Во взвод пришел заместитель командира батальона по политической части майор Васин. Тоже веселый, с посветлевшим лицом. Собрал вокруг себя солдат:

— Товарищи бойцы! Получено радостное сообщение. Части 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов в районе северо-западнее Потсдама соединились. Берлин полностью окружен!

Семен Карайбог даже крякнул от удовольствия:

— Теперь Гитлеру крышка. Прижмем его к ногтю!

— Вот и берись, товарищ Карайбог, за такую задачу, — подзадорил замполит.

— И возьмусь!

— А если Гитлер смотался к англичанам или американцам? — предположил кто-то.

— Не ушел! — уверенно отрубил Карайбог. — Я его еще на веревочке, как бобика, в штаб приведу.

— Приводи! Будем ждать! — улыбнулся майор и, пригибаясь, чтобы не угодить под шальную пулю, пошел в соседнюю роту.

А уличные бои продолжались с нарастающей ожесточенностью. Гитлеровское командование в бессмысленном сопротивлении бросило в бой тыловиков, интендантов, еще не очухавшихся после ранений выздоравливающих.

На участке, где действовал батальон майора Верескова, появились «фольксштурмовики». Захватив в плен старика из батальона «фольксштурма» с бравыми вильгельмовскими усами, но такого дряхлого, что только дунь — и упадет, Семен Карайбог покачал головой:

— Ну и гитлеровская гвардия — по две вши на щепоть. — И добавил не без удовольствия: — Теперь всем ясно: пропал Гитлер, и собаки не залают.

Дойдя до конца улицы, взвод Карайбога натолкнулся на реку, закованную в камень и бетон.

— Что за водная преграда?

Командир батальона развернул карту:

— Шпрее.

— Худосочная речушка, хреновенькая, — определил Карайбог. — Нет времени ждать, пока саперы мосты наведут. Форсируем ее на подручных средствах. Как, товарищ гвардии майор?

— Правильно, — согласился Вересков. — И не такие реки форсировали. А эта — последняя.

— Тем более! Разрешите, товарищ майор?

— Действуйте!

Карайбог приказал своим бойцам:

— Ищите, ребята, бочки, доски, диваны и прочую муру, что плавает.

Подручные средства бойцы раздобыли быстро, и минут через десять были на противоположном берегу. И сразу попали под артиллерийский обстрел. Вражеская батарея, обосновавшаяся на перекрестке двух улиц, била прямой наводкой по нашей наступающей пехоте. Снаряды с грохотам ложились в каменных ущельях улиц, осколки остро рубили воздух.

— В лоб их не возьмешь! — прикинул Карайбог и, пригибаясь, бросился в ближайший двор. — За мной, ребята!

План был простой. Проходными дворами выйти поближе к вражеской батарее, по возможности зайти ей в тыл и забросать гранатами.

Все получилось в лучшем виде. Двор, куда юркнул гвардии младший лейтенант со своими солдатами, действительно оказался проходным. Бойцы вышли в тихий тупичок, пробежали по нему метров пятьдесят и вскочили во второй двор. И снова удачно. Карайбог так ориентировался на местности, словно уже не раз бывал в каменных ямах берлинских дворов. Перелезли солдаты через невысокую стену и очутились в двух десятках метров от вражеской артиллерийской батареи. И главное, у нее в тылу. Гитлеровцы возились у своих орудий, готовились к очередному залпу.

— Гранаты! — жарким шепотом приказал Карайбог. Дав солдатам несколько секунд на подготовку, с криком «ура» бросился на вражескую батарею.

Удар был так неожидан, что гитлеровцы не успели даже схватиться за автоматы. Одни, как раки, поползли в разные стороны, другие стояли на месте с поднятыми руками и выпученными от страха глазами. Но большинство навечно успокоилось у своих поцарапанных гранатными осколками пушек.

— Молодец, товарищ Карайбог! — похвалил младшего лейтенанта подошедший к месту недавнего боя командир батальона майор Вересков. — Отдыхайте, товарищи. Нам этот рубеж определен.

— Перекур! — дал команду Карайбог. — Тащите, ребята, стулья или скамейки. Культурненько отдохнуть надо. Европа! И веревку не забудьте.

— Какую веревку?

— А на чем я Гитлера в штаб поведу.

