Истинный кошмар! Бедняга встал со скамейки и протянул руки как слепой. Ещё немного, и он свалился бы с подмостков на землю.

— Что с тобой, Матифу? — воскликнул Пескад, схватив товарища за руку и не без труда оттаскивая его назад.

— Со мной… со мной… Что?

— Да, что с тобой?

— Вот что… — проговорил Матифу, собираясь с мыслями; хоть их было и не много, задача всё же была не из лёгких. — Вот что… Надо мне с тобой поговорить, Пескад.

— Ну так говори, друг мой. Можешь не бояться, нас никто не подслушает, — вся публика разбрелась!

Матифу присел на скамейку и могучей рукой осторожно, словно боясь переломать своему маленькому товарищу кости, привлёк его к себе.

— Значит, ни с места? — спросил Матифу.

— Что ни с места? — переспросил Пескад.

— Да дела.

— Они могли бы идти походче, слов нет, но могло бы быть и того хуже.

— Пескад!

— Что, Матифу?

— Ты не рассердишься, если я что-то скажу?

— Может быть, и рассержусь, если оно того стоит.

— Так вот… тебе бы лучше со мной расстаться.

— Как это «расстаться»? Оставить тебя в беде? — спросил Пескад.

— Да.

— Говори, говори, чудак. Что ты ещё придумал?

— Ну да… Я уверен, что если ты останешься один, ты живо выпутаешься из беды. Я тебя связываю, а без меня тебе ничего не стоит…

— Скажи-ка, Матифу, — серьёзно отвечал Пескад, — ты ведь толстый, правда?

— Толстый.

— И большой?

— Большой.

— Так вот, никак не пойму, как это в тебе, хоть ты и толстый и большой, могла уместиться такая непомерная глупость, какую ты сейчас отмочил.

— Да почему же, Пескад?

— Да потому, друг мой, что она больше и толще тебя самого. Не хватало ещё, чтобы я тебя бросил, дурья голова! Да если меня с тобой не будет, чем же ты, спрашивается, станешь жонглировать?

— Чем стану жонглировать?…

— Кто с опасностью для жизни станет прыгать через твою башку?

— Да я не говорю…

— Или перелетать с одной твоей руки на другую?

— Н-да, — промычал Матифу, не зная, что ответить на такие вопросы, поставленные ребром.

— Кто будет с тобой перед неистовствующей публикой… если паче чаяния, публика соберётся…

— Публика! — повторил Матифу.

— Итак, замолчи, — продолжал Пескад, — и давай-ка лучше смекнём, как бы нам заработать на ужин.

— Мне что-то не хочется есть.

— Тебе всегда хочется есть, Матифу, значит хочется и сейчас, — возразил Пескад и тут же обеими руками раздвинул огромные челюсти своего товарища, который прекрасно обходился без зубов мудрости. — Это видно по твоим клыкам, они у тебя, как у доброго бульдога. Да, что там ни говори, есть тебе хочется, и заработай мы хотя бы только полфлорина, хоть четверть флорина — ты поешь!

— Ну, а ты, малыш?

— С меня хватит и зёрнышка проса! Мне незачем набираться силы, а ты, сынок, — другое дело! Послушай, как я рассуждаю. Чем больше ты ешь, тем больше жиреешь! Чем больше ты жиреешь, тем становишься чудней на вид.

— Чуднее… это верно.

— А я — наоборот. Чем меньше ем, тем больше худею, а чем больше худею — тем тоже становлюсь чуднее на вид. Так ведь?

— Так, — простодушно согласился Матифу. — Значит, Пескад, в моих же интересах как можно больше есть?

— Совершенно верно, толстый пёс! А в моих интересах — есть поменьше.

— Значит, если еды окажется только на одного…

— Значит, она вся твоя.

— А если её будет на двоих?

— Опять-таки она твоя. Какого чёрта, Матифу, ведь ты же стоишь двоих!

— Четверых… шестерых… десятерых… — вскричал силач, с которым и вправду, не справились бы и десятеро.

Оставляя в стороне склонность к преувеличениям, свойственную всем атлетам как в древности, так и в наши дни, всё же нельзя не признать, что Матифу одолевал всех борцов, которым приходило в голову померяться с ним силою.

О нём рассказывали две истории, свидетельствующие об его поистине сказочной силе.

Как-то вечером в нимском цирке покосился один из столбов, поддерживавших деревянное перекрытие. Раздался треск, зрители пришли в ужас, решив, что крыша вот-вот обрушится и всех задавит, а не то они сами передавят друг друга в узком проходе. Но, к счастью, в цирке оказался Матифу. Он бросился к покосившемуся столбу и подпёр его своими богатырскими плечами; так он и простоял до тех пор, пока не опустел весь зал. Потом он ринулся вон из помещения, и крыша тотчас же рухнула.

Тут сказалась мощь его плеч. А вот о силе его рук.

Однажды в долине Камарги из загона вырвался разъярённый бык; он бросался на людей, ранил несколько человек и натворил бы великих бед, если бы не каш силач. Он двинулся навстречу быку, а когда тот стал к нему приближаться, занял оборонительную позицию. Вот бык, опустив голову, ринулся на великана, но тот схватил его за рога, мощным рывком повалил на спину, вверх ногами, и держал его в таком положении до тех пор, пока животное не связали и не обезвредили.

Можно бы вспомнить ещё немало случаев, когда проявилась сверхчеловеческая сила Матифу, но и этих двух достаточно, чтобы представить себе не только ею мощь, но и его отвагу и самоотверженность: ведь он не колеблясь ставил на карту свою жизнь, когда требовалось помочь ближним. Итак, это было существо столь же доброе, сколь и сильное. Но как-никак, чтобы не ослабнуть, ему надо было есть, — как утверждал Пескад. И Пескад заставлял его есть; он обделял самого себя, когда еды было только на одного и даже когда её было на двоих. Однако в этот вечер на горизонте не виднелось ужина — даже на одного.

— Туманно, — шутил Пескад.

И чтобы рассеять туман, неунывающий Пескад снова принялся зазывать публику и паясничать. Он бегал по подмосткам, кувыркался, выкидывал всевозможные трюки, расхаживал на руках, хотя от голода и на ногах-то держался с трудом; но он уже не раз замечал, что когда ходишь вверх ногами, не так хочется есть. Он без устали выкладывал на полупровансальском-полуславянском наречии балаганные шуточки, которые будут в ходу до тех пор, пока не переведутся клоуны, пока будут находиться охотники их слушать.

— Милости просим, почтеннейшая публика, милости просим! — надрывался Пескад. — Вход бесплатный, а за выход — всего лишь жалкий крейцер!

Но чтобы выйти, надо было сначала войти, а из пяти-шести человек, собравшихся перед размалёванным холстом, ни один не решался перешагнуть порог балагана.

Тут Пескад стал палочкой, дрожавшей в его руке, показывать на диких зверей, красовавшихся на холщовой панораме. Он не может, конечно, предложить вниманию зрителей настоящий зверинец. Но где-то в дебрях Африки или Индии все эти страшные хищники в самом деле живут, и случись его другу повстречать их на своём пути, он бы живо с ними расправился.

За этим следовал обычный каскад зазываний, который то и дело прерывал силач, ударяя по турецкому барабану с такой силой, что получалось нечто вроде пушечных выстрелов.

— Вот гиена, господа. Взгляните на гиену, уроженицу мыса Доброй Надежды; это зверь ловкий и кровожадный. Вот она перепрыгивает через ограду кладбища в поисках добычи.

Тут Пескад перебегал на другую сторону и указывал на жёлтую воду и берег, поросший диковинной синей травой:

— Смотрите! Смотрите! Вот любопытный носорог пятнадцати месяцев от роду. Он воспитывался на Суматре, а когда его перевозили, чуть не потопил корабль, потому что продырявил борт своим ужасным рогом!

На переднем плане была нарисована куча зеленоватых костей, — это были останки львиных жертв.

— Смотрите, господа! Смотрите! Свирепый атласский лев! Водится в недрах Сахары во время самой горячей атропической жары и прячется в пещерах. Когда ему удаётся найти несколько капель воды, он бросается в них и выходит оттуда весь обкапанный. Очень любит сахар, поэтому и пустыня, где он водится, называется Сахара.