Саня красит верх надстройки. Поднимет голову, посмотрит на сверкающий лед и опять водит кистью.

Молчалива неподвижная самоходка. Звенящая тишина вокруг. Только слышно, как хищно кричат и ссорятся, собирая выброшенные с судов объедки, жирные чайки.

«У-у! Заладили!» Не любит капитан СТ-250 эту птицу! Прожорливая, драчливая, суматошная. Тут и без нее на душе неспокойно.

Первый раз ведет Юрий судно сквозь льды. Анатолий, правда, в этом деле поднаторел, идет в четвертый раз. Все, кажется, в порядке, но Юрий волнуется. Ледокола не видно. С первыми судами, вероятно, еще не распутался. А караван растянулся — последних и не видно за поворотом. Успеет ли ледокол засветло вывести всех?

— «Кама»! «Кама» идет! — закричал вдруг Саня и, стоя на тенте перед рубкой, махнул малярной кистью туда, где густо дымил буксир.

Юрий и вправду увидел там еще одно судно, с низким широким корпусом. Ледокол! Вот он ближе, ближе. Гулом машин, грохотом льда разогнал тишину. Прошелся возле беспомощных самоходок, оставив за собой вспаханное ледяное поле. И дальше, дальше, к кромке льда, встречать новые грузовые транспорты.

Теперь по пробитой дорожке можно идти дальше.

Юрий резко крутанул штурвал вправо. Сзади во всю мощь своего двигателя настигала «сотка».

«Чего он вдруг, сдурел? — подумал Юрий. — Видно, и впрямь мужик с закавыкой».

А СТ-100 быстро пошла впереди, погнала винтами мощную струю воды, отбрасывая лед назад. А тому деться некуда, с обеих сторон дорожки — прочные кромки. Льдины грудятся, прессуются в пробки. Вскоре в одну из таких пробок и вклинилась СТ-250. Дали задний ход, кое-как выбрались. Попробовал было Юрий еще раз сунуться вперед — не пускает.

Мешков со своей самоходкой уже далеко. Суда, идущие сзади, отстали. «Кама» вернется нескоро. Время, драгоценное время не хочется терять. Лишний час хода в день — десяток пройденных километров. Второй день пути на исходе. За кормой и сотни километров нет. Задерживает суда цепкий лед. А весна движется без помех. Она катится, неугомонная, с юга на север, плавит снега, распускает почки, греет землю, гонит вешние воды по рекам в море. И надо торопиться на север вслед за весной. Быстрей, быстрей!

Юрий дал задний ход, спятил самоходку. Нашел ответвление от основной дорожки, свернул влево и пошел в обход пробки. Тут ледокол крутился возле буксирного парохода, наследил густо.

Натужно, медленно идет самоходка извилистым следом. Задний ход, разгон. Заухает лед, забулькает, переворачиваясь в воде. Метров тридцать позади. Снова задний ход… Однообразно и настойчиво. Вперед, вперед — на главную дорогу.

Юрий сам за штурвалом. Сам крутит маховичок, дает задний ход, полный. Взопрел. На практиканта-рулевого надежда еще плоха. На чистой воде — другое дело. Пусть пока стоит рядом, приглядывается.

А Саня не может понять: чего капитан торопится, судно бьет? Неужели нельзя подождать «Каму»? И зачем вообще гнать суда, когда лед стоит по всему водохранилищу?

Насмелился, спросил у капитана.

Юрий наморщил лоб:

— Хм, как тебе покороче обрисовать. Понимаешь, потому и северный завоз, что суда идут на север, в верховья. От железной дороги эти места очень далеко. Доставить все необходимое можно только водой. Летом не попадешь: мелко. А там ведь люди живут, работают. Их же кормить, одевать надо, оборудование нужно. Вот весной и завозится все основное.

Юрий озабоченно смотрит вперед из-под низко надвинутой кепки. Прищурился. Ресницы у него светлые и длинные. Сегодня он опять не брился. Щетина густая и, видать, жесткая — блестит, как медная проволока. Когда он не брит, подбородок его кажется широким и тяжелым. И вообще вид какой-то мрачный. А сейчас, вероятно, вспомнил, как сам впервые узнал о северном завозе в речном училище от старого капитана, начальника практики, — улыбнулся.

— Дело, правда, не только в глубинах. Паводок вообще-то держится долго. Но на берегах рек за зиму накапливается много древесины. Как ее доставить? Опять — только водой, и тоже пока глубины хорошие, течение сильное. Пароходство и сговаривается с Камлесосплавом о сроках. Пока вода очень большая, сплавлять все равно нельзя: разнесет по лугам и чащобе. В это время идут суда. А потом, в конце мая, перекрывают начисто Каму у поселка Керчево запанью, для задержки плывущего леса. Начинается сплав молем — россыпью. Вот и торопимся, чтобы до перекрытия реки рейса по два на север сделать. А буксиры в это время плоты зимней сплотки с верховьев выводят.

«Таки-таки, таки-таки…», — выговаривает дизель, А Сане кажется, что он упрямо бормочет, стиснув зубы: «Перегоним, перегоним…» Буксир с двумя грузно осевшими «румынками» заметно приближается, уже можно прочесть на его корме название.

Среди льда появились разводья. А вот впереди зачернел неширокий коридор чистой воды.

Юрий глянул на Саню, опять улыбнулся:

— А не пора ли, товарищ рулевой, за прямые обязанности? — И отошел от штурвала.

Саня несмело взялся за отшлифованное руками до блеска деревянное кольцо. Скатал руль вправо, вслед за головной самоходкой. Два оборота влево — одержал.

— Правильно, — одобрил Юрий. — Так и держи за ней.

От поворота штурвала плавно покатился нос судна. Саня опять сдержал его, еще повернув штурвал чуть-чуть обратно. Судно слушалось хорошо. Теперь оно было во власти Саниных рук. Это чувство, знакомое с прошлого года, и постукивание рулевого привода совсем ободрили его. Саня выпрямился, расставил широко ноги — встал свободно.

Заиграла гармошка. Анатолий появился на ходовом мостике. Знакомая Сане мелодия: «Неужто свинцовой метелью земля запылает окрест…»

Летит над водой песня. И вспоминается Сане, как в первый раз, совсем еще мальчишку, взял его отец в дальний рейс. Шли они вдоль волжских берегов, мимо белых новостроек и еще оставшихся от войны закопченных развалин… «И снова в солдатских шинелях ребята уйдут от невест…»

А над ними небо, прозрачное, бледно-голубое. Лишь кое-где белые облака-клочки, словно кто кистью мазнул неосторожно. Чистое небо…

Анатолий рванул гармошку, заметались пальцы по клавишам, понеслась плясовая. Сам притопывает, глаза блестят, кургузая кепчонка заломлена на затылок.

Вот так же, наверное, хотелось петь и плясать Тольке, когда его приняли в ремесленное речное училище. Как он волновался! Часто ходил на берег Камы, смотрел на пароходы, а сердце колотилось отчаянно: примут — не примут. Приняли. И стал Толька через два года судовым мотористом.

А Саня и подумать не мог, что штурман — много ли он старше его, рулевого, — прошел целый водный университет. Летом плавал, а зимой учился. После ремесленного окончил курсы рулевых. Потом двухгодичную школу комсостава — получил свидетельство механика. Затем курсы судоводителей — аттестовали на штурмана.

Уважительно смотрел теперь Саня на Виктора и Анатолия. Шутка ли, уже по девять лет отплавали парни. А сейчас оба учатся в заочном речном техникуме.

Недолго радовался Саня чистой воде. Снова надвинулась ледяная лавина, грязная, вперемешку со щепьем, сучьями, вывороченными деревьями. Гулко забухали по скулам самоходки бревна. Запахло прелой корой и мокрой гнилью. Напоенные талыми водами, сплавные реки Иньва и Косьва вздулись, смели с берегов всю грязь и вынесли в водохранилище.

Вскоре опять ни одного оконца чистой воды не было вокруг. Приносной лед с лесных рек наглухо забил весь коридор, нажал на коренные ледяные массивы, сдвинул их. Передние самоходки успели проскочить и потихоньку пробивались дальше. А СТ-250 заклинило между двух огромных льдин и даже чуть-чуть снесло назад.

Оставалась единственная надежда — ледокол «Кама».

— Подъем! Быстро наверх! Дверь кубрика хлопнула так, что тусклая лампочка-двенадцативольтовка под потолком мигнула и совсем погасла. В кубрике стало темно и пусто.