Бойцы взвода быстро сориентировались и вытащили из соседнего горящего дома старый, но еще добротный диван, обитый толстенной — в палец — кожей. И такой широкий, что на нем свободно уместилось бы целое отделение.

Диван поставили прямо на тротуаре. Посаженные вдоль улицы яблони минувшей ночью распустились. Розоватые цветы густо усыпали черные ветви. Над цветами уже суетились бог весть откуда прилетевшие пчелы. Одним словом, на земле мир…

А по улице мимо цветущих яблонь, мимо дивана, мимо догорающего на углу дома громыхали «тридцатьчетверки», кивали стволами пушек самоходки; не пряча больше под брезентом свои снаряды, катили реактивные минометы — «катюши».

По тротуару шли автоматчики, поглядывая на небо, туда, где над центром Берлина в весенних облаках еще шел, может быть, последний воздушный бой. Порой ветер доносил натужное завывание авиационных моторов и сухой пулеметный стук. Белые бутоны разрывов зенитных снарядов казались с земли совсем безобидными: а каково-то летчикам!

На другой стороне улицы на фасаде дома видна размашистая надпись:

«Проверено — мин нет!»

— Ваша, ребята, работа? — спрашивает Карайбог саперов, расположившихся рядом.

— Нет, наша сторона эта. Там другой полк наступал.

Семен Карайбог блаженствует. Лениво следит за звеном самолетов, пролетающих высоко над головой.

— Наши! — определяет он. Говорит вроде даже с грустью: — Была у меня до войны мечта в летчики пробиться. А вот пришлось все четыре года по земле ползать.

Сухощавое обветренное лицо его хмурится. Но все же кажется, что в душе гвардии младший лейтенант не очень жалеет, что у него совсем другая военная специальность. Всем в полку известно, что свое трудное, будничное пехотное дело Карайбог любит по-настоящему и уж, конечно, не променяет его ни на какое другое. Значит, насчет авиации сказал просто так, для видимости.

— Эй, славяне! Расселись, как в Соча́х, — кричит проходящий мимо старшина. Но, разглядев офицерские новенькие погоны Карайбога, осекся, козырнул: — Виноват, товарищ младший лейтенант!

Карайбог довольно улыбается: не привык еще к офицерскому званию. Теперь, став офицером, он ревниво следит за своим внешним видом, обмундирование раздобывает после каждого боя новенькое: уж больно скоро изнашиваются в бою гимнастерки и шаровары.

Вот и сейчас офицерское обмундирование сидит на нем молодцевато, специально подогнано, на ногах хромовые, отлично, даже с форсом, сшитые сапоги.

— Проходи, проходи, старшой, сам таким был, — небрежно бросает он опростоволосившемуся старшине.

Развалясь, безмятежно курит трофейные (по правде сказать, бросовые, из души воротит) сигареты. В полку, а может, и во всей дивизии его теперь называют уважительно:

— Карайбог — сто смертей!

Сидящие вокруг своего командира бойцы знают, что младший лейтенант остер на язык и всегда у него есть в запасе, как НЗ, байка или присказка. Забрасывают удочку:

— Расскажите, товарищ младший лейтенант, какой у вас план захвата Гитлера?

— Пока буду рассказывать, другие ребята и рейхстаг возьмут. Вон какая сила прет!

Действительно, к центру Берлина тянутся орудия, танки, грузовые и штабные машины.

— К концу успеем. Вы еще на рейхстаге свою подпись поставите! — польстил кто-то.

— Там и без меня писак хватит. С трех фронтов соберутся — не протолкнешься. — Но и по тону Карайбога чувствуется, что к рейхстагу он надеется попасть обязательно. И попадет. Недаром четыре года шел к этой цели. И уж, конечно, поставит на нем и свою подпись.

— У меня в Берлине и кроме рейхстага одно дело есть.

— Какое? Может, фрау заимели?

— Дело серьезное. Ты со своей кобелятиной не лезь, — рассердился Карайбог. — Долг один старый надо получить. С процентами.

По угрюмому лицу гвардии младшего лейтенанта видно, что дело у него и впрямь не шутейное.

— Ну, покурили — и в ружье! После рейхстага отдыхать будем.

…А по улице идет очередной полк. Медногорлые трубы оркестра торжествуют победу. Впереди — как и положено — боевое знамя. Может быть, впервые за всю войну оно не зачехлено. Развевается на ветру. Смотрите, берлинцы, из своих нор. Знамя победителей!