Сане уже довелось попробовать ее. На вид неприглядная: густая, мутная, с шапкой серой плотной пены. Но ядреная, хорошо и быстро бодрящая и к тому же еще и сытная. Это национальный напиток коми-пермяков, к которому быстро привыкают все живущие здесь. Только узнав об этом, понял Саня, почему в Усть-Черной женщины настойчиво спрашивали овсянку.

Ели грузчики долго, много и обстоятельно. Опрокидывали в рот сырые яйца. Шкурили колбасу. Резали белое, в три пальца, домашнее сало, пахнущее чесноком. Ломали на колене краюхи хлеба. И запивали, запивали, припадая к эмалированным чайникам, берестяным туесам, жестяным бидонам.

Потом снова бегали. Снова прогибались под ними скрипучие сходни.

На первый взгляд все они были в работе одинаковыми. И лишь когда носили мешки с мукой с Саниной самоходки, он заметил, как разнятся грузчики один от другого.

Он стоял в дальнем конце высокого мрачного склада, освещенного двумя керосиновыми фонарями, и считал мешки. Их клали длинными рядами, столбик к столбику по восемь мешков друг на друга. Пахло керосином, мукой и потом.

Грузчики проходили по складу нескончаемой замкнутой вереницей. Бросали один мешок, на него второй, третий, четвертый; потом рядом клали три, дальше — два, один. Получалась лесенка. По ней поднимались и забрасывали мешки на самый верх рядка.

Одни шли с прибаутками, напевали, разок-другой пробегали по трапу бегом и все норовили кинуть мешок повыше, хотя не хватало нескольких «ступенек». Это были люди сильные и, как правило, молодые.

Вторые несли и клали мешки молча. И наверх лезли, и до самого пола кланялись, строго соблюдая порядок лесенки. Они все делали обстоятельно, не тратили на лишние движения понапрасну сил. Это был народ пожилой, еще в силе, не хуже молодых, но искушенный в жизни, умудренный опытом.

Третьи — среди них были и старые, и молодые — ругались по поводу и без повода. Зацепит мешком за стойку, шатнет его — он матюкнется. Поторопится освободиться от тяжести, спихнет мешок неудачно — опять разевает рот. Такому все неладно: трап неровный, в складе темно, мешок и тот попал неудобный. Эти все норовили делать средние ступеньки. Самое легкое — как со своего плеча на плечо другого мешки перекладывать.

У Сани работа не сложная: знай палочки на бумажке проставляй. Смотрел он, смотрел на этих третьих и подумал о Петре, тоже грузчике. Вчера еще видел его — таскал ящики с «сотки». А в сегодняшней бригаде нет. Видно, металлолом на порожние самоходки грузит…

Познакомился с ним Саня в клубе, в тот день когда проводил Лену. Он сразу обратил внимание на этого незнакомого парня. Городская модная стрижка, чистый костюм. Видно, что изрядно выпил, а глаза светлые, грустные.

Он первый подошел к Сане и спросил:

— Чего не танцуешь, старик?

Саня и вправду не танцевал в этот вечер. Да и в клуб он пришел просто так, даже не переоделся.

— Разве в таких потанцуешь, — ответил он и выставил вперед ногу в тяжелом рабочем ботинке.

— Ты, я вижу, не здешний? Закурим…

Саня глянул на мятый «север».

— Нет, с самоходки. — Торопливо вытащил пачку «щипки».

— О-о! Давно их не курил. Я ведь тоже из Перми. Звать меня можешь просто — Петро. Только я по-другому сюда попал…

Саня чувствовал, что сейчас начнется длинный разговор. С этим ему уже приходилось сталкиваться: и в техникуме слушать ребят постарше, и со стариками разговаривать «за жисть». Ему было немножко неловко вот так стоять на виду у всех и слушать. Но еще труднее было сказать: «Отвяжись!» — и уйти.

— Вот ты о ботинках сказал. Я тоже о них сегодня вспомнил… Разве это танцуют! Мне бы мои черные туфельки, фирма «Джон Уайт», английские. Голубой костюмчик, белую сорочку, бабочку. И еще бы мою Алку сюда. Эх, мы бы с ней дали!

Он пьянел прямо на глазах, и взгляд его еще больше грустнел.

— Ты что, тунеядец? — глупо хохотнул подошедший враскачку здоровенный парень с одной из самоходок.

— Тунеядцы дальше, — бесстрастно ответил Петро и, не договорив с Саней, казалось забыв о нем, шагнул к соседней группе парней.

С минуту он стоял, как бы раздумывая, и все смотрел на директора леспромхоза. Тот разговаривал с местными ребятами, хохотал вместе с ними, не скупился на шутки.

Петро наконец сделал еще шаг, решительно тронул его за рукав, как бы приглашая отойти в сторонку.

— Товарищ директор! Я грузчик, завербовался на год… Вы не подумайте, что я выпил, так поэтому. Я уже пятнадцать дней здесь; мог бы и раньше подойти. Не хотел. А теперь приперло. Помогите с жильем, всего одно место в общежитии.

— Вас же всех на квартиры устроили.

Саня хотел уйти. Но что-то заставило его остаться. Директор слушал Петра спокойно, не перебивал, лишь чуть-чуть одними глазами, иронически улыбался.

— Живу у стариков, — Петро резанул ладонью по горлу, — сыт, не хочу… Сорок пять рублей в месяц. Это с кормежкой. А чем кормят? Редька, квас, картошка. День поел, два поел — надоело. Да и брезгую я их. Старуха руки, наверное, не моет… Прошу, помогите! Я зайду к вам после праздника.

Оставив директора, Петро снова повернулся к Сане.

— Вот она, моя жизнь. А все почему? Пью много. Ах, какая у меня жена! Разве бы я ее оставил? Да сам понял, что надоело ей все. Сказала она мне: поезжай, поживи один — может, одумаешься. Уехал я, все ей оставил. А здесь опять то же самое…

Саня смотрел на него. Не ухарь, не блатяга. Побитый какой-то. В глазах собачья тоска… Жалко такого.

Захотелось уйти. Саня поискал глазами своих и обрадованно шагнул к дверям. Из зала, сосредоточенно глядя под ноги, словно боясь оступиться, медленно шел Анатолий. По-обычному невзрачный, маленький. Все в той же куцей кепчонке, простеньком пиджачке. Только брюки почище да вместо сапог — ботинки. Он тоже увидел Саню, заулыбался. И Саня вдруг почувствовал себя легко.

Сейчас, целый день наблюдая грузчиков, Саня думал о том, что в жизни, пожалуй, люди разделяются так же. Одни хотят прожить поярче, поинтересней, пусть и потрудней. И едут такие отчаянные головы хоть на край света. Другие, где бы они ни были, везде трудятся хорошо, на совесть. И еще подумать надо, кто из них — первые или вторые — больше достоин уважения. А третьи… Третьи — так, всегда в пристяжке. И дело вроде делают, да все через пень-колоду… Сами свою жизнь устроить не могут. Как Петро… Этот и в грузчиках-то, наверняка, не поднимается выше третьей ступеньки.

Из разговоров в обед да в короткие перекуры узнал Саня, что большинство из сегодняшних грузчиков — отличные механизаторы: трактористы, шоферы, лебедчики. Пока на лесозаготовках весеннее бездорожье, и сплав еще не начался по-настоящему — отчего не поразмяться, не подработать. Ведь раз в год приходят суда, стоят всего несколько дней. А уйдут — тогда снова в лес, на основную работу, до следующего половодья.

Уже вечерело, когда, с трудом отмывшись от мучной пыли, Саня по привычке отправился на площадь. Почти четверо суток пролетело в одночасье. Завтра чуть свет — в обратный путь. Хотелось пройтись по поселку, зайти напоследок в клуб. Он все эти дни думал о Лене, и ему очень хотелось побыть в тех местах, где они бродили вдвоем.

Еще издали он увидел на заборе две афиши. Вспомнил прилетавший дважды за день вертолет, леспромхозовскую самоходку с необычными пассажирами, пришедшую из Гайн… Приехали артисты Кудымкарского драматического театра. Сегодня спектакль. Саня пошел к большому клубному крыльцу. А навстречу ему высыпали люди. Они расходились по домам. Они очень торопились. Больше всего было женщин. Они пересекали площадь и скрывались в улицах.

Возле клуба гомонила молодежь, степенно дымили папиросами мужики. Саня заметил немало знакомых лиц. Сегодня они целый день ходили мимо него с мешками. Потом обратил внимание на афиши. На одной — «Стряпуха». На другой — «Стряпуха замужем». А число и там, и тут одно.

И Саня все понял: сегодня два спектакля. Люди взяли билеты на оба. И женщины бежали домой, чтобы успеть за полчаса проведать ребятишек, подоить коров и снова вернуться в зал. Вернуться и войти в чужую жизнь, смеяться и плакать, по-житейски следить за происходящим на сцене.