— Нет. В этом-то и штука, что бетон будет заливаться вверху. Разобрав пол, прямо на грунт установим прочную опалубку — этакий двухметровый забор в виде квадрата. В него зальем бетон. Пока он будет схватываться, застывать — внизу будут вынимать грунт. Потом выбьют крепления, и грунт, на который будет давить бетонный куб, осядет.

— Тогда станете наращивать фундамент? — переспросил Парышев.

— Да. Снова поставим опалубку и зальем бетоном. И так будем наращивать бетон до глубины в восемнадцать метров.

— Это ж высота шестиэтажного дома. Не перекосите?

— Нет. Все рассчитано точно.

— Советовались со строителями?

— И со строителями, и с шахтерами, и с мостовиками. Всех объехал сегодня. Одобряют и обещают помочь оборудованием и людьми.

— Так, хорошо. Одобряю… А сколько времени займет строительство фундамента?

— По проекту около месяца. Но бетон будет крепчать по мере погружения. И главное — работа кузницы не будет приостановлена ни на один час.

— Хорошо. Завтра установите контакт со всеми необходимыми организациями и приступайте к работе. Если будет нужна помощь — звоните. Вот телефон. Я теперь здесь. Наркомат эвакуируется в Зеленогорск.

Нарком вынул из кармана ручку и в левом углу чертежа крупным почерком написал:

Доктор Арсений Владимирович Шурпин был потомственным североградским врачом, унаследовавшим традиции и привычки от своего отца, имевшего большую практику. Если пациент не мог прийти к нему, он сам, как бы ни было трудно, непременно навещал своего больного. Так было в Северограде. И здесь, в Зеленогорске, хотя Арсений Владимирович сам был болен той же самой дистрофией и еще страдал другими недугами, он в субботу днем, пока было светло, приехал к Никоновым.

Дверь открыла та же незнакомая женщина и, кивнув на толпившихся в коридоре, разговаривавших и куривших людей, ушла.

Заметив седенького человека в очках, с маленьким саквояжиком, курившие догадались, что это доктор, и окружили его тесным кольцом.

— Вы доктор? Вы к Илье Нилычу?

— Да, да, к нему. А вы тоже? — спросил Арсений Владимирович, удивленно всматриваясь сквозь запотевшие стекла и плохо видя бритых, усатых и даже бородатых людей.

— Да, к нему. Мы все Никоновы. Родня. Все работаем в ночную — вот и пришли навестить.

Услышав голоса, из комнаты вышла Поля и, увидев доктора, помогла ему раздеться.

— Ну-с, как мы сегодня, Илья Нилович? — протирая очки, спросил доктор.

— Лучше. Много лучше. Можно сказать — совсем лучше, — сказал, приподнимаясь, Никонов.

— Лежите, лежите. Я должен вас осмотреть.

Доктор прошел в коридор, вымыл и хорошо вытер руки поданным Полей полотенцем и опять вернулся к больному.

— Говорите: лучше? Так и должно быть. Ну-с, покажите язык. Так. Послушаем пульс… Хорошо. Температуру измеряли?

— Тридцать пять и шесть, — сказала Поля.

— Да-с, слабость… Как питаетесь?

— Хорошо, доктор. Родичи всего понанесли. Вон видите, на столе. Да и Егорово еще не съел…

«Наверное, у себя, у детей отрывают последнее», — подумал доктор и сказал:

— Хорошо, что о вас так заботятся. Это нам поможет скорее подняться. — Доктор выслушал больного и улыбнулся. — Ну-с, все хорошо, Илья Нилович. Дело идет на поправку.

Услышав его слова, в комнату по одному начали входить мужчины и женщины.

— Все родственники? — с полуулыбкой спросил доктор.

— Все Никоновы. Нас ведь на заводе целая династия! Больше шестидесяти человек, — с гордостью сказал пожилой, широколицый человек в железных очках.

— И все приехали?

— Нет, какое… Семь человек умерли, да человек двадцать там осталось.

— И все на заводе работали?

— Большинство…

— И все рабочие?

— Нет, не все… Трое, как Илья, — мастера. Один — начальник цеха. Молодежь — больше в цехах: токаря, слесаря, лекальщики, кузнецы. Но есть среди Никоновых и врачи, и учителя, и даже музыканты.

— Очень интересно с вами поговорить, — растроганно сказал доктор, — но больному нужен покой и главное — свежий воздух. А мы надышали тут и накурили в коридоре… Давайте отложим нашу беседу.

— Да, да, конечно, — засуетились Никоновы. — Да и нам скоро на работу…

— Когда же, доктор, можно мне подняться?

— Скоро, скоро! Илья Нилович. Еще денек-два — и разрешу ходить…

Седьмого ноября, в хмурый суровый и холодный день, когда дул резкий ветер и сыпал снег, неожиданно для врага в Москве на Красной площади состоялся военный парад.

Свежие полки пехоты с оружием в руках гордо промаршировали перед Мавзолеем. По булыжнику мостовой прогрохотали пушки и моторизованные части. Следом да ними широким строем прошли танковые колонны и своим ходом двинулись прямо на фронт.

Западным фронтом, который сдерживал натиск немецких полчищ, теперь командовал Жуков. По его приказанию на наиболее опасных участках спешно копались противотанковые рвы, устанавливались стальные ежи и бетонные надолбы, устраивались минные поля и ставились танковые засады. Делались укрепления и маскировочные заслоны для противотанковой и зенитной артиллерий, создавались противотанковые районы.

Западный фронт в эти дни получил подкрепление — около ста тысяч бойцов, две тысячи орудии и триста танков. Эти войска и техника были брошены на наиболее опасные направления, чтоб, как выражались военные, заткнуть «дыры».

Немцы подтянули к Москве несоизмеримо большие силы. Они сосредоточили против Западного фронта пятьдесят одну дивизию. Из них пятнадцать танковых и семь моторизованных.

Только на Волоколамско-Клинское и Истринское направления было подтянуто семь танковых и три моторизованных дивизии врага, около двух тысяч орудий и мощные соединения авиации.

Видимо, желая сорвать новое наступление немцев, Сталин приказал в десятых числах ноября начать контрнаступление. Для этой операции не хватило сил, и контрнаступление захлебнулось, не принеся противнику существенного вреда. И сразу же, пятнадцатого ноября немцы сами пошли в наступление, нанеся сильный удар по войскам Калининского фронта. Они прорвали оборону и устремились к Клину.

На другой день их ударные части пробили брешь в обороне около Волоколамска и двинулись на Истру, нацелив танковый таран на Москву. Еще днем позже Южная группа войск врага, бросив на прорыв Вторую танковую армию Гудериана, ринулась в обход Тулы на Каширу.

Снова над Москвой нависла смертельная опасность.

Сталин, ошеломленный вестью о прорыве немцев на севере и в центре, вызвал по прямому проводу Жукова. Выслушав краткое сообщение о положении войск, он спросил глуховатым, вибрирующим голосом:

— Вы уверены, что удержим Москву? Отвечайте честно, как коммунист.

— Да, Москву удержим! — твердо, как всегда в решительные минуты, ответил Жуков. — Но нужны еще две армии и хотя бы двести танков.

— Две армии вы получите. Они на подходе. А танки… — Сталин вздохнул в трубку. — Танков пока нет… дать не можем…

На Урале о грозных событиях под Москвой ничего не знали. Здесь жизнь шла своим чередом.

В тот самый день, когда немцы прорвали фронт под Волоколамском, соседи Клейменовых — Кирпичниковы отмечали сорокалетие старшего сына, Андрея Митрофановича, недавно избранного председателем райисполкома.

Катерина Ефимовна, или просто Ефимовна, как ее называли все в доме ИТР, буквально сбилась с ног, готовя угощение. Ей помогала Зинаида и невестка — толстушка Наталья Фирсовна. Втроем они еле управлялись. Гостей было приглашено много…

Гости стали приходить и приезжать, когда уже стемнело. Это были сослуживцы Андрея Митрофановича, друзья и родичи.

Клейменовы, как родственники, были приглашены всей семьей: сам Гаврила Никонович с Варварой Семеновной и оба сына с женами.

Человек до сорока расселись в большой комнате за столами, поставленными в два ряда. Угощение оказалось по военному времени сказочным. Еще не успели гости разместиться за столом, а уж у многих потекли слюнки.