— Я злоупотреблю своей властью и заставлю вас осмотреть все достопримечательности моего государства! — воскликнул полковник Гиярре, пожимая руку доктору.

Петер Батори также принял приглашение, вежливо поклонившись любезному губернатору Сеуты, который был в восторге от своих гостей.

Доктор тут же стал прощаться, и Петер заметил по выражению его лица, что он добился всего, чего хотел. Губернатор непременно пожелал проводить своих посетителей до самого города. Итак, все трое сели в коляску и поехали по дороге, соединявшей резиденцию губернатора с Сеутой.

Воспользовавшись случаем, губернатор принялся превозносить достоинства маленькой колонии; он толковал об улучшениях, которые намерен внести в систему военного и гражданского управления, утверждал, что географическое положение древнего Авила ничуть не хуже положения Кальпе на противоположной стороне пролива, уверял, что нетрудно превратить Сеуту в настоящий Гибралтар, столь же неприступный, как и английский, возмущался дерзкими высказываниями господина Форда, заявившего: «Сеута должна принадлежать Англии, ибо Испания не в состоянии её укрепить и лишь с трудом может удержать», и негодовал на этих нахалов англичан, которым стоит высадиться в каком-нибудь месте, чтобы навеки там обосноваться. Впрочем, такая словоохотливость была вполне естественной для испанца.

— Но пусть они хорошенько подумают, прежде чем отважиться на захват Сеуты, — воскликнул губернатор, — и позаботятся лучше о том, чтобы сохранить за собой Гибралтар! У нас там есть некая гора, которая в один прекрасный день может свалиться им прямо на голову!

Доктор даже не поинтересовался, каким образом испанцы вызовут такую геологическую катастрофу, и не стал оспаривать утверждений губернатора, высказанных с горячностью истого идальго, впрочем разговор был прерван внезапной остановкой. Кучеру пришлось сдержать лошадей, так как человек пятьдесят каторжников столпились на дороге.

Губернатор сделал знак бригадиру, и тот приблизился к экипажу, шагая по всем правилам военного устава. Затем, сдвинув пятки и приложив руку к козырьку, он вытянулся перед начальством.

Все остальные — каторжане и сторожа — расступились и выстроились по бокам дороги.

— Что случилось? — спросил губернатор.

— Ваше превосходительство, — ответил бригадир, — тут один арестант валяется у обочины. Он как будто бы спит, но мы никак не могли его разбудить.

— И давно он заснул?

— С час назад.

— И никак не может проснуться?

— Никак, ваше превосходительство. Он похож на мертвеца! Парня толкали, кололи, даже выстрелили из револьвера у самого его уха: он ничего не слышит, ничего не чувствует!

— Почему же вы не вызвали тюремного врача?

— Я послал за врачом, ваше превосходительство, но его не оказалось дома, а пока он не пришёл, мы не знаем, что делать с этим человеком.

— Ну так отправьте его в больницу.

Бригадир собирался выполнить приказание губернатора, когда в разговор вмешался доктор Антекирт.

— Господин губернатор, — сказал он, — разрешите мне осмотреть этого человека, спящего непробудным сном. Мне, как врачу, интересно разобраться, в чём тут дело.

— Как вам будет угодно, — ответил губернатор. — А негодяю повезло: сам доктор Антекирт займётся им!

Все трое вышли из коляски, и доктор подошёл к человеку, распростёртому у обочины дороги. Арестант, казалось, был без чувств. Прерывистое дыхание и частый пульс были единственными признаками жизни.

Доктор жестом попросил всех отойти. Затем наклонился над неподвижно лежащим человеком и сказал что-то шёпотом, пристально глядя на него, точно хотел, чтобы его воля передалась спящему.

— Пустяки! — проговорил, наконец, доктор, выпрямляясь. — Это попросту гипнотический сон!

— Неужели? — воскликнул губернатор. — Вот любопытно! А вы можете разбудить арестанта?…

— Это очень просто! — ответил доктор. Он коснулся лба Карпены и, слегка приподняв ему веки, проговорил: — Проснитесь! Я вам приказываю!

Карпена шевельнулся, открыл глаза, но всё ещё находился в полусонном состоянии. Тогда доктор помахал рукой перед его лицом, чтобы освежить больного, и мало-помалу оцепенение прошло. Испанец встал и, не сознавая того, что с ним произошло, подошёл к группе своих товарищей.

Губернатор, Доктор и Петер Батори снова сели в коляску и направились к городу.

— А не был ли этот негодяй попросту пьян? — спросил губернатор.

— Не думаю, — ответил доктор, — это самое обычное проявление сомнамбулизма, вот и все.

— Но каким образом это-случилось с ним?

— Понятия не имею, господин губернатор. Быть может, он вообще подвержен таким припадкам. Но теперь, когда он на ногах, от болезни не останется и следа!

Карета вскоре очутилась у крепостных стен Сеуты, въехала в город, пересекла его из конца в конец и остановилась на маленькой площади, расположенной над пристанью.

Доктор и губернатор распростились самым сердечным образом.

— Вот и «Феррато», — проговорил доктор, указывая на яхту, слегка покачивающуюся на волнах. — Вы не забудете, конечно, господин губернатор, что обещали позавтракать в воскресенье утром на борту моего судна?

— И вы тоже не должны забывать, доктор Антекирт, что обедаете у меня в то же воскресенье!

— Я не премину воспользоваться вашим любезным приглашением!

Они дружески расстались, но губернатор оставался на пристани до тех пор, пока вельбот доктора не вышел из гавани в море.

Вернувшись на яхту, Петер спросил доктора, все ли получилось так, как он хотел.

— Да!… — ответил доктор Антекирт. — В воскресенье вечером Карпена будет на борту «Феррато» с разрешения самого губернатора Сеуты!

В восемь часов вечера паровая яхта снялась с якоря и взяла курс на север. Вскоре гора Эль-Хорра, господствующая в этом месте над марокканским побережьем, исчезла в ночном тумане.

Путешественник, который сойдёт на берег в Гибралтаре, ни за что не догадается, в каком пункте земного шара он находится, если только он не знал заранее, куда направляется привёзший его корабль.

Он увидит прежде всего пристань и множество причалов, потом крепостную стену с бастионом и ничем не примечательными воротами, дальше неправильной формы площадь, зажатую между высокими казармами, которые уступами поднимаются по склону холма, и начало длинной, узкой, извилистой улицы, носящей название Мэйн-стрит.

На этой улице, мостовая которой остаётся сырой в любую погоду, царит неизменное оживление: носильщики, контрабандисты, чистильщики сапог, продавцы сигар и спичек толпятся здесь среди повозок, телег и тележек, гружённых овощами и фруктами, взад и вперёд снуют мальтийцы, марокканцы, испанцы, итальянцы, арабы, французы, португальцы, немцы. В этом космополитическом смешении народов можно встретить даже граждан Соединённого королевства, представленных по большей части пехотинцами в красных мундирах и артиллеристами в голубых куртках и крохотных плоских шапочках, которые каким-то чудом держатся на одном ухе.

Новоприбывший находится, однако, в Гибралтаре, на Мэйн-стрит, пересекающей весь город от Морских ворот до ворот Аламеды. Отсюда дорога ведёт к мысу Европа, в четырёх с лишним километрах от города, минуя нарядные виллы, склады со снарядами, артиллерийские батареи различных образцов и систем и проходя под сенью высоких деревьев, среди растительности всех поясов земного шара. Эти четыре километра приблизительно и составляют длину гибралтарского утёса, похожего на безголового дромадера, который лежит, скорчившись, на песках Сан-Рока, а хвост опустил в Средиземное море.

Огромный утёс, высотой в четыреста двадцать пять метров, отвесно обрывается в сторону Испании и грозит ей своими пушками — «зубами старухи», как говорят испанцы. В крепости более семисот артиллерийских орудий, жерла которых выглядывают из бесчисленных бойниц. Двадцать тысяч жителей Гибралтара и шесть тысяч солдат его гарнизона обосновались на нижних уступах горы, омываемой водами залива, но на вершине древнего Кальпе все ещё живут подлинные хозяева этой земли — знаменитые бесхвостые обезьяны «monos» из семейства четвероруких, издревле населяющие юг Испании. С вершины утёса, господствующего над проливом, виден весь марокканский берег. Средиземное море с одной стороны. Атлантический океан — с другой, а в английскую подзорную трубу можно обозревать горизонт на протяжении добрых двухсот километров, исследуя малейшие извилины побережья, что, впрочем, гарнизон и делает.