Уннан взвыл и кинулся на меня – после смерти Реела он не голодал, как Борлла, и сейчас был сильнее. Но злоба придала мне сил: я легко отбросила Уннана и прижала его к земле.

– Каала! – крикнул Аззуен, заглушая мой рык. Когда Уннан напал, они с Маррой кинулись мне помочь, а теперь, когда я чуть не вцепилась противнику в глотку, летели нас разнимать. Я пришла в себя и отступила от Уннана, мне стало стыдно: хотела утешить, а сделала только хуже… Нельзя было давать волю чувствам!

– Илшикк! – прошипел Уннан, и я сжалась от отвращения. «Илшикк» значило «волкоубийца»: такие волки вечно оставались одиночками, их не принимали в стаю. Не глядя на Уннана, я вернулась к Аззуену и Марре, и мы продолжали поиски, пока, сморенные усталостью, не упали без сил на траву.

Я почти засыпала, когда резкий шепот Аззуена заставил меня вздрогнуть.

– Верховные волки!

Франдра и Яндру показались на краю равнины. Наши к тому времени перенесли поиски Борллы в дальнюю часть поля, примыкавшую к территории людской стаи, и сгрудились вместе, переговариваясь беспокойным шепотом. Интересно, что они обнаружили…

Рууко и Рисса подошли поприветствовать верховных волков – странно, ведь Франдра и Яндру сказали, что будут отсутствовать… Еще больше я удивилась, сколько гнева таили движения Рууко, когда он подходил к верховным волкам. Из-за дальности я не слышала его слов; Яндру тут же бросился на него и прижал к земле, затем что-то сказал и отпустил. Несколько мгновений они яростно спорили, затем верховные волки ушли с равнины. Я боялась, что они снова выбранят меня за встречу с человеческой девочкой, однако в мою сторону они даже не посмотрели. Зато Рууко бросил на меня свирепый взгляд, так что я отступила подальше, но он лишь издал повелительный клич и увел стаю с равнины.

Приведя нас обратно к лежачему дереву, Рууко запретил обсуждать исчезновение Борллы, Рисса не отвечала ни на какие вопросы. Вожаки не позволили Минну продолжать поиски – и никому из нас не сказали, что же удалось найти на дальнем краю поля.

– Охотимся как обычно, – только и услышали мы. – Остальное не обсуждается.

Я дождалась, пока стая уснет, и потихоньку направилась к равнине Высокой Травы. Если все верят, что стае послан дурной знак, и считают меня причиной, то нужно выяснить как можно больше. Особенно интересно, почему нас не пустили на край поля, ведь взрослые что-то нашли…

Аззуен увязался за мной, я не возражала.

День выдался трудным, я почти в изнеможении добралась до места, где закончились поиски. После появления верховных волков Рууко увел нас так быстро, что мне не удалось туда подойти.

Я опустила нос к самой земле. Запах стаи, след Франдры и Яндру – и слабый запах Борллы. Над всем вился тончайший, едва уловимый аромат, который я даже не сразу учуяла. Сердце забилось сильнее, я замерла и перепроверила еще раз, чтобы не ошибиться. Да, знакомый едкий запах, смешанный с ароматом мяса, соли и пота: запах человека.

– Верховные волки запрещают нам подходить к людям, – повернулась я к Аззуену, – а сами ими пахнут. Как так?

– Не знаю, Каала. Лучше не выяснять.

– Ну уж нет, я выясню. Сначала владыки спасают мне жизнь, затем пропадают на четыре месяца – а тут появляются дважды за несколько дней. Рууко снова на меня зол, Иллин рассказывает о дурном знаке и о том, что я могу приносить несчастье, – и все как-то связано с людьми. Надо доискаться до причин. Выяснить, почему я отличаюсь от других.

Аззуен не сводил с меня озабоченного взгляда.

– Тогда найди верховных владык и спроси, только не вздумай вновь идти к людям – я же знаю, тебя только туда и тянет. – Так легко читает мои мысли, даже досадно… Аззуен подступил ближе, я почувствовала его теплое дыхание. – Ты ведь слышала, что сказала Иллин. Тебе нельзя рисковать.

– Знаю, – тихо ответила я и взяла в зубы клок травы, пахнущей стаей, Борллой, верховными волками и людьми – всем сразу. – Я туда не пойду. Обещаю.

Обманывать Аззуена не хотелось, однако я должна была выяснить истину – чем занимаются верховные владыки, как это связано с исчезновением Борллы и с моим положением в стае. И при чем тут люди.

И еще меня тянуло к человеческой девочке.

Для меня она оставалась «девочкой», хотя я уже знала, что люди зовут ее Тали: сидя в засаде и наблюдая за их стаей, я слышала, как взрослые самки окликают ее этим словом. Самки у людей назывались женщинами, самцы – мужчинами. Слово «руки» для передних лап я слышала и раньше, а теперь узнала, что про оконечности задних ног они говорят «стопа», а про шерсть – «волосы». Вся стая называлась «племя». Днем они вели себя активнее, чем ночью, при холодной погоде покрывали себя шкурами хищников и добычи; волчьих шкур я ни разу не видела, и сама мысль о них заставила меня содрогнуться.

Ветер холодил уши и пробирался сквозь густеющую к зиме шерсть; летняя жара сменилась прохладой, вылазки к людскому лагерю стали приятнее. Я разгребла под собой мягкую землю, чтобы устроиться поглубже, и улеглась на верхушке холма. Рядом со мной нетерпеливо встряхнул перьями Тлитоо.

– Целую луну только и делаешь, что приходишь и смотришь. Трусиха.

Я не ответила, лишь насторожила уши и потянула носом воздух, чтобы найти девочку: в мешанине запахов на человечьей поляне ее аромат отыскался не сразу. Сейчас, в середине дня, люди занимались кто чем: одни скребли шкуры заостренными камнями, другие приделывали к коротким толстым палкам что-то похожее на кость, многие толпились вокруг костров. Сначала я не понимала, зачем им огонь в теплую погоду и при солнечном свете, но до меня долетел запах обожженного мяса – и я догадалась: на кострах жарят добычу. При виде оленьего мяса, которое на длинных палках держали над огнем двое мужчин, у меня потекли слюнки.

Вдруг послышался шум – четверо молодых самцов, размахивая заостренными палками, пронеслись по поляне, словно преследуя добычу на охоте. Мне вдруг нестерпимо захотелось поучаствовать в игре – она угадывалась с первого взгляда…

Тлитоо зарылся клювом в мешанину листвы, прутьев и лисьего помета, якобы в поисках жуков, и, выждав миг, швырнул мне в морду грязным комом.

– Хватит на них глядеть, волчица-глупица, ничего нового не разглядишь, – каркнул он. – Пора за дело: скоро зимний переход, тогда из стаи незаметно не улизнуть.

Грязь попала в нос, я чихнула и заодно помотала головой, стряхивая с уха жухлый лист и сгусток помета. О моих вылазках к человечьей поляне знал один Тлитоо – и то лишь потому, что от него не скроешься. Аззуен и Марра после приключения с табуном не отходили от меня ни на шаг, но от них я умудрялась сбегать, зато избавиться от ворона было не легче, чем отчистить шкуру от скунсовой вони: не стоило и пытаться.

– Уж за тобой-то верховные волки не пожалуют, – буркнула я. – И из стаи тебя не выгонят.

Весь месяц, со времени спасения девочки и исчезновения Борллы, меня так и тянуло войти в людской лагерь. Я сдерживалась изо всех сил: не настолько я спятила, чтобы разгуливать по их поляне средь бела дня, – незачем добиваться, чтобы меня изгнали из стаи прежде, чем я сделаюсь полноправной волчицей Быстрой Реки. Однако совсем не приходить к лагерю я не могла.

– Верховолки от нас что-то скрывают, волчонок, – вдруг серьезно произнес Тлитоо, не спуская с меня тревожных глаз. – Они знают о людях больше, чем говорят.

– Вот когда пройду испытание охотой и меня примут в стаю – тогда и решу, идти мне к людям или нет.

Тлитоо недовольно заворчал. Он считал, что Рууко и не подумает принять меня в стаю даже после первой охоты и зимнего путешествия, но я гнала от себя эту мысль. Если я выдержу оба испытания, Рууко даст мне знак роммы, хочет он того или нет. Таков волчий закон.

В конце концов я различила запах девочки: она сидела с другими самками в тени небольшого навеса, держа перед собой камень, похожий на половинку пустой тыквы. В нем она что-то растирала другим камнем, потоньше, и при каждом ударе в воздухе разносился запах тысячелистника и какого-то незнакомого растения. Лицо девочки оставалось спокойным и сосредоточенным, она издавала тихий звук, похожий на гудение или жужжание. Мне вдруг нестерпимо захотелось к ней подойти – даже шкура зачесалась и земля под брюхом сделалась колкой.