— Вы горячо любите мать, и она вполне этого заслуживает, Петер Батори, — отвечал доктор Антекирт, — мы же все чтим её, как вдову мученика!

Петер был глубоко благодарен доктору за выраженные им чувства. Когда доктор говорил, сердце юноши взволнованно билось, и он даже не замечал того холодка, нарочитого или невольного, который чувствовался в словах собеседника и был, по-видимому, присущ ему.

— Позвольте вас спросить, вы были знакомы с моим отцом? — продолжал Петер.

— Да, — ответил доктор не без колебания, — но я знал его лишь в той мере, в какой студент знает профессора, а ведь ваш отец был одним из самых талантливых венгерских профессоров. Я изучал медицину и физику у вас на родине. Я был учеником вашего отца, который был старше меня всего лет на десять. Он внушал мне искреннее уважение и любовь, потому что в его лекциях чувствовалось то душевное благородство, которое было свойственно этому пламенному патриоту. Я расстался с ним только тогда, когда мне пришлось уехать за границу, чтобы продолжить образование, начало которому было положено в Венгрии. Но вскоре после этого профессор Иштван Батори пожертвовал своей карьерой учёного ради идей, которые он считал благородными и справедливыми, и уже никакие личные интересы не могли остановить его на избранном им пути. Именно тогда он уехал из Братиславы и поселился в Триесте. В это трудное время ваша мать поддерживала его своими советами, окружила его нежной заботой. Она обладала всеми женскими добродетелями, как ваш отец — всеми мужскими. Простите, господин Петер, что я воскрешаю эти тягостные воспоминания, но ведь вы, конечно, не из тех, кто отрекается от прошлого.

— Разумеется, нет, доктор, — воскликнул Петер со всем пылом юности. — Я не забуду этого, как и Венгрия никогда не забудет трёх героев, что отдали жизнь за родину — Ладислава Затмара, Иштвана Батори и, быть может, самого отважного из них, графа Матиаса Шандора.

— Если он и был самым отважным, — ответил доктор, — то его друзья, поверьте, не уступали ему ни в самоотверженности, ни в преданности, ни в храбрости! Все трое достойны равного уважения! Все трое заслуживают того, чтобы за них отомстили!

Доктор умолк. Он думал: сказала ли госпожа Батори сыну, при каких обстоятельствах были преданы главари заговора, произнесла ли она при нём слово «предательство»?… Поведение молодого человека не давало ответа на этот вопрос.

В действительности госпожа Батори ничего не сказала ему об этом. По-видимому, ей не хотелось отравлять жизнь сына ненавистью, а, может быть, она боялась направить его на ложный след, поскольку имена предателей неизвестны.

Поэтому доктор счёл себя не вправе — по крайней мере теперь — касаться этой темы.

Зато он не колеблясь сказал юноше, что если бы не гнусный поступок испанца, который выдал беглецов, укрывшихся в доме рыбака Андреа Феррато, то граф Шандор и Иштван Батори, вероятно, ускользнули бы от ровиньскнх жандармов. А перейди они в каком угодно месте австрийскую границу — все двери распахнулись бы перед ними, чтобы их принять.

— У меня они нашли бы убежище в любое время, — добавил он.

— А где именно, доктор?

— В Кефалонич, где я тогда жил.

— Да, на Ионических островах, под покровительством Греции, они были бы спасены, и отец мой был бы ещё жив!

Некоторое время оба молчали, отдавшись воспоминаниям. Но вот доктор снова заговорил:

— Господин Петер, мы с вами унеслись в прошлое. Но вернёмся к настоящему, даже более того, я хочу поговорить с вами о будущем, — я кое-что имею в виду для вас.

— Я слушаю вас, доктор, — ответил Петер. — В своём письме вы дали мне понять, что речь идёт о моих интересах, быть может…

— Так оно и есть, господин Батори. Я знаю, как заботилась о вас ваша мать, когда вы были ребёнком, как она отдавала вам все свои силы, но мне известно также, что вы достойно пережили тяжкие испытания, выпавшие вам на долю, и теперь, когда вы стали мужчиной…

— Мужчиной! — не без горечи повторил Петер Батори. — Мужчиной, который до сих пор не может прокормить себя, а тем более — отплатить матери за всё, что она сделала для него!

— Пусть так, — возразил доктор, — но ведь это не ваша вина. Я отлично знаю, как теперь трудно пробиться, — конкурентов множество, а мест так мало. Вы инженер?

— Да, доктор. У меня аттестат инженера, но я не хочу иметь дело с государственными учреждениями. Поэтому я старался устроиться при какой-нибудь промышленной фирме, но до сих пор не нашёл ничего подходящего — по крайней мере в Рагузе.

— А вне Рагузы?

— Вне… — повторил Петер Батори, замявшись.

— Да, в другом месте. Разве вы не по этому поводу ездили на днях в Зару?

— Действительно, мне говорили, что на одном металлургическом предприятии есть место…

— И что же?

— Мне его предложили.

— А вы отказались?

— Пришлось отказаться, потому что это связано с переездом в Герцеговину…

— В Герцеговину? Так, значит, госпожа Батори не может поехать туда вместе с вами?

— Матушка поехала бы со мною всюду, куда мне пришлось бы направиться.

— Так почему же вы не приняли это место? — настойчиво спросил доктор.

— Сударь, в настоящее время я не могу уехать из Рагузы по очень серьёзной причине, — ответил юноша.

Доктор заметил, что Петер смущается, отвечая ему ка последний вопрос. Когда юноша говорил о своём решении не покидать Рагузу — голос его заметно дрожал. Что же это за важная причина, по которой он отклоняет предложенную ему должность?

— Значит, неосуществим и тот план, который я хотел предложить вам, — продолжал доктор Антекирт.

— Он связан с отъездом из Рагузы?

— Да… в страну, где я провожу большие работы, руководство которыми я охотно поручил бы вам.

— Я весьма сожалею, сударь, но, поверьте, что такое решение я принял лишь…

— Верю, господин Петер, и сожалею об этом, быть может, даже больше, чем вы сами. Я был бы счастлив перенести на вас любовь, какую питал к вашему отцу.

Петер Батори молчал. В его душе происходила борьба; видно было, что ему очень тяжело. Доктор чувствовал, что юноша хотел бы высказаться, но не решается. Но вот какая-то непреодолимая сила повлекла Петера Батори к человеку, проявившему такое участие и к его матери и к нему самому.

— Доктор… доктор… — проговорил он в волнении, которого уже не пытался скрыть. — Пожалуйста, не думайте, что я отказываюсь из-за простой прихоти, из-за упрямства! Вы говорили со мною как друг Иштвана Батори!… Вы всю эту дружбу хотите перенести на меня!… Я тоже испытываю к вам безграничное доверие, хоть знаком с вами всего несколько минут… О сударь, я готов полюбить вас, как родного отца!…

— Петер!… Дитя моё! — воскликнул доктор, схватив руку юноши.

— Да, сударь! — продолжал Петер Батори. — И я признаюсь вам во всём! Я люблю девушку, которая живёт в этом городе!… Между нами лежит бездна, отделяющая нищету от богатства!… Но я не пожелал считаться с этой бездной, да и девушка, вероятно, пренебрегает ею. Хотя я вижу её редко — на улице или в окне, — для меня это такое счастье, от которого я не в силах отказаться… Мысль, что мне придётся уехать, и уехать надолго, сводит меня с ума!… Доктор!… Поймите меня… и простите, что я отказываюсь…

— Да, Петер, я понимаю вас, и мне нечего вам прощать! — ответил доктор Антекирт. — Вы хорошо сделали, что откровенно признались мне. Это обстоятельство все меняет… А ваша мать знает то, о чём вы мне сейчас рассказали?

— Я ещё ничего не говорил ей, сударь. Я не решался открыться ей потому, что она, приняв во внимание наше бедственное положение, вероятно, постаралась бы лишить меня всякой надежды!… А может быть, она и сама догадывается и понимает, как мне тяжело!…

— Петер, вы мне доверились, и вы поступили правильно!… Эта девушка богата?

— Очень богата! Очень! Слишком богата для меня!

— А она вас достойна?

— Если бы эта девушка была недостойна, разве я осмелился бы просить мать, чтобы она назвала её своей дочерью?