— Что жена! Как я, так и она.

— Вот и хорошо, — встал и секретарь. — О нашем разговоре только два человека знают: вы да я.

— Понятно.

— Запомнили: от тетки Марыси из Кричева?

— Запомнил.

— Сомнений нет?

— Нет!

— Еще раз повторяю: если откажетесь, мы не в претензии.

— Не беспокойтесь. Полный порядок будет.

— Я так и думал. Народ рабочий о вас хорошо говорит. А народ не ошибается. Ну, Петр Петрович! — и секретарь вышел из-за стола. Только теперь Зингер увидел, что секретарь хромает на левую ногу, вроде даже на протезе.

— Прощайте! Желаю успеха. Надеюсь, еще доведется нам с вами увидеться.

Рука у секретаря горкома крепкая, и пожатие тоже крепкое — так жмут руку только хорошие люди.

Уже два месяца, как гитлеровцы хозяйничают в городе. Первое время Петра Петровича Зингера и других мужчин, оставшихся в слободе, гоняли на железнодорожную станцию очищать пути от разбитых и сожженных вагонов. Потом он стал работать разнорабочим на мельничном комбинате, который наполовину сгорел при отступлении наших войск. Немцы решили его восстановить.

Шли дни, но никто не приходил к Зингерам от тетки Марыси из города Кричева. Так было спокойней, но Петровичу казалось обидным, словно ему не доверили, усомнились в честности и готовности служить Советской власти.

В Пушкарной слободе бабы шушукались, будто в городе по утрам появляются неизвестно кем расклеенные листовки со сводками Совинформбюро и ноябрьским приказом товарища Сталина, в котором прямо говорилось: «Смерть немецким оккупантам!»

Дело дошло до того, что на самое рождество неизвестные люди взорвали клуб строителей, хорошее новое здание, построенное перед войной. Гитлеровцы в нем открыли казино, в котором пили и веселились. Клуб трое суток был оцеплен войсками: из-под кирпичных завалов гитлеровцы вытаскивали трупы погибших офицеров.

Все это означало, что в городе действуют подпольщики и обходятся они без его даже самой малой помощи. Думать так было обидно: не доверили!

Однажды, возвращаясь с работы, Петр Петрович услышал в городе стрельбу. По улицам, как оглашенные, носились мотоциклисты-автоматчики. У Московских ворот его остановил патруль. Какой-то чин — воинского звания его Петрович не разобрал — придирчиво разглядывал документы, особенно фотографию на пропуске, буркнул раздраженно:

— Шнель!

Поздно ночью Нюра тихонько тронула за плечо спавшего мужа:

— Петруша! На крыльце кто-то стоит.

Петр Петрович приподнял голову, прислушался. Но ничего не услышал. Только шабаш январской метели за стеной.

— Спи! Никого нет.

— Стоит, Петруша. Я чую.

Петр Петрович рассердился:

— Кому там стоять среди ночи. Спи!

Но сам уж заснуть не мог. Все прислушивался. И действительно, уловил легкий стук в дверь. Петр Петрович сунул ноги в валенки и, не одеваясь, как был в исподнем, вышел в сени.

— Ты спроси прежде кто, так не открывай, — шептала испуганная Нюра.

Но он не стал спрашивать: раз пришел человек, значит, нужно.

Отбросил крючок, приоткрыл дверь. На пороге стоял высокий темный, занесенный снегом человек.

— Кто такой?

— Из Кричева. От тетки Марыси.

От ледяного ветра и снега, что ворвались в сени, стало зябко. Даже сердце захолонуло. Сказал с натугой:

— Входите!

Человек перешагнул через порог и сразу подошел к печке, протягивая руки к загнетке: видать, озяб изрядно.

— Кто там, Петруша? — с тревогой спросила Нюра из-за занавески.

— Спи, спи. Свои! — хотел успокоить жену Петр Петрович, но чувствовал, что голос выдает волнение.

Нюра притихла, только ее мертвые слепые глаза стали словно еще больше.

— Кроме вас, никого здесь нет? — спросил мужчина, не отходя от печки.

— Я и жена…

Мужчина все не отрывал рук от печки.

— Да вы разденьтесь. Чайку, может, согреть?

— Чайку неплохо! — И мужчина стал расстегивать крючки полушубка.

Нюра с тревогой и недоумением прислушивалась к происходящему. Что за ночной гость? Из какого такого Кричева он приехал? От какой тетки Марыси? Век прожила с Петром, а не слыхала, чтобы у него была тетка в Кричеве.

Голос у пришельца незнакомый. Что-что, а уж голоса она научилась различать. Не ошибется. Такого не помнит. Значит, пришел человек незнакомый, ни разу у них не бывавший. Почему же Петруша среди ночи впустил его в дом, да еще собирается поить чаем? Не такое теперь время, чтобы водить компанию с неизвестным, бог весть откуда и зачем явившимся человеком. Но за тридцать лет совместной жизни привыкла считать, что муж все делает правильно и раз он решил впустить ночью в дом чужого и напоить его чаем, значит, так и нужно. Лежала молча, с напряжением и тревогой прислушиваясь к каждому слову и движению пришельца.

Гость снял полушубок, старенькую ушанку, сбросил у входа валенки и подошел к столу. Был он в сереньком незавидном пиджачке и свитере с растянувшимся широким воротом. Лицо шершавое, небритое, обожженное морозом. Снял очки, долго протирал толстые стекла.

Петру Петровичу показалось, что он уже где-то видел человека в таких вот очках с толстыми стеклами. Видел, точно. А где? Растопил печурку, поставил чайник, достал из шкафчика чашку, хлеб, леденцы и, пока возился, все старался вспомнить, где видел этого человека.

Гость сидел молча, вроде даже дремал. И чай пил молча. Но пил с наслаждением, даже постанывая, тянул из чашки кипяток, — видимо, очень намерзся и проголодался.

Молчал и Петр Петрович, не знал, о чем говорить.

Выпив две чашки и съев добрый ломоть хлеба, гость повеселел. Неожиданно назвал хозяина по имени-отчеству.

— Я останусь у вас ночевать, Петр Петрович? Не возражаете?

Нюра обомлела. То, что гость назвал мужа по имени и отчеству, означало, что пришел он к ним в дом не случайно, а по какому-то делу. А раз ночью, то дело не простое и не безопасное. Ей стало казаться, что сама беда вошла ночью в ее дом, в ее темный, но спокойный мир.

— Пожалуйста, пожалуйста! — поспешно ответил Петр Петрович. — Здесь на диванчике я вам и постелю. — Теперь даже и голос гостя показался ему знакомым.

— Добро! А у меня к вам еще одна просьба, — и с немым вопросом глянул на занавеску, за которой лежала Нюра.

— Можно! — успокоительно кивнул хозяин.

— Знаете маленькую парикмахерскую на углу Красноармейской и Соборного переулка?

— Знаю.

— Там два мастера работают: мужчина и женщина. Мужчина худой, высокий, со шрамом на нижней губе. Пойдете завтра утром в парикмахерскую побриться. Сядете к мужчине. Дадите за работу этот рубль. Правда, уголок у него оторван, да не беда. В нем бумажка. Не перепутаете?

— Не маленький.

Петр Петрович положил рубль и бумажку в карман и принялся стелить гостю постель. Тот лег, скинув только пиджак и что-то быстро сунув под подушку.

Петр Петрович потушил лампу и ушел за занавеску. Нюра не спала. Жарко зашептала в ухо:

— Кто такой? Совсем, совсем незнакомый.

— Спи. Потом расскажу! — и повернулся к стене. Но долго не мог заснуть. То ему казалось, что кто-то стоит у окна, то думал, как лучше выполнить завтра поручение ночного гостя.

Не спала и Нюра. Тревога, пробравшаяся в сердце, не давала уснуть. До утра пролежала на спине без сна, уставившись в потолок пустыми глазами. Она еще не знала, но уже предчувствовала, что в их жизнь вошло что-то новое, неизвестное и потому страшное. Воображение рисовало всякие беды и напасти, которые подстерегают теперь людей на каждом шагу, и ей казалось, что пришел конец ее счастью в тихом и темном, но надежном мире рядом с Петром.

Петр Петрович поднялся рано и ушел в город, когда гость еще спал. Хотелось поскорее выполнить поручение и не держать зря в кармане бумажку, на которой, верно, написано что-то важное.

Как и вчера, по городу носились мотоциклисты, и патрули проверяли документы на каждом шагу.

Маленькая парикмахерская на углу Соборного переулка уже была открыта, в ней горел свет. Еще в окно Петр Петрович увидел мастера — женщину, склонившуюся над клиентом. Второе кресло было свободно. Петр Петрович толкнул дребезжащую обледеневшую дверь. Мужчина-мастер, в ожидании клиентов, сидел в углу на диванчике, читал газету. Был он худ, с бледным, густо насеченным болезненными морщинами лицом. На нижней губе косой шрам. Мастер безразлично глянул на вошедшего: