Дик Сэнд, Остин, Актеон и Бат поднялись на реи. Том встал у штурвала, а Геркулес остался на палубе, чтобы травить шкоты, когда это понадобится. После долгих безуспешных попыток фор-брам-стеньгу и грот-стеньга были, наконец, спущены. Мачты так раскачивались и ветер задувал с такой бешеной силой, что этот маневр едва не стоил жизни смельчакам матросам — сотни раз они рисковали полететь в воду. Затем взяли рифы на марселе, фок убрали, и шхуна не несла теперь других парусов, кроме стакселя и зарифленного марселя.

Несмотря на малую парусность, «Пилигрим» продолжал быстро нестись по волнам.

Двенадцатого марта погода стала еще хуже. В этот день, взглянув на барометр, Дик Сэнд похолодел от ужаса: ртутный столб упал до двадцати семи и девяти десятых дюйма[60].

Это предвещало сильнейший ураган. «Пилигрим» не мог нести даже немногих оставленных парусов.

Видя, что ветер, того и гляди, изорвет марсель, Дик Сэнд приказал убрать парус.

Но приказание его запоздало. Страшный шквал, налетевший в это время на судно, мигом сорвал и унес парус. Остина, находившегося на брам-рее, ударило свободным концом гордея. Он получил довольно легкий ушиб и мог сам спуститься на палубу.

Дика Сэнда охватила страшная тревога: по его расчетам с минуты на минуту должен был показаться берег, и он боялся, что мчавшееся с огромной скоростью судно с разбегу налетит на прибрежные рифы.

Он бросился на нос и стал вглядываться в даль. Однако впереди не было видно никаких признаков земли.

Дик вернулся к штурвалу. Через минуту на палубу вышел Негоро. Словно против воли, он вытянул руку, указывая на какую-то точку на горизонте. Можно было подумать, что он видит знакомый берег в тумане…

Снова злая усмешка мелькнула на лице португальца, и, не промолвив ни слова, он вернулся в камбуз.

В этот день разразился ураган — самая ужасная форма бури. Воздушные потоки неслись теперь с юго-запада со скоростью девяносто миль в час.

Это был настоящий ураган, один из тех, которые швыряют на берег суда, стоящие в порту на якорях, срывают с домов крыши и валят на землю прочные строения. Таков был ураган, разрушивший 23 июля 1825 года Гваделупу.

Если ураганный ветер может сбросить с лафетов тяжелые орудия, то легко себе представить, как он швыряет судно, не имеющее другой точки опоры, кроме разбушевавшихся волн.

Но в этой подвижности и заключается для корабля единственная надежда на спасение. Корабль не пытается противостоять страшным порывам ветра, он уступает им, и, если только его конструкция прочна, он может устоят перед любым неистовством бури.

Так было и с «Пилигримом».

Через несколько минут после того, как ветер унес марсель, новый порыв изодрал в клочья стаксель. Ди Сэнд не мог поставить даже трисель, хотя этот маленький кусок прочной парусины значительно облегчил бы управление судном.

Все паруса на «Пилигриме» были убраны, но ветер давил на корпус судна, на мачты, на такелаж, и корабль мчался с огромной скоростью. Порой казалось даже, что он выскакивает из волн и мчится, едва касаясь воды. Судне отчаянно подбрасывало на громадных валах, катившихся по океану, и эта килевая качка была страшна.

Но волны угрожали судну и предательским ударов сзади, потому что целые горы воды неслись по морю, и скорее, чем шхуна. Когда корма недостаточно быстро поднималась на гребень набегавшего сзади вала, он грозил обрушиться на нее и утопить корабль. В этом-то и заключалась главная опасность для судов, убегающих от бури.

Но как бороться с этой опасностью? Ускорить ход «Пилигрима» было нельзя — ведь на судне все паруса были убраны, а поставить их — не уцелел бы даже крошечные лоскутик. Единственное, что оставалось делать, — это держать нос вразрез волне при посредстве руля, но судно часто не слушалось руля.

Дик Сэнд не отходил от штурвала. Он привязал себя веревкой, чтобы какая-нибудь шальная волна не смыла его в море. Том и Бат, также привязанные, стояли рядом, готовые прийти на помощь своему капитану. На носу дежурили, ухватившись за битенг[61], Геркулес и Актеон.

Миссис Уэлдон, маленький Джек, старая Нан и кузен Бенедикт, повинуясь приказу Дика Сэнда, не покидали свои каюты. Миссис Уэлдон охотнее осталась бы на палубе, но Дик категорически воспротивился этому — он не мог позволить ей без нужды рисковать жизнью.

Все люки были наглухо задраены. Дик надеялся, что они выдержат даже в том случае, если, по несчастью, волна обрушится на судно. Но если они не выдержат тяжести воды, случится беда: корабль наполнится водой, потеряет плавучесть и пойдет ко дну. К счастью, «Пилигрим» был правильно нагружен, и, несмотря на страшную качку, груз в трюмах не сдвинулся с места.

Дик еще больше сократил часы, отведенные им для сна. Миссис Уэлдон начала даже тревожиться, как бы он не заболел от переутомления. Она настояла, чтобы Дик хотя бы ненадолго лег спать.

В ночь с 13 на 14 марта, в то время как Дик отдыхал, произошло следующее.

Том и Бат находились на корме. Негоро — он редко появлялся в этой части корабля — неожиданно подошел к ним и даже попытался завести разговор. Но ни старин Том, ни его сын ничего не ответили ему.

Вдруг судно резко накренилось на борт. Негоро упал и, наверное, был бы снесен в море, если бы не успел уцепиться за нактоуз.

Том вскрикнул: он испугался за компас.

Дик Сэнд, расслышав сквозь сон этот крик, мгновенно выбежал на палубу и бросился на корму.

Но Негоро уже поднялся на ноги. В руках у него был железный брусок, который он вынул из-под нактоуза. Он выбросил этот брусок в воду, прежде чем Дик увидел его.

Значит, Негоро хотел, чтобы стрелка компаса снова указывала правильное направление? По-видимому, юго-западный ветер, гнавший теперь судно вперед, служил его тайным целям.

— Что случилось? — спросил юноша.

— Да вот проклятый кок упал на компас! — ответил Том.

В страшной тревоге Дик нагнулся к нактоузу — он был невредим, и компас, освещенный лампочками, по-прежнему покоился на двух концентрических кругах своего подвеса.

Молодой капитан вздохнул с облегчением. Если бы испортился единственный компас, это было бы непоправимым несчастьем.

Но Дик Сенд не мог знать, что после того, как из-под нактоуза был убран железный брусок, стрелка компаса заняла вновь нормальное положение и указывала своим острием прямо на магнитный полюс.

Негоро нельзя было винить за то, что он упал на компас (это могло быть простой случайностью), но все же Дик Сенд вправе был удивиться, застав его в такой поздний час на корме судна.

— Что вы делаете здесь? — спросил он.

— То, что мне нравится, — отвечал Негоро.

— Что вы сказали?… — сердито крикнул Дик.

— Я сказал, — спокойно ответил судовой кок, — что нет правила, которое запрещало бы гулять по корме.

— Такого правила не было, но с этого часа я его устанавливаю, — сказал Дик Сенд. — Я запрещаю вам ходить на корму!

— Вот как! — насмешливо протянул Негоро.

И этот человек, обычно так хорошо владевший собой, сделал угрожающее движение.

Молодой капитан выхватил из кармана револьвер и прицелился в судового кока.

— Негоро, — сказал он, — знайте, что я никогда не расстаюсь с револьвером и что при первом же случае нарушения дисциплины я прострелю вам голову!

Негоро вдруг почувствовал, что какая-то непреодолимая сила клонит его к палубе. Это Геркулес положил свою тяжелую руку ему на плечо.

— Капитан Сенд, — сказал великан, — разрешите мне выбросить этого негодяя за борт? Акулы будут довольны. Они ведь ничем не брезгуют.

— Нет, еще не время, Геркулес, — ответил Дик Сенд.

Негоро выпрямился, когда гигант снял руку с его плеча. Проходя мимо Геркулеса, он пробормотал сквозь зубы: