть, что он и я, она и я – одно, кость от костей, плоть от плоти?
