Тогда Мешков развел руками, крикнул в рупор, что придется ждать буксир, если встретит, пошлет, — и погнал свою самоходку вслед за скатывающейся водой. И хотя все знали: он сделал все, что мог, не придерешься, но на душе было обидно и тревожно…

Уж кого-кого, а Левковича Адама здесь никак не ожидали. Саня слышал краем уха, что тот должен был по какому-то специальному заданию сходить рейсом чуть ли не до самого Соликамска, но когда увидел знакомый катер, оторопел.

А там уже дверка рубки распахнулась, и на ходу, еще приближаясь к самоходке, Адам кричал весело:

— Чего лапти сушитё, повесили уши-тё. Пару разиков дернем и — на плаву!

— Больно ты прыткий, Адам, — мрачно ответил Юрий. — Тут один уже пробовал дергать, и двигатель такой же мощности.

Адам понял, что не до шуток, нахмурился. Но через минуту он снова озорно подмигивал и Сане, и Юрию — всем на самоходке.

— Да я сейчас мигом назад в Керчево слетаю. Такой же катер пригоню. Свои ребята — сплавщики, неужели не поймут…

Часа через два СТ-250 легко покачивалась на вольной камской волне.

— Эх, можно было бы рядком пройтись, — сокрушался Адам, глянув на часы. — Да спешить мне надо. Не обижайтесь, у меня посудина-то намного ходче.

Катер, подняв бурун за кормой, стремительно рванулся вперед.

Адам долго махал кепкой:

— Три фута под килём! — кричал он Сане, стоявшему за штурвалом, доброе флотское напутствие. — Вернешься на Каму, свидимся!

Катер помаячил впереди и вскоре исчез за поворотом. И опять лишь одиноко постукивал двигатель самоходки, ненадолго распугивая тишину этих малолюдных мест.

С вахты Саня сменился давно, но с палубы не уходил.

Некогда отдыхать. Он уже привык не сидеть без дела. Так уж заведено на самоходке: все работают, не считаясь со временем. Судовое хозяйство приведено в порядок еще не полностью. А сегодня другая забота.

Ночью с левого, лугового берега дул сильный ветер. Он согнал на фарватер аварийный, бросовый лес. От самого Орла самоходке пришлось пробиваться сквозь него, как сквозь лед. То и дело заклинивало рули. Приходилось стопорить ход и вытаскивать багром из-под кормы двух-трехметровые занозы.

Несколько часов дежурил Саня на корме. Только перед Городищем стала почище вода, и он смог подняться на ходовой мостик.

А тут все с интересом смотрят вперед, гадают: она или не она? Прижалось к плотам судно, похожее на «сотку». Подошли ближе. Точно, она!

Ревет сирена. С мостика отмашкой сигналят: дескать, подходите к нам.

Наморщил лоб Анатолий. Нахмурился, привычно дернул кепку на глаза Юрий.

— Вот так рандеву, — посмеивается Виктор.

Саня вспомнил, как Мешков в Усть-Черной у себя на «сотке» принимал гостей. Еще утром в латаном-перелатанном ватнике таскал с берега паклю. Раздобыл где-то, все для дома своего. А тут вышел при полном параде: несмотря на жару, в наглухо застегнутом кителе, в фуражке, тяжелой от «золота». Ходил по судну хозяином. Когда спустились в машинное отделение, небрежно представил рослого парня: «А это мой механик…»

Потом ушел с гостями к себе в каюту. Опять, наверное, какое-нибудь дельце. В прошлом году купил тут по дешевке бензопилу «Дружба». А откуда у людей здесь возьмется пила? Ясно: в леспромхозе взята так, чтобы не видел никто.

Сейчас Мешкова на мостике нет. Один штурман. Объясняет, что еще вчера вечером заклинило винт. Сутки загорали, ожидали своих.

Саня насторожился: что ответят свои? Ничего не сказали. Юрий распорядился закрепить с носа и с кормы чалки. Попросил Анатолия проследить за всем и поспешно ушел в каюту.

Все знали, что скорость уменьшится раза в два — значит, вдвое больше времени уйдет на переход Городище — Пермь. Но никто об этом не обмолвился ни словечком. Так и пошли дальше, борт к борту — в обнимку.

Саня хотел найти сочувствие у Анатолия:

— Да таких, как Мешков, в северный завоз вообще пускать не надо, не то что помогать. Оставить его тут, пусть подумает.

— Насчет пускать не пускать, может, и верно. А так-то ты загнул. Мешков Мешковым. А судно его собственное, что ли? А ребята причем? — И посмотрел укоризненно, будто добавил: «Эх ты, несмышленыш…»

Медленно идет самоходка. Со своей низенькой надстройкой она чуть заметна рядом с «соткой».

Еще светло, но видимость плохая. Все вокруг окутала густая серая пелена. Тихо. Виснет в воздухе причудливый след — не тронутый ветром, повторяя повороты судна, тянется змейкой дым из выхлопной трубы.

Тепло. Парит. Низкое солнце безжизненно висит в пепельной мгле. Несколько маслянистых бликов от него лениво плещутся в близкой воде.

А на самоходке — оживление. Виктор в пролете возле машинного отделения собрал вокруг себя ребят. Балагурит, ручками работает так и сяк. Рассказывают, служил он на флоте гидроакустиком. И вдруг пришло кому-то в голову сделать парня вестовым. Конечно, командир охотника за подлодками выгнал его через несколько дней обратно на гидропост. Понятно, такой и борща из камбуза до каюты не донесет спокойно. Обязательно остановится с кем-нибудь, расскажет байку-другую.

Жестикулирует Виктор занятно. Не вся рука, а лишь кисть движется плавно, лениво. Вот и сейчас он опять травит. До Сани на тент, где он красит наметку, доносится только: «Лично в моем репертуаре этой песни нет…» Саня не видит рассказчика, но он знает, как кисти его рук мягко гнутся к треугольничку полосатого тельника. Возле глаз собираются морщинки. Маленький широкий книзу нос утопает в круглых щеках… Виктор говорит еще что-то, и окружившие его парни дружно хохочут.

Он шутит между делом. Он занят. Ребята с «сотки» принесли машинку для стрижки волос и сейчас ждут своей очереди, чтобы сделать «классную польку». Тут же Юрий. Как всегда, не усидел в каюте. Смеется со всеми.

— А что, мальчики, где сегодня ваш капитан? — с преувеличенным интересом спрашивает Виктор. — Лично я его не вижу. Соскучился…

— Заболел, — понимающе ответил штурман «сотки».

— Заболел? — переспросил недоуменный голос. — Да мы с ним днем на плоту пару бревен распилили…

Все опять захохотали.

Полночь. Сане пришлось подменить приболевшего второго рулевого, и теперь он снова на вахте.

В рубке «сотки» от нечего делать вахтенный негромко включил приемник. Слышен писк морзянки, обрывки чужеземной речи. Потом какая-то мелодия, похоже — восточная: знойная. И гортанный женский голос. О чем-то жалеет, зовет кого-то.

Саня один в темной рубке. В такт мелодии подрагивает штурвал в руках, палуба под ногами. Саня поминутно взглядывает на часы, словно опаздывает на свиданье. Он волнуется даже. Он слушает незнакомую музыку. Ему тоже чуточку грустно.

Сегодня начались особенные сутки. День рождения Лены. Когда она сказала ему об этом еще там, на Весляне, Саня пожалел, что они не смогут быть вместе.

— А знаешь, давай встретимся! — сказала Лена.

Саня удивленно посмотрел на нее.

— Ведь можно быть вместе и на расстоянии…

В неясном рассеянном свете белой ночи глаза Лены озорно блестели. Теперь они казались еще больше, ресницы — еще длиннее.

— Ровно в ноль-тридцать ты мигни три раза отмашкой. Я буду ждать. Я увижу.

Довольная своей выдумкой, Лена засмеялась, крутнула окованный латунью штурвал, закружилась по рубке. Потом задумалась и запела о речке Бирюсе…

Может, она уже и забыла об этом? А Саня помнит. Он ждал этот день, этот час. Как хорошо, что он один в рубке.

Ни встречного судна, ни одного движущегося огонька. Только тускло перемигиваются редкие красные и белые буи. Минутная стрелка набежала на цифру шесть. Саня нажал на выключатель. Сухо щелкнуло. Еще и еще раз. Лампа фонаря-отмашки несильная. Но Сане показалось, что отсветы были не только под бортом на бугристой волне, но и на кромке низкого неба в том краю, где лежал город. Да разве можно увидеть эту маленькую вспышку среди разлива городских огней. А если сильно захотеть? Если бы мигали ему, Сане, он бы увидел. Ведь сердцем видишь далеко, гораздо дальше, чем глазами…