- Виктор, ваш сын подписал отказ от прав. Я бы рад помочь вам, но если он сам не пожелает с вами встречаться...

   - Значит, объясните ему, что восемь человек умрут, если у него не найдется времени поговорить с отцом, - отрезал Виктор. - И его опекунам скажите то же самое. У вас полчаса.

   Он вдавил клавишу так, что ноутбук жалобно пискнул. Экран погас.

   - Усыновители, - процедил террорист, проходя вдоль стенда к стеклу. - Туристы. Сейчас я вам устрою... консультацию.

   - Виктор, ваш сын любит вас, - быстро сказала Светлана. - Все дети, даже те, кто расписывается в бланках отказов, помнят родителей. Природу не обмануть.

   - Тогда почему они подписывают бланки? - опасно спокойным тоном спросил Виктор. - Почему поворачиваются спиной?

   - Я могу объяснить.

   Виктор со слабым интересом посмотрел на нее.

   - Хотите меня переубедить? А что ж, попробуйте.

   - Давайте зайдем с другого конца, - Светлана запнулась, но лишь на мгновение. - С чего все началось? Возьмите обычную девушку, каких тысячи. Несколько лет она работает, копит на квартиру. И вдруг узнает, что ждет ребенка. Молодой человек вмиг испаряется или уговаривает ее "подождать". Что она сделает? Окажется на улице без работы, с долгами? Нет, сделает аборт. Потому каждой матери и выплачиваются послеродовые компенсации, потому и идут кампании против наркоманок и алкоголичек. Та девушка родит здорового ребенка, получит сумму, которой ей хватит года на четыре, и потом уже решит, воспитывать его или сдать в интернат. Причем, заметьте, общество ее не осудит. Так кому стало хуже?

   - Я понял, - вежливо произнес Виктор. - Должно быть, вы так и поступили. У вас все?

   - Выбирать может каждый, - настойчиво продолжала Светлана. - Взрослого человека нельзя заставить жить с нежеланным ребенком: он искалечит его и себя. Бюджет захлебывается от нефтяных денег, алиментов платить не нужно. Но если вы хотите дышать полной грудью - дайте воздуха и сыну. Право на выбор имеет каждый.

   - Вы понимаете, что такое ответственность за другое живое существо? - тихо-тихо спросил Виктор. - Знаете, как легко манипулировать детьми? Убедить ребенка, что ты один желаешь ему добра, а папа висит у него гирей на шее? Или согласиться на такой невинный, такой безобидный укольчик?

   - Виктор, но кому и зачем нужно манипулировать...

   - Очень талантливыми детьми, - подчеркивая каждое слово, произнес Виктор. - Гениальными детьми, любящими своих родителей.

   Он кивнул вниз, на памятник Афанасию Никитину.

   - Лешка когда-то считал меня таким. Первопроходцем, благородным героем, путешественником. Через площадь от памятника стоит церковь - в ней когда-то был шахматный клуб. Потом здание вернули церкви, детей, конечно, выгнали на улицу. А лет восемь назад открыли новый кружок, на Трехсвятской. Туда я Алексея и привел.

   Алексей Авдеев, вспомнил я утренние новости. Самый молодой претендент на звание чемпиона мира по шахматам...

   - Вам помогли китайцы, потому что Тао Ван - чемпион мира? - незнакомым голосом спросил я. - Они надеются устранить соперника через вас?

   - И поэтому я не стал их выгораживать, - кивнул Виктор. - Тао Хо, троюродный брат чемпиона... как нехорошо.

   - Так что произошло? - подала голос мать девочек. - Как у вас сына увели?

   "Увели". Все, Стокгольмский синдром. Тихо шифером шурша, едет крыша не спеша... Я тряхнул головой. Нет, все правильно, это я идиот. С преступником нужно говорить, его нужно убеждать, успокаивать, принимать его сторону.

   Виктор долго молчал. Прошло минуты три, прежде чем он открыл рот - и запищал зуммер.

   - Вы связались с Алексеем? - резко спросил Виктор у человека на экране.

   - Мы работаем над этим. - Голос седоватого человека звучал уверенно. - Виктор, мы пойдем на уступки, но нам нужно что-то и от вас.

   - Конечно. - Виктор щелкнул переключателем, и большой экран погас. - Я дам вам еще час. Целых шестьдесят минут, в течение которых вы сможете подумать о своей карьере и о том, что с ней будет, когда обломки этого здания накроют весь квартал. Я не требую вертолета, чемодана денег и созыва внеочередной сессии ООН. Я просто хочу поговорить с сыном.

   - Еще один такой щелчок, и с вами перестанут разговаривать, - заметила Светлана, когда Виктор отошел от ноутбука. - Если вы не начнете освобождать заложников, они пойдут на штурм.

   - Они даже не эвакуировали всех людей из здания, - поморщился Виктор. - Не пойдут.

   - Так расскажите про сына, пока есть время. Что с ним?

   - Замолчите. - Он вдруг поднял руки к голове, словно защищаясь от боли. - Замолчите!

   - Виктор, я пытаюсь вам помочь...

   На Светлану зашикали. Девушка опустила голову.

   - До него вот-вот дойдет, что он сотворил, - тихо проговорила блондинка рядом со мной. - И тогда он распояшется.

   Я посмотрел на нее. Ей было около сорока, может быть, даже больше. И ей было очень страшно.

   - Вы-то что здесь делаете? - Я перевел взгляд на ее туфли. - Играете в Золушку?

   - Я больше подхожу на роль злой мачехи, - грустно улыбнулась она. - Хотя для интернатских детей все мачехи добрые, лишь бы взяли в семью. Вам, например, хотелось найти родителей?

   Я моргнул.

   - Постойте. Как вас зовут?

   - Анжела.

   - Родион. - Я невольно посмотрел в сторону пальто, где остался именной пропуск. - Анжела, откуда вы знаете, где я вырос?

   Она проследила за моим взглядом.

   - Вот оттуда, - кивнула она. - На вас пальто такого же кроя, как когда-то у моих ребят. Помню, я сама ездила на фабрику: проверяла ткань, беседовала с мастерицами... Я угадала?

   - Да, - помолчав, согласился я. - Другие мне просто... не подошли.

   - А еще я видела ваши картины. "Сквозь трамвайное стекло" - это ведь вы?

   - Я шесть лет водил трамвай. Как раз в позапрошлом году, когда я ушел, с Тверского проспекта сняли последние рельсы. Отложилось в памяти, наверное.

   - Шутите? Вместо того, чтобы рисовать?

   - Чтобы не умереть с голоду, - пожал плечами я. - Вы ведь и сами пошли в уборщицы не от хорошей жизни, верно? Или...

   Анжела покачала головой, вглядываясь в Виктора. Тот, хмурясь, набирал что-то на ноутбуке. Рядом лежали пистолет и спутниковый телефон.

   - Неужели трансляцию в сеть устроит? - почти с любопытством сказала Анжела. - Ребята в прошлый раз до такого не додумались.

   Я вопросительно поднял брови.

   - Я была старшей воспитательницей, когда в "Архимеде" начался бунт. Разбудили среди ночи: еле успела халат накинуть. Согнали всех в столовую... страшно, темно... холодно очень; зима была.

   Она обняла себя руками.

   - Почему? - Я бросил взгляд на Виктора. - Почему дети на такое пошли?

   - Им было одиноко, - просто ответила Анжела. - Хотели изменить законы, чуть ли не жаловаться президенту собирались. Мне кажется, им хотелось домой, к родителям. Или просто в семью. Вы же знаете: усыновят десять, двадцать ребят, но всегда найдется и тридцать пятый, и сорок шестой...

   - Я, наверное, был семьдесят девятым, - кивнул я. - И вы тоже?

   - Хм? Нет, я потребовала, чтобы меня вычеркнули из списков. - Анжела совсем по-детски покраснела. - Ждала маму...

   - Простите...

   - Ничего. Так вот, в новостях сказали правду: жертв при штурме не было. Ребят разоружили, все отправились в разные интернаты. Но один, Юра, не выжил: порок сердца. Он жил в той комнате, где все началось. Не стал брать в руки оружие, но и не донес: пошел в столовую вместе со всеми. А потом... просто не поднялся с пола.

   - Мне жаль, - тихо сказал я. - Он для вас что-то значил?

   Анжела покосилась на меня с каким-то боязливым уважением.

   - Как вы сразу увидели, - произнесла она удивленно. - Да. Я его любила. Взрослая женщина - пятнадцатилетнего мальчишку. Он меня утешал там, в столовой, а я его поцеловала... и еще один раз, на прощание. В интернат, конечно, я потом не вернулась: куда уж мне. Желтый штамп, один шаг до пожизненного надзора